Несмотря на пышные складки одежды Таис, было уже заметно, что она ждет ребенка. Ее утренние недомогания прекратились. Мериамон видела, что она прямо расцветает. Но Таис все еще ничего не говорила Птолемею: как-то все не было подходящего момента, и казалось, никогда не будет. Если он и заметил, что ничего не сказал, а возможно, он просто думал, то она пополнела от обильной египетской пищи. Мужчины бывают слепы, когда дело касается женщин, а эллины в этом еще хуже других.
Мериамон нахмурилась, на лоб набежали морщинки. Она заставила их снова разгладиться. Сейчас у нее не было времени для Нико. Она должна была короновать царя и служить богам… богине. Если он найдет себе другую египетскую женщину, или гетеру из тех, что следовали за царем, или одну из многих, кто приплыл вверх по Нилу из Дельты…
Она его убьет. Она просто-напросто убьет его.
Все краски в Египте ярче, чем где-либо в мире. Днем, на солнце, они бледнеют — красный, зеленый, синий, белый, золотой. Ночью они расцветают в свете ламп: яркие, чистые цвета, солнечные цвета, радостно сияющие среди темноты. Эллины смотрели на них с изумлением, не потому, что в их собственной живописи не хватало цвета, а потому, что расписана была каждая стена. Дворец не был бы дворцом, если бы он не изобиловал нарисованными людьми, животными, птицами и рыбами, цветами и деревьями, богами и демонами, существами из мира духов; и повсюду движутся и танцуют надписи, сделанные искусными писцами, где каждый значок сам по себе целый образ. Для Мериамон, которую отец приказал научить читать древние священные письмена, каждая стена имела свой собственный голос. Для македонцев эти надписи не значили ничего, но слушали и тревожили их.
Она кое-что прочла Александру, когда пир был закончен и по кругу пустили вино. Ничего особенного, только имена и титулы царя, при котором был построен зал. Имен и титулов было великое множество.
— Хвастун же он был, — заметил Александр. Мериамон запретила себе рассердиться.
— Он рассказал, что сделал и кто был. Разве ты бы так не сделал?
— Я бы обошелся меньшим количеством слов, но сделал бы больше дел, — ответил Александр.
Мериамон через силу улыбнулась.
— Конечно, но ты же варвар с самой окраины мира.
Он рассмеялся, потом вдруг посерьезнел.
— Да, такой уж я есть. — Он резко поднялся с ложа. Люди смотрели удивленно. Некоторые — персы и один или двое египтян — стали подниматься тоже. Александр махнул рукой, чтобы они сели. — Пошли со мной, — сказал он Мериамон.
За ними пошел только один стражник и пес Перитас, вскочивший с изножия ложа. Мериамон шла молча. Так же и Александр. Он вел ее по таким знакомым ей переходам и через дворы, которые она помнила с давних времен. Воспоминания были и горькими, и сладкими: аромат духов ее матери, голос ее отца.
Он привел ее в комнату, которая прежде, кажется, была гардеробной, она точно не помнила. На стенах был нарисован лес из пальм и папирусов, крадущиеся по нему охотники с луками и копьями, улетающая стая спугнутых гусей. В комнате были разложены одеяния, такие знакомые, что она какое-то мгновение не могла войти.
Александр схватил ее за руку. Она и не заметила, что качается.
— Тебе плохо? — спросил он с неожиданной заботой.
— Нет, — выдавила она из себя, потом, собравшись с силами, добавила: — Нет, просто… я слишком многое вспомнила.
— Вот оно что, — сказал он. — Я не подумал. Может быть, тебе лучше…
Она покачала головой.
— Все в порядке. Что ты хотел показать мне?
Александр не обиделся на ее слова, хотя они прозвучали резче, чем она хотела. Он подошел к столу, где были разложены регалии Великого Дома, и взял накладную бороду.
— Ты можешь себе представить, чтобы я надел это?
Она взглянула. Действительно, нелепо, она не смогла отрицать это: синий, заплетенный в косички хвост на шнурке.
— Ты же надеваешь гирлянды на праздниках, — сказала она. — Они выглядят не лучше.
— Они греческие.
— А это нет. — Мериамон потрогала льняное одеяние с негнущимися складками. От густой вышивки оно было твердое, как латы. Она не решилась взять в руки короны: высокую и суживающуюся кверху корону Белого царства и похожую на шлем, спереди пониже, сзади выше, корону Красного царства.
У него таких предрассудков не было. Александр взял их, повертел, рассматривая, провел пальцем по изгибу соединяющего их золотого язычка, сказал:
— Я знаю, кем ты хочешь меня сделать. Египтянином. Но я не египтянин. Я родился и вырос македонцем. Все это и все то, что оно значит, не для такого царя, как я. Там, откуда я пришел, со всем этим проще. Мы не соблюдаем таких церемоний, каких хотят от меня ваши жрецы.
— Ты отказываешься от этого?
Она имела в виду не церемонии. Судя по его ответу, он понял. Он заговорил медленно:
— Нет. Но… надо как-то по-другому. Ты понимаешь?
— Так было многие тысячи лет.
— И еще тысячи до того. — Он не улыбался. — Я знаю, какая древняя эта страна. Но я-то новый. Если ваши боги хотят, чтобы я правил здесь, они хотят, чтобы я правил по-новому, иначе они никогда не допустили бы того, чтобы я вырос в Македонии.
— Ты же будешь проводить свои греческие игры и праздники так, как принято у вашего народа, — сказала она. — Неужели так ужасно, если тебе придется короноваться так, как принято в Египте, в Великом Доме Египта?
Александр задумался. Пока он размышлял, Перитас, обнюхав все углы, вернулся и уселся рядом. Александр положил короны на место и рассеянно потрепал уши собаки, хмуро глядя на стол и на то, что на нем лежало.
— Существуют вежливость, — заговорил он наконец, — и политика. Мне нравится ваш народ. Конечно, он странный, этого нельзя отрицать, и такой же старый, как здешняя земля; иногда я даже сомневаюсь, есть ли здесь что-нибудь молодое. Но они умеют смеяться.
— Иногда только смех может сделать жизнь сносной.
Александр быстро взглянул на нее. Он все еще хмурился, но уже задумчиво, а не раздраженно. Он взял посох и плеть, взмахнул золочеными ремешками. Они щелкнули друг о друга, негромко, но отчетливо.
— Это для повелителя людей, — сказала Мериамон, — а это для пастыря. Чтобы охранять и вести; для правосудия и для милосердия.
— Так мне говорили и жрецы, — ответил Александр. — Они также сказали, что я могу короноваться боевым шлемом, если захочу: Кес… Кеп…
— Кепереш.
— Кеперос.
— Кепереш.
Александр не мог выговорить правильно.
— Звучит по-персидски, — сказал он. — Можно просто вывихнуть челюсть.
— Это не по-персидски, — обиделась она. — Ничего похожего на персидский.
Он улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой.
— Ты же знаешь, что я совсем не собирался тебя обижать. Но как вы можете выговаривать эти с… ст… — Он замотал головой, как будто это движение помогло бы ему развязать язык. — Но зато персы не умеют выговаривать мое имя.
— Неужели, Александр? — спросила она достаточно покладисто. — Неужели ты будешь носить Кепереш, если две короны тебе так не по вкусу?
— Я думал об этом, — ответил он. — В конце концов я солдат, и я пришел с армией. Но и это неправильно. Вот что странно, а это, — он ткнул пальцем в фальшивую бороду, — нелепо, но я же не воюю с Египтом, а Египет не воюет со мной. Войн уже достаточно. Я хочу установить здесь мир.
— Египетский мир? Или македонский? Александр помолчал, потом снова нахмурился.
Она почти видела ход его мыслей.
— Мои военачальники скажут, что это одно и то же. Что мир будет моим миром, а это значит македонским. Так сказал бы и Аристотель. Он учил меня, что только греки созданы свободными. Варвары — рабы от природы. Но когда я познакомился с этими варварами — даже с персами, — я засомневался в этом. Аристотель мудрец, но он не видел того, что видел я.
— Мы никогда не были рабами, — возразила Мериамон, — только у персов. Но мы боролись, как могли.
— Значит, так, — сказал Александр. Теперь он полностью повернулся к ней, держа в руках посох и плеть. Лицо его осветилось каким-то новым светом. — Вот в чем главное. Они отняли у вас свободу. Сделали вас рабами.
— Тебе понадобилось так много времени, чтобы понять это?
— Я должен был увидеть сам. Когда тебе говорят, этого недостаточно. Вы проиграли войну. И не одну. Цена оказалась высокой, но цена всегда такова, если дело доходит до войны. Это своего рода справедливость. Но то, что вы питали такую глубокую ненависть, и так долго, против тех, кто правил вами достаточно хорошо…
— Они управляли нами.
— Нас вы будете тоже ненавидеть? Ведь мы тоже будем управлять вами.
— Вас мы выбрали сами.
— Да. — Он поднял посох. — Македония — пастушеская страна. Я думаю, мы способны это понять.
Она наклонила голову.
Он взглянул на нее. Взглянул пристально.
— Почему вы соглашаетесь с этим? Почему бы вам просто не выбрать своего собственного царя и не предложить мне отправляться назад, откуда пришел?
— Ты тот царь, который нам дан.
— Это не причина.
— Это все.
Глаза его сверкнули. Мериамон ждала вспышки, но Александр умел владеть собой.
— Отлично, — коротко сказал он. — Я буду короноваться по-египетски, хотя и буду при этом выглядеть круглым дураком. Я сделаю это для тебя, и ни для кого больше. Потому что тебе это будет приятно.
Если он хотел ее смутить, то его ждало разочарование. Она пожала плечами.
— Ты делаешь это для богов, признаешь ли ты это или нет. Если тебе хочется служить им в мою честь, зачем бы я стала противиться этому?
— Я все еще тот же, кем был, — сказал он. — Я все еще Александр Македонский. Что бы я здесь ни делал, этого не изменить.
— Ты всегда оставался самим собой, — ответила она. — И всегда останешься.
Мериамон чувствовала себя очень усталой, возвращаясь назад в свои комнаты. Она думала, что ее будет провожать стражник или слуга. Но об этом как-то забыли, а, может быть, она ускользнула, прежде чем кто-нибудь заметил: она умела не привлекать внимания.