— Их там двое. Денщик и лакей.
Икаев в ответ весело взглянул на Грекова и улыбнулся такой откровенной улыбкой, что полковнику стало страшно.
***
Через день газеты сообщили перепуганным обывателям Ростова о «зверском убийстве двух германских подданных», совершенном подпольным комитетом большевиков на квартире трагически погибшего полковника фон Крессенштейна. «Две неповинные жертвы террористического акта озверелых большевиков, — писала одна из газет, — найдены плавающими в крови, с изрубленными головами и обезображенными лицами. На дверях кабинета покойного полковника убийцами была оставлена записка следующего содержания: «Смерть тиранам, смерть германским империалистам! Так будет поступлено с каждым, кто осмелится помогать донскому казачеству в его борьбе с Совдепами и рабочим классом. Трепещите, буржуи! Да здравствует мировая советская власть!» Трагизм убийства этих несчастных, ни в чем не повинных людей усугубляется еще и тем, что оба должны были через день возвращаться в Германию (один из них — личный лакей полковника Ганс Кемпе, вольнонаемный человек, не военный, другой — денщик) — должны были сопровождать гроб с телом покойного. Все имущество покойного разграблено, квартира перерыта, ценные вещи исчезли».
В другой газете, передававшей ту же сенсацию, статья горько и патетически заканчивалась вопросом: «Видя совершенное возле нас злодеяние, позволительно будет спросить нашу городскую власть — доколе будут продолжаться наглые издевательства и террор большевистских убийц над честными людьми? Мы просим, мы взываем, мы, наконец, требуем от имени всей общественности самыми жестокими мерами отсечь голову подпольной гидре большевизма, угрожающей порядку…»
Издатель газеты, обеспокоенный резкой концовкой, позвонил Грекову, прося принять его, чтобы объяснить причины, заставившие редакцию напечатать статью. Он был приятно удивлен, услышав от градоначальника поразившие его слова:
— Правильно сделали! Золотые слова написали. Даже мало, еще резче следовало бы. Спасибо вам, родной, а газетчику, написавшему правдивую статью, скажите, что пусть в любое время явится ко мне, я его обниму и пожму его честную руку. Кстати, можете сообщить в газете, что розыски убийц уже увенчались успехом.
Вечером этого же дня войсковым старшиною Икаевым в завокзальном поселке было арестовано пять мужчин и одна женщина по обвинению в большевизме и убийстве немецких солдат. Через день было задержано еще трое рабочих, на квартирах у которых якобы была найдена часть вещей полковника фон Крессенштейна.
— Вы гений! Вы Наполеон! Позвольте вас обнять и поцеловать, — сказал Греков, когда Икаев доложил ему, что все обвиняемые «сознались» в предъявленном им обвинении. — Негодяев расстрелять, а копию следственного дела с приговором и актом исполнения отослать германской военной миссии, лично майору фон Бенкенгаузену… — сказал Греков и, отходя шага на два назад, восхищенно оглядел спокойно курившего Икаева и снова сказал: — Наполеон!
***
— Господин полковник, звонят из атаманской канцелярии действительный статский советник барон Гревс, — доложил адъютант.
— Что ему надо? — буркнул Греков.
В душе он недолюбливал барона, занимавшего место начальника походной канцелярии атамана. Как всех штафирок и штрюцких, Греков и барона, видного петербургского чиновника, сбежавшего от большевиков на Дон, считал неполноценным человеком. Однако, зная о связи Гревса с немцами, его вес при Краснове и намечавшееся назначение на пост уполномоченного по иностранным делам, Греков делал умильное лицо при встречах с Гревсом.
— Градоначальник Греков слушает, — беря трубку, важно сказал он, но сейчас же заулыбался и заговорил ласково-простецким голосом: — Это вы сами, барон? Господи, а мне сказали — из канцелярии… Чему обязан приятным разговором?.. Как, как? Избили вашего помощника? Ай-яй-яй… И крепко? — поинтересовался Греков, но, спохватившись, спросил: — Кто же эти мерзавцы?.. Мои? — Голос его понизился. — А-а, нет, нет, дорогой барон, это, наверно, головорезы Икаева, я и сам просто не знаю, что мне с ними делать… Минуточку, прошу одну только минутку, — оглянувшись по сторонам и прикрывая трубку ладонью, тихо пробормотал он. — Я сейчас самолично приеду к вам… Нет, нет… что вы, какое там беспокойство, разве можно… оставить такое дело! Через двадцать минут буду у вас. У меня дело к его превосходительству, так что все равно надо быть во дворце… До приятного свидания!
Повесив трубку, он помолчал, пожевал ус, потом так рявкнул через плотно закрытые двери, что дремавший у входа часовой чуть не выронил из рук обнаженную шашку, а адъютант, переглядывавшийся с одной из посетительниц, вскочил с места и бросился в кабинет.
— Донесения из полиции разбирали? — свирепо спросил Греков.
— Так точно. Все в порядке. Четыре кражи, два ограбления, одно убийство, пожар, но вовремя затушили… — начал было докладывать адъютант.
— К черту пожар, какое там убийство, когда из атаманской канцелярии жалобы на нас сыплются… Помощнику барона Игнатию Петровичу Татищеву где-то морду набили, а вы говорите — «в порядке», — передразнил обозленно Греков.
— Не могу знать… Сейчас прикажу выяснить, — засуетился сотник.
— Через час вернусь. Чтобы на столе было подробное донесение! — подтягивая штаны и вглядываясь в зеркало, приказал градоначальник.
Закинув назад голову, чуть кося глазами на вскочивших с места при его появлении посетителей, он молодцевато прошел через приемную и грузно уселся в затрещавшую под ним пролетку.
— В главное управление! — приказал он.
***
Барон Гревс, высокий, поджарый, типичный петербургский чиновник, успешно делавший при царе дипломатическую карьеру и неожиданно выброшенный революцией на Дон, был желчным и придирчивым человеком. Он сочинял необычайно хитроумную и сложную бумагу, которую по приказу Краснова, должен был послать генералам Эрдели и Деникину на Кубань. Оба эти генерала были не прочь объединиться с донцами против большевиков, но идти в подчинение Краснову не желали. Атаман, не терпевший конкурентов, не хотел ни ссориться, ни мириться с «добровольцами». Барон составлял как раз эту самую бумагу, когда ему доложили о приезде Грекова.
Пряча свое недовольство в кислой улыбке, Гревс почтительно встал, делая движение навстречу градоначальнику. Когда они уселись друг против друга, Греков осторожно спросил:
— И сильно изувечили уважаемого Игнатия Петровича?
— Дали две пощечины и вытолкали под зад из кабинета, — меланхолично ответил барон.
— «Под зад»… — повторил Греков. — «Киселя» дали… И кто? Архаровцы Икаева? — снова полюбопытствовал он.
— Нет. Офицеры вашего гарнизона. Какие-то безусые прапорщики и поручики. Да еще облили соусом весь костюм, — с педантичной точностью рассказывал Гревс.
— Распустились, сукины сыны!.. О-фи-це-е-ры!! Шантрапа сущая… Воевать не хотят, с фронта бегут, а по кабакам скандальничают… Весь вред от них произошел, любезный барон.
— От кого? — не понял Гревс.
— От прапорщиков… Ведь это они, проклятые, революцию устроили, погубили Россию… всякие там Керенские да Дзевалтовские…
— Керенский не прапорщик… адвокат, — поправил его Гревс.
— Один черт… Знаете старую поговорку: курица не птица, баба не человек, а прапорщик не офицер. Вот так оно и случилось. Адвокатишки из прапорщиков и продали Россию…
— Однако бог с ними, уважаемый Митрофан Петрович. А вот как же быть с печальным инцидентом? — осторожно возвратился к теме Гревс.
— Выясню, сегодня же все выясню, накажу негодяев, по этапу на фронт отправлю, а Игнатию Петровичу сам лично принесу извинения за подобное хамство… И где же это произошло? Неужели в присутственном месте?
Гревс глянул на Грекова и неопределенно кашлянул. Градоначальник сразу же заметил неуверенное движение собеседника и с безмятежно-невинным лицом елейным голоском продолжал:
— Где-нибудь в ресторане?
Барон взглянул в ясные, детски-спокойные глаза Грекова. «Старый фигляр, все уже, конечно, знает!» — подумал он и не спеша ответил:
— В публичном доме, где-то возле Садовой.
— В публичном? — взвизгнул Греков и по его лицу и тону Гревс понял, что полковник действительно ничего не знал. — Повеселился, значит… — не сдерживая улыбки, ухмыльнулся Греков. — А может, по делу зашел…
— Одним словом, скандал, — недовольно перебил Гревс. — По делу или так зашел — дело ведь не в этом. Вы же знаете, что человек он солидный, мой помощник… У него молодая жена… знакомые… Словом, вы сами отлично понимаете, Митрофан Петрович, что подобная история не украшает, а под-ры-вает доброе имя и положение. Может разойтись по городу… сплетни и прочее…
— Понимаю, все понимаю, дорогой барон. Меры будут приняты. Молчание, тайна и так далее… Будьте спокойны, и атаман даже не узнает.
— Я именно сам хотел просить вас об этом, — сказал Гревс. — Его превосходительство и без того занят сложными государственными делами…
— Понимаю, понимаю! — прощаясь с Гревсом, уверил его градоначальник.
***
В то время как эта беседа велась в канцелярии атаманского дворца в Ростове, в другой половине здания, там, где были расположены апартаменты атамана, происходила другая сцена.
К генеральше Красновой, старой «смолянке», когда-то с шифром окончившей Смольный институт, приехала с дружеским и вместе с тем деловым визитом ее старая подруга, вдова князя Оболенского Мария Илларионовна, всего десять дней назад прибывшая из Екатеринодара и благодаря старой дружбе с мадам Красновой назначенная директрисой донского казачьего женского института, носившего пышное наименование «Заведение святой Нины для благородных девиц».
Дамы пили кофе, заедая его чудесными сухариками и какой-то особенной «стамбульской» халвой. Поговорив о прошлой петербургской жизни, вспомнив Смольный, старых петербургских подруг, великосветские балы и выезды, посетовав на то, как ужасно переменилось все в жизни, дамы снова заговорили о различных пустяках, и наконец, уже прощаясь с атаманшей, княгиня, натягивая перчатки, сказала: