— Кто вы, господа? Говорите какими-то загадками… Но я верю вам, и если чем-нибудь могу быть полезен, я сделаю это.
Все трое молчали.
— Тем более что я обязан жизнью вам, Анна Александровна, и пока ничем не заплатил за это.
— Ну, это впереди, а вот сейчас, Евгений Александрович, вы можете частично расплатиться с долгом. — Анна Александровна улыбнулась. — Могли бы вы пойти на некоторую жертву?
— На любую, — горячо сказал я.
Она встала, открыла шкаф и, достав оттуда перевязанную стопку моих документов, паспортов и валюты, молча положила их возле меня.
Признаюсь, у меня екнуло сердце.
— Нам нужны ваши иностранные паспорта, причем один из семейных, то есть на мужа и жену, вы оставьте себе… он вам еще пригодится… а остальные дайте нам.
И все трое молча взглянули на меня.
— Понимаете, нам сейчас в связи с эвакуацией очень нужны два-три иностранных паспорта. У вас их четыре, вам же нужен всего один. Оставьте себе любой семейный паспорт, остальные передайте нам, — тихо произнес молчавший все это время капитан.
Я обвел всех глазами. Стало, ясно: затевалась какая-то непонятная мне игра, и паспорта действительно были им необходимы. Да и в самом деле, на кой черт нужны мне четыре паспорта…
— С радостью, — ответил я. — Вот уж и отпала часть моего долга вам, Анна Александровна. Только я возьму себе одиночный, зачем мне семейный паспорт, когда я один…
— Нет, вы не один… По вашему паспорту поеду я, как ваша жена. Вам это безразлично, а мне в Стамбуле, в чужом городе, среди всей этой разнузданной, охваченной паникой и безумием толпы, спокойнее станет, если…
— Вы будете фиктивным мужем… всего на две-три недели, — закончил начатую Анной Александровной фразу артиллерист.
— Господа, я понимаю, что создается какая-то ситуация… — начал я.
— Скажите, только честно, Евгений Александрович: они фальшивые? Насколько опасно пользоваться ими? — не слушая меня, спросил штатский.
— Все паспорта настоящие. Выданы они законно, из генеральных консульств. Необходимо только знать языки и обычаи этих стран.
Штатский удовлетворенно кивнул головой.
— Все-таки я закончу мою мысль, господа. Берите эти паспорта, оставьте мне румынский, и мы с Анной Александровной превратимся в румынскую — чету барона и баронессу Думитреску.
Все трое встали, окружили меня и крепко пожали мне руку.
— Как думаешь, Андрей, я не ошиблась? — спросила артиллериста Анна Александровна.
— Нет, не ошиблась, — одновременно ответили оба ее гостя.
— Теперь мы уйдем, — забирая документы, сказал офицер.
— Подождите минутку. Надо быть уверенными, что за господином Базилевским не увязался какой-нибудь шпик. Необходимо проверить это — Анна Александровна вышла из комнаты.
Минуту мы молчали, потом офицер-артиллерист тихо и очень дружелюбно обратился ко мне:
— Евгений Александрович, скажите нам по чести, что вас заставляет идти с нами, помогать нам, подвергая свою жизнь риску? Ведь не идея и не деньги же?
— Ни то и ни другое. Деньги у меня есть, идеи — никакой, да и откуда она могла взяться у Евгения Базилевского? Просто вы первые в жизни люди, заинтересовавшие меня. Я никогда не встречал таких…
— Так в чем же все-таки дело?
Я молчал, не находя слов. Чувство неловкости и тоски охватило меня.
— Может быть, вы… влюбились?
— Не знаю… — ответил я и отвернулся к окну.
В комнате стало тихо, и только с улицы доносились неясные шумы.
В коридоре послышались торопливые шаги Анны.
— Все спокойно. Вы можете идти. Ни пуха ни пера!
Потом Анна Александровна подошла к окну и долго прислушивалась к шумам улицы. Затем села рядом и ровным спокойным голосом заговорила:
— Евгений Александрович, вы человек умный и, несомненно, кое-что поняли в том, что сейчас было.
— Очень мало, честное слово, мало. Только мне ясно: вы и ваши друзья — не те, с которыми мы позавчера обманывали иностранцев.
Она молча улыбнулась.
— Слушайте, Евгений Александрович, повторяю, вы человек умный. То, что вы в юности запутались, может быть объяснено молодостью, средой и… соблазнами социального круга, в котором вы выросли. А это, как многое другое, и излечимо и проходит. Надо только понять это самому. И найти свое место в жизни.
— А зачем это? Свое место в жизни я знал до встречи с вами…
Анна чуточку покраснела и отодвинулась от меня.
— …и теперь знаю его. Куда поедете вы, Анна, туда и я. Первый раз в жизни меня пугает одиночество.
Она внимательно слушала меня.
— Вокруг много, сотни, может быть тысячи людей, а ты одинок… Один среди людей…
Она понимающе кивнула головой.
— Я еще не знаю, на что я вам нужен, но располагайте мною. До самой смерти я с вами и с теми, кто только что ушел отсюда. Самое для меня дорогое — что вы поверили мне.
Я низко поклонился и поцеловал ее руку.
— Но все же не могу понять, Анна Александровна, какую ценность представляю я для вас и ваших друзей в Стамбуле.
Она ответила не сразу, занятая укладкой платьев в чемодан.
— Не берите ничего лишнего, Евгений Александрович, только необходимое, — посоветовала она! — Что же касается вас, возможно, узнаете в Стамбуле.
— Значит, возможно и нет? — удивился я.
— Не спрашивайте ни о чем. А что это такое? — спросила она, видя, как я в раздумье открыл ларец, в котором были «рак», ручная дрель и флакон с нитроглицерином.
— Набор для вскрытия сейфов, — и я внимательно посмотрел на нее.
— И вы хотите его оставить здесь?
— Конечно, — откладывая воровской инструмент в сторону, горячо сказал я, — Нет, ни в коем случае! Берите его с собой. Он сделает вас верным другом хороших людей.
— Чудеса в решете… — засмеялся я, — Хотя мне, скажу правду, тяжело было расставаться с этим чудо-произведением Леблана, купленным мною в Брюсселе.
— Кто этот Леблан?
Знаменитый мастер. Леблан из специальной стали по только ему известному рецепту и чертежам сделал восемнадцать вот таких чудес, — и я протянул ей «рак» тонкой работы, с накладной легированной сталью на острие.
— Воровской Амати, — улыбнулась она.
— Именно. А сделал он их только восемнадцать потому, что его убили…
— Кто? — возвращая мне инструмент, спросила Анна Александровна.
— Конкурировавшая с ним другая фирма — «Фрежессон». Сейчас такой инструмент редок и стоит по крайней мере тридцать пять — сорок фунтов, — с гордостью сказал я.
— Когда вы совершите первый в вашей жизни честный, — она подчеркнула, — честный взлом, мы бросим это «чудо» в Босфор. Идет? — и она протянула мне руку.
— Даю слово! — воскликнул я.
— У нас мало времени, — взглядывая на часы, сказала Лина Александровна. — Вы готовы? Второй чемодан ни к чему. Оставьте его здесь, рядом с моим, они не пропадут.
Я быстро переложил самое необходимое в чемодан, другой же придвинул к стене, рядом с большим, крутобоким кофром хозяйки.
Все было готово. Анна Александровна подошла ко мне и, глядя прямо в глаза, тихо и отчетливо произнесла:
— Евгений Александрович, есть еще время, и если вы в чем-то не уверены, откажитесь сейчас… Ни я и вообще никто в мире не будет на вас в обиде.
Я молчал. Анна Александровна выждала минуту.
— Так как же?
— Так же, как и вы. Пойдем и не будем больше говорить об этом.
Что делалось на улицах города — описывать не буду, все это уже давным-давно сказано в сотнях мемуаров. Кто только не писал об этом гомерическом крахе и бегстве белых?! Добавлю только, что паника, которую я видел днем, когда пробирался к Анне Александровне, удесятерилась. Ко всему этому прибавились нескончаемые гудки пароходов, вой сирен, рев моторов и гул кружившихся над портом гидросамолетов.
— «И кончился пир их бедой…» — пробормотал я.
Анна Александровна сурово глянула на меня.
— Барон, нам надо спешить, иначе мы опоздаем к посадке. Иностранной колонии строго отведен точный час.
Пробираясь между грудами вещей, связанных узлов и тюков, мимо плачущих детей, дико и отчужденно молчащих стариков, обезумевших юнкеров и гимназистов, мы наконец подошли к пристани. Здесь стояли четыре цепи вооруженных, еще сохранявших воинский вид людей. Первая, с которой нам пришлось встретиться, состояла из марковцев.
— Куда идете? Кто такие? Пропуск? — напирая грудью на нас, закричал худой, с небритыми щеками офицер.
— Je vous prie, monsieur colonel, de nous laisser passez au bateau. Voisi nos permis. Je suis le baron Dumitrescou, voici ma epouse, la baronesse. Voila nos documents[7].
Офицер переступил с ноги на ногу. По-видимому, он не понял ничего, кроме слов «лессе пассе» и «барон». Он еще раз оглядел нас, осмотрел со всех сторон пропуск, подписи, печати, штамп и, махнув рукой, сказал:
— Идите… Дальше разберут. — И еще громче заорал на кого-то: — Куда прешь? Осади назад, босявка…
Мы прошли первую цепь марковцев.
— Иностранцы в первую очередь, подлецы, драпают… Ишь рожи какие наели! И чемоданы и своих шлюх забирают… — слышались возгласы.
— Господа, вы офицеры и ведите себя прилично, — оборвал их командир роты. — Приказ главнокомандующего: «В первую очередь дипломатические агенты, иностранцы и делегации дружественных нам стран Европы. А эти господа как раз из этой делегации. — И, обращаясь к нам, вежливо сказал по-французски: — Je vous prie[8].
Вторая шеренга была из моряков. Эти молча пропустили нас, как только их лейтенант, рассмотрев пропуск и паспорта, четко козырнул нам.
Дальше стояли французские моряки, полупьяные, разбитные, все одинаково озорные и наглые молодцы. Они встретили нас смехом и остротами. Их офицеры мало чем отличались от матросов, разве только тем, что вместо острот они перемигивались между собой и долго, очень долго, не пропускали нас, делая вид, что изучают пропуск и паспорта. Красивая баронесса Думитреску явно понравилась им, и они охотно пропустили бы ее одну на корабль, оставив меня «за бортом». Наконец, излив свое восхищение «прекрасной мадам», они проводили ее до последней, четвертой цепи англичан, не обращая на меня никакого внимания. Я покорно тащил оба чемодана, в душе посмеиваясь над пошловатыми излияниями любезных галльских моряков.