— С каждой охоты, граф, вам по перу жар-птицы.
— Вы великодушны, и я рад знакомству с вами. — Татищев проводил меня до двери.
«Тысяча и одна ночь» продолжалась. За двое суток прошло столько событий, своеобразных сюрпризов, неожиданностей и превращений, что я понимал лишь одно — фортуна повернулась ко мне лицом. Надолго ли и сколько еще времени я буду ее любимчиком?
— Книаз… фаэтун подан, какой место гуляем? — приветствовал меня с козел Гасан, лихо подкатывая к тротуару.
Я посмотрел в хитрые и вместе с тем наивно-простодушные глаза татарина.
— А где ротмистр?
— Фью-уу!! — пренебрежительно присвистнул Гасан. — Его начальник вигонял… Ротмистр теперь босяк будет… ротмистр теперь ракло будет… на фронт…
— Откуда ты это знаешь?
— Солдат сказал… На фронт гонял, там балшавик ему секим башка сделает. — И Гасан по-татарски выругал опального ротмистра.
Вечером я заехал на несколько минут к мистеру Джонсу. Это было нечто среднее между визитом и деловой встречей накануне поездки в Бельбек.
Иностранцы были радужно настроены. Народ повсюду дружелюбно встречал их.
— Мы не видели насилия и произвола — словом, тех беззаконий и зверств, о которых кричат наши ультралевые газеты, — сказала журналистка из газеты «Фигаро».
— Нет и вопиющей нищеты… Люди выглядят сытыми, одеты прилично, веселы, — согласился с нею мистер Джонс.
Еще бы! Я знал, что по пути следования гостей еще вчера были созданы группы «сытых, довольных жизнью горожан». «Подождите до завтра, голубчики… главный спектакль ожидает вас в Бельбеке», — не без иронии подумал я и, утвердительно кивая головой, подтвердил:
— В этом маленьком, пока, к счастью, сохранившемся уголке подлинной России царит мир, порядок и гармония классов… А в четырехстах километрах отсюда фронт… — И, горестно вздохнув, добавил, вспоминая изгнанного из Севастополя ротмистра: — Лучшие сыны России каждый день добровольно идут туда. Только сегодня мой любимейший друг и патриот родины отправился сражаться за демократию.
Парламентарии довольно равнодушно выслушали мою тираду, и только журналистка оживилась:
— Я сегодня же сообщу об этом бравом воине в газету.
Выпив вместе с «европейскими демократами» по рюмке коньяка, я отправился в клуб, из которого так грубо изъял меня сыщик Литовцев. Играть я не хотел, но появиться там, где, конечно, уже знали о моем аресте, надо было «для пользы дела».
В клубе, среди звона золотых монет, шелеста ассигнаций, щелкающего, как бич, голоса крупье: «Карта бита», «Ставка сорвана», «Делайте вашу игру, дамы и господа», — я был в своей тарелке.
Но никто из встретившихся завсегдатаев клуба даже и не спросил меня о причине исчезновения. Им не было дела до меня, их интересовало золото, франки и доллары. Поболтав с одним другим, кивнув головой любезно раскланявшемуся крупье, я прошел в комнату старшин и, присев на диван, закурил папиросу.
— Месье Базилевский, не хотите ли посмотреть, как проигрывает свой лиры итальянец? — проходя мимо, предложил дежурный старшина клуба. — Прямо оперетка…
Мне было лень подняться с места, и я неохотно ответил:
— А что в этом интересного? Ведь в игорном доме всегда одни выигрывают, другие проигрывают…
— Да это не игра, а спектакль… Итальянский офицер, какой-то маркиз, а с ним чудесная женщина…
Я обрел дар речи:
— С женщиной? Маркиз?
— Именно! Он пытается быть хладным, как лед, и невозмутимым, как скала… Хотя, я-то это вижу, одна маска… Он вот-вот сорвется, сдадут нервы…
— А она?
— Вот она-то кипит, волнуется, не в силах скрыть свое смятение… Но красотка, скажу вам, первый сорт.
Я уже был на ногах.
— Как старый боевой конь, услышавший звуки полковой трубы, — засмеялся старшина, но я уже был в дверях «золотой комнаты».
Никто не заметил меня, взоры всех игроков и зрителей были устремлены на стол крупье, на котором сверкало золото и лежали кипы кредитных билетов.
Да, это был он, маркиз Октавиани, высокий, смуглый, изящный и в то же время — я чутьем понимал это — растерянный и жалкий. Внешне вряд ли кто-нибудь, кроме меня, крупье и двух-трех завсегдатаев игорного дома, понимал это, но нас, людей, видавших всякие виды на зеленом поле, встречавших разные характеры и манеры людей, эта деланная невозмутимость не обманывала. Маркиз, по-видимому, поставил на карту последние деньги, все, что еще оставалось у него. Анна Александровна, стоя за ним, внимательно наблюдала за игрой.
— В банке тысяча семьсот долларов. Месье и медам, делайте вашу игру.
Игроки и наблюдавшие молчали. Только что была бита карта итальянца и «мазавших» на него людей.
— Какая по кругу карта бита банком? — тихо спросил я знакомого шулера, лихорадочно следившего за игрой.
Он мельком взглянул на меня, узнал, улыбнулся и прошептал:
— Шестая… И вся за банком!
— Месье и медам, в банке тысяча семьсот долларов, делайте игру, иначе снимается банк, — еще любезней произнес крупье.
Итальянец вздохнул, и тут выдержка изменила ему. Несмотря на смуглый цвет лица, было видно, как он побледнел, провел рукой по волосам, посмотрел на свою даму и смущенно сказал:
— К сожалению, таких денег со мной нет.
— В таком случае, господа, банк… — начал было банкомет.
— Прошу, банк!
Все повернулись ко мне. Итальянец, по-видимому, не узнав меня, спросил по-французски:
— Весь?
— Да, маркиз, с вашего позволения, я иду на весь банк. — И тут, делая вид, что только лишь сейчас увидел Анну Александровну, поклонился ей.
— Банк продолжается, — металлически ровным голосом проговорил крупье. — Мечу. — И, с треском вскрыв новую колоду карт, он вопросительно взглянул на перса, державшего банк.
Тот кивнул головой. Крупье проверил мои деньги, смешал их. В кучу с остальными и профессионально ловко сдал карты персу и мне.
Перс медленно, еле-еле вытягивая карты, заглянул в них и коротко воскликнул:
— Восьморка!
Зал замер. Крупье тихо, в ожидании дальнейшего, вопросительно смотрел на меня.
Перс опять, но на этот раз уже звонко и торжествующе, повторил:
— Восем… восморка!!
Я открыл свои карты.
— Девятка — кладя их на стол, спокойно сказал я.
Перс даже привскочил с места.
Итальянец отступил на шаг, растерянно улыбаясь. Завсегдатаи шумно поздравляли меня. Крупье сгреб лопаточкой кучу золотых. Здесь были и царские десятки, и американские «игли»[4], и английские гинеи, и турецкие лиры. Я рассовал по карманам деньги, небрежно комкая в кучу бумажные фунты, зеленые доллары и коричневые пезеты.
Банк был сорван. Игроки обсуждали только что закончившуюся битву. Совершенно потерявший самообладание перс, горячась, что-то говорил старшинам, тыча пальцем в мою сторону, но его никто не слушал.
Доллары контрразведки оказались счастливыми, и я с улыбкой глядел на все еще шумно негодовавшего перса. Но сегодня он не являлся «рябчиком» или «бараном», как окрестил их Татищев. Нет, сегодня был только случай, всего-навсего случайность, я просто решил, что должен же после пяти или шести удачных карт выпасть наконец банкомету «жир», то есть проигрышная карта. Это и случилось.
Я поспешил в фойе, чтобы встретить Анну Александровну и маркиза. Швейцар сказал:
— Они минут десять, как вышли из подъезда.
Было около одиннадцати часов. Зная нравы ночного Севастополя, я вернулся назад, поднялся по лестнице наверх и через черный ход вышел на противоположную сторону. Пройдя по плохо освещенной улице квартал, я сел в фаэтон и приехал домой.
У меня был свой ключ, но в передней меня встретила нарядно одетая хозяйка.
— А наследник престола? — вытягивая вперед голову, спросила она.
— Его высочество пожалует в полночь, — серьезно ответил я.
— Как интересно… Я еще институткой любила читать про таинственные приключения. Надеюсь, вы одобрите меня, я купила вина «абрау», паштет, скумбрию, сыр и сладкий пирог. Конечно, за ваш счет… Vous comprenez… надо ж нам принять как следует такую особу.
— Все очень кстати, тем более что я не ужинал, а наследник престола, в силу известных обстоятельств, всегда голоден… Да, хорошо бы еще чаю… А вот это вам, уважаемая Клеопатра Георгиевна, за труды и инициативу, — я протянул ей десятидолларовую бумажку.
— Ах, вы щедры, мой друг, как набоб! — пряча за корсаж деньги, умилилась вдова капитана — А чай будет с вареньем и сладким пирогом.
Сыщик пришел ровно в двенадцать. Он был сдержан, предупредителен и только недоумевающе косился на хозяйку, расточавшую в его сторону восторженные верноподданнические взгляды.
— Она что, нездорова? — поинтересовался он, когда вдова капитана, налив нам чаю, попрощалась.
Я постучал пальцем по лбу.
— Я так и думал.
Новостей у претендента на всероссийский престол было не много.
— Ротмистр наш, — прихлебывая чай, доложил он, — отправлен на фронт, но донос на вас и Татищева написал.
— Кому послал?
— Генералу Врангелю, в военный совет. Вот он, у меня, — и Литовцев вынул из кармана пакет.
— Почему у вас? — беря конверт, спросил я.
— Господин ротмистр, считая меня вашим кровным врагом, доверил его мне, чтобы я самолично сдал его завтра в приемной барона.
— Что еще?
— Капитан Голоскухин дрожит за свою шкуру. История с ротмистром напугала его… Приказал мне день и ночь следить за вами.
— И что же?
— А я неотступно следовал за вами, Евгений Александрович, и когда вы у иностранцев были, и когда шикарный банк у персюка сорвали, и когда выбежали, искали кого-то…
— Ловко! — восхитился я. — А потом?
— А вот потом потерял вас… Виноват, но каким-то чудом вы раньше меня очутились дома. А я здорово поволновался.
— Почему?
— А как же? Человек вы известный, с большими деньгами» с выигрышем в кармане, один, ночью… А ведь городок-то у нас — слава богу, жулья да бандюг хватает… Еще боялся и потому, что капитан мне поручил следить за вами, а кому другому — прикончить вас. А мне и жалко и невыгодно. Как-никак еще пятьсот пятьдесят долларов за вами.