— Я люблю тебя, — сказала она. — Не сомневайся в этом ни на миг. Когда я смогу вернуться, я вернусь. Обещаю.
— Ты вернешься? Вернешься ли ты когда-нибудь?
Она заглянула в серое зеркало его глаз. Там были видения.
— Да, — сказала она. — Я вернусь. Я умру в стране Кемет, в Черной Земле, где родилась.
Нико вздрогнул так, что кровать затряслась. Но его нрав был сильнее благоговения.
— Может быть, я найду другую женщину. Может быть, мне будет уже все равно, вернешься ли ты.
— Может быть, — согласилась она спокойно и холодно.
Он вскочил на ноги.
— И тебе все равно? — закричал он.
Она подняла на него глаза. Вспомнила, как впервые увидела его: тень в неверном свете, явственно качающаяся. Тогда была боль от ран и изнеможения. Теперь снова была боль, и если раны были сердечные, тем глубже они были.
Но не глубже, чем ее собственные.
— Твой брат будет царем Египта, — сказала она. — Ты знаешь об этом?
— Что?! — Она выбила его из равновесия.
— Я видела, — сказала она. — Твои глаза как магическое зеркало.
Он зажмурился.
— О боги! Я бы хотел возненавидеть тебя. Тогда все было бы гораздо проще.
— Ты меня даже не боишься.
Глаза его распахнулись.
— С чего бы?
Она согнула палец. Ее тень выступила вперед. Ухмыльнулась в лицо Нико.
Он ответил такой же ухмылкой. Тень обиженно закрыла пасть.
— Это твой настоящий вид, — спросил он у тени, — или есть другой, в котором ты родился?
Тень покосилась на Мериамон. Глаза ее смеялись.
Мериамон не видела ничего смешного. Ее сердце рвалось с Александром в Азию. Ее тело рвалось остаться с этим бесстрашным глупцом и не отпускать его никуда.
Она не знала, как быть. Вряд ли она сумеет… он никогда…
А почему бы и нет?
Она стояла. Они возвышались над ней оба — тень и человек. Она протянула руку, прижала ее к груди Нико. Она смотрела ему прямо в глаза, она надеялась.
— Я отправляюсь с Александром, — сказала она. — Ты отправляешься со мной.
— А если нет? — Он удивленно поднял брови.
— Ты поедешь.
— Как? Заставишь меня своей магией?
— Потому что ты меня любишь.
— Если ты меня любишь, останешься в Египте.
— Нет, — сказала она.
Если он глуп, то решит, что она его не любит. Он вырвется, разгневается и убежит.
Он поднял руку. Тень насторожилась. Он взял ее руку, повернул ладонью вверх. Там еще оставался след от камешка, поранившего ее по дороге в Сиву. Наверное, он никогда не исчезнет. Это будет напоминанием.
— С такой волей ты могла бы править миром, — сказал он.
— Это Александр, — ответила она.
— И ты. — Он выглядел рассерженным. Обиженным. — Что мне сделать, чтобы заставить тебя понять?
— Идем со мной.
— Вернемся ли мы?
Ее сердце дрогнуло. Она сохранила бесстрастное лицо.
— Я же сказала, что да.
— Тогда ладно, — сказал он. — Если мы вернемся, и ты обещаешь — своим торжественным словом, — что мы будем жить в Александрии и строить ее, и делать ее прекрасной…
— И будем там как цари?
— Как простые добрые горожане, — ответил он. — Ты обещаешь?
— Клянусь своим именем, — ответила Мериамон.
— Тогда я иду, — сказал Нико. Его гнев испарился. Его улыбка цвела и сияла. — Мы будем величайшей армией из всех, какие когда-либо были. Наш царь — величайший из всех царей. Мы пройдем от горизонта до горизонта. Мы завоюем весь мир.
«По крайней мере, — подумала Мериамон, — солидную часть его».
Она закрыла напоминание о боли. Она ее больше не видела. Нет. Когда придет другой день, не тот, что озарял небо сейчас, и она будет стоять в другом Великом Доме, в Зале Двойной Истины, судьи будут взвешивать чистоту ее сердца.
Она улыбалась, широко, как она заметила.
— Мы завоюем мир, — согласилась она. — Завтра. Сегодня ночью… что еще от ночи осталось…
— Сегодня ночью, — сказал Николаос, — мы завоюем Египет.
«Честно, — подумала Мериамон. — Египет, в конце концов, завоевал Македонию. И снова завоюет, и снова — пройдут года и миры».
Даже Взвешиватель Сердец назвал бы это справедливым.