Мои деньги, мое ремесло, прошлое, наконец, политические комбинации, в которые втянули меня, не сулили мне спокойной и долгой жизни. Если газеты не врут, Врангель выйдет из Крыма и двинется к Москве. Я буду не только не нужен, но и вреден всем этим генералам. Да и Слащев неожиданно может опять стать фигурой в этом белом кавардаке. «Нет, Женечка, тебе надо сматывать удочки и махнуть в Стамбул… — решил я. — А как же Анна Александровна?» — вспомнил я госпожу Кантемир. И опять мне стало пе по себе. Никогда ничья судьба не беспокоила меня. Живут и живут, какое мне до них дело, — было правилом моей жизни, и вдруг… Я «не безнадежен». Я обозлился на себя, швырнул карандаш на пол, изорвал и сжег на свече подсчеты моих богатств.
В прихожей зазвонил звонок. Я слышал, как Клеопатра Георгиевна открыла кому-то дверь. Невнятно доносились обрывки слов.
— К вам пришли, — проговорила хозяйка.
Передо мной стоял Попандопуло. Грузный, массивный, задыхающийся. Он вежливо поклонился, просительно глядя на меня. Я открыл шире дверь, и грек протиснулся в комнату.
Зачем пришел ко мне этот по сути малознакомый человек? Я усадил его в кресло. Отлично зная, что за дверью притаилась вдова капитана, решил изолировать ее от нас.
— Дорогая Клеопатра Георгиевна! — позвал я. — Разрешите представить вам адмирала Попандопуло, командующего греческим военным флотом.
Вдова замерла, восхищенно хлопая глазами, сам же «греческий адмирал», всего сутки назад бывший анархистом, другом Махно и Кропоткина, невозмутимо смотрел на нас. По-видимому, его уже ничто не удивляло. Он, не поднимаясь, кивнул головой почтительно взиравшей на него вдове.
— Его высокопревосходительство тоже осведомлены о претенденте на престол? — робко выговорила она.
— Абсолютно! — подтвердил я. — Силы Греции на стороне правого дела. С нами бог! — торжественно закончил я.
— Кирие элейсон![6] — перекрестившись, сказал ничего не понимавший Попандопуло.
— Теперь же, дорогая наша хозяюшка, как вы сами понимаете, высокого гостя из Греции надо угостить хорошим вином. Вот деньги, и прошу вас купить нам самой лучшей закуски и самого доброго вина.
— Ах, какой восторг! — пряча деньги в сумочку и закатывая глаза, простонала вдова. — Значит, вы тоже в заговоре?
Я запер за ней входную дверь. Попандопуло сидел, раскрыв рот.
— Какой заговор? — свистящим шепотом спросил он. — Никакой заговор Попандопуло не знает… Я цесный грек. Я не ходу пуля на свой башка…
— Успокойтесь! Она, — я постучал по лбу, — помешалась на высокопоставленных лицах. У нее такая мания. Погиб муж и трое детей, она и того… спятила. Скажите, зачем вы пришли ко мне? Ведь вы всего час-полтора назад были в Бельбеке.
Грек грузно задвигался на затрещавшем кресле, вздохнул и, показав глазами на стены, спросил:
— Еще кто тут?
— Никого! Я и эта сумасшедшая хозяйка. Можете спокойно говорить. В чем дело?
Попандопуло вздохнул, тяжело поднялся с места, открыл дверь, заглянул в уборную и на кухню. Осмотр квартиры успокоил его. Потом он полез в карман и вынул маленький салатного цвета конвертик.
«Бильеду», — вспомнил я петербургские гостиные, когда молодые студенты, танцуя с институтками, умудрялись передавать записочки друг другу.
— От кого? — разглядывая конверт, спросил я грека.
— От интересной дамы… Па-па-па! — вытягивая губы, восхищенно зачмокал он.
— Не стройте из меня дурочку, Попандопуло, — прервал я. — Ну?
— Слушайте мне, вы ж не Гектор, а я не Парис, чтоб из-за женщины воевать. — Он широко осклабился и доверительно шепнул: — От той дамочки, которая в фаэтоне с вами ехала.
— Интересно! А как же вы ее нашли?
— Вы цитайте этот писмо, а я вам потом объясню. — Грек налил из графина воды и выпил.
«Я ваш друг, несмотря ни на что. Не ночуйте сегодня дома. Прошу, умоляю, сделайте это. Не ночуйте дома!»
Я озадаченно посмотрел на грека. По-видимому, «анархист» Попандопуло не знал содержания письма.
— Как оно попало к вам?
Мой тон удивил его.
— А что? Есть какая беда? — и улыбка самодовольства сползла с его лица. — Я же уценый, мене пять раз за ницто сажали: то валюта, то будто спекулянт… то продажа солдатских шинелей. А я их видал? Я их и не знаю, какие такие шинели…
— Где вы встретили эту даму? — перебил я.
— Так я ж говорю, я сего боюсь и в Бельбек со страху поехал… и англичанину про Слащева все со страху болтал… а как вы поехали обратно, я напужался. Бабу эту, что про убитого мужа говорила, городовые, ну, как теперь, стража, по морде… Я
и в кусты, а потом на дрогах в город. Куда Попандопуло идти? Некуда. Я еще: больше спужался — и к этой даме… Больше некуда… всех боюсь. И вас, и контрразведку, и солдат, и всех! Я к ней, а живет она…
— Знаю, знаю! Говорите дальше.
— …На Морской, четыре, квартира девятнадцать. Я это еще вчера узнал, я к ней… Позвонил, а она…
Слушая его, я еще раз стал перечитывать письмо и с краю увидал крохотную приписку: «Не задерживайтесь и часа… Сожгите письмо».
— …а она в дверях, увидала меня, даже рукой за сердце схватилась. «Бог вас прислал… Вы знаете, где живет господин Базилевский?» — «Знаю, только я к вам, барыня-сударыня, с просьбой». Она перебивает: «Сядьте!» И только написала вот это. «Отдайте, говорит, сейчас же, найдите его, где хотите, но найдите…» — «Да он, говорю, дома». — «Сейчас же к нему… и отдайте это…» — «А когда я к вам с просьбой…» — «Завтра, завтра… с утра, а сейчас к нему — и в собственные, понимаете, в собственные руки». Я, конечно, понимаю, человек вы молодой? красивый, богатый, клад по нынешним временам.
— Вот что, Попандопуло, — перебил его я, — немедленно же исчезайте отсюда… и всю ночь не показывайтесь на улицу. И не ночуйте дома. У вас есть где переночевать?
Грек приподнялся с кресла, потом грузно осел в нем и тонким, жалобным голосом закричал:
— Ой-ёй-ёй! Опять прятаться, опять аресты! Вы шутите, господин Базилевский!?
— Не шучу. Я сам сейчас исчезаю отсюда. Через полчаса здесь будет контрразведка… И понимаете, и меня и вас за речи о Кутепове и Слащеве… — я провел пальцем по горлу.
С легкостью, непостижимой для такого толстяка, Попандопуло вскочил и ринулся к двери. Я поймал его за руку.
— Немедленно же исчезайте из города. И помните: я вам ничего не говорил, а эта женщина ничего мне не писала. — И я на его глазах сжег полученную записку.
Помертвевший от страха Попандопуло покорно кивнул головой и хрипло прошептал:
— Хорошо… Только заговор никакой я не знаю… — И исчез за дверью.
Я не спеша уложил костюмы и белье в два чемодана и вынес их из комнаты в чулан, прикрыв тряпками, грязным бельем и еще чем-то, что валялось в кладовой.
Вдова вряд ли будет сегодня копаться в ней, а те, от кого предостерегает меня Анна Александровна, не найдя меня и моих вещей, бросятся искать по городу. И, конечно, в первую очередь на вокзал и в порт…
Я быстро собрал все деньги, ценности, документы, паспорта, письма и вышел на улицу.
Перейдя ее, вошел в тень небольшого сквера с густо разросшимися акациями и каштаном. Было темно, эта сторона сквера не освещалась, и я, сидя в чаще кустов, из темноты отлично видел мой дом, его подъезды, освещенные окна этажей, пролетки и людей, то и дело мелькавших на улице. Это место было давно найдено и облюбовано мною. Богатая неожиданностями и приключениями жизнь научила меня ценить такие удобные наблюдательные пункты и заранее подготавливать их.
Прошло минут пятнадцать, но пока все было по-прежнему, только меньше и меньше становилось людей и движения. Улица пустела, погасли окна в доме.
Нагруженная покупками, просеменила и вошла в подъезд хозяйка. Она торопилась, ей, наверное, так хотелось выпить бокалу вина с греческим адмиралом и, жеманясь, рассказать гостю, что она вдова морского офицера… Прошло еще несколько минут. Не было никого, но эта тишина не обманывала меня. Я знал, что Анна Александровна писала правду. Почему? — не знаю сам, но я верил, ни на йоту не сомневался в искренности ее предупреждения.
По тихой, замершей улице проскакали двое конных и спешились у моего дома. Подкатил автомобиль, за ним другой, закрытый, черный, с забранным решеткой окном. Из них высыпали люди. При довольно тусклом освещении редких уличных фонарей я все же без труда узнал кое-кого. Сыщик Литовцев, капитан Голоскухин, трое солдат с повязками на рукавах и… полковник Татищев, которого, почтительно поддерживая под руку, высадил из машины ротмистр Токарский.
Это была картина, достойная богов. Ротмистр, выгнанный из отдела контрразведки, оплеванный Татищевым, дружески что-то шептал ему, указывая на окно второго этажа — мое окно. И оба заговорщика, улыбаясь, вошли в подъезд. На улице остались солдаты, пролетка и автомобили.
Пробираясь сквозь чащу, я переулками направился в противоположную сторону, на Морскую, к дому номер четыре, где жила Анна Александровна. Я позвонил, дверь открылась.
— Я знала, что вы придете сюда, — сказала Анна Александровна, впуская меня в комнату.
— Почему?
— А куда же вы делись бы в такую ночь? — ответила она. — Вы пришли один?
— Один… Анна Александровна, простите, но я хочу спросить, откуда вы узнали…
— Ах, это потом, после… — Она погасила верхний свет, оставив только настольный ночничок, и подошла к окну. — Не заметили, за вами никто не следовал?
— Нет… — И я рассказал ей все, начиная от прихода Попандопуло и до момента, когда из кустов задворками направился к ней.
— А этот грек не знает, что вы у меня?
— О нет. Он страшно перепугался, узнав о том, что его и меня ищет контрразведка.
Она слабо улыбнулась.
— А его зачем?
— Я сказал это для того, чтоб оп немедленно же скрылся из города. Но что случилось и откуда вы узнали о налете на…
Она жестом остановила меня.
— Не спрашивайте пока ничего. Это лишнее… Потом я сама расскажу все… — Она отошла от окна, из-за занавески которого наблюдала за безмолвной ночной улицей. — Дело вот в чем: Красная Армия ворвалась в Крым, Перекоп пал… Конная армия Буденного захватила Юшуньские позиции, Татарский вал, Армянский базар — в руках красных.