— Триста одиннадцать и девяносто четыре обозных, — хорошо выговаривая по-русски, ответил немец.
И все вслед за ним вошли в конюшню, из которой пахло сеном, слежавшейся соломой, зерном и острым конским потом.
У ворот, ожидая Икаева, держа в поводу оседланных коней, виднелось несколько вооруженных всадников-горцев.
Со стороны площади раздавались голоса спорящих, торгующихся, в чем-то друг друга убеждающих людей.
Спустя полчаса Икаев снова показался во дворе казарм бригады. Он вошел в канцелярию полка, высыпал на стол груду новеньких, шуршащих, еще пахнущих краскою «катеринок». Немецкие офицеры долго и внимательно считали, деньги, потом выдали ему бумагу, украшенную печатями с императорским орлом.
Часа через два человек двадцать горцев, помахивая нагайками и арканами, вывели из конюшен и прогнали через площадь огромный табун коней.
Спустя несколько дней войсковой старшина Икаев заехал к Раевской. Актриса, хорошо изучившая его, заметила, что Икаев был чем-то озабочен.
— Что случилось?
— Много нового, хотя ничего неожиданного. Первое — немцы уходят с Украины. Послезавтра их эшелон уезжает и отсюда. Мы остаемся одни против большевиков. Я думаю, дорогая, вам понятно, что это означает?
Актриса кивнула головой.
— Совершенно очевидно, что вся эта всевеликая донская комедия через месяц прикажет долго жить. На фронте опять бедлам. Большевики вновь погромили Донскую армию. Вчера под Гнилоаксайской они уничтожили два полка казаков. Наступление на Царицын не удалось. Генерал Постовский отошел от Сарепты, конница Гнилорыбова разгромлена. Я не пророк, но и не такой дурак, как Греков. Мне кажется, что большевики снова заберут Ростов, а у нас с вами много оснований не желать встречи с ними.
Раевская еще раз кивнула головой.
— Надо легко, незаметно и притом спешно заканчивать дела. Все деньги перевести на доллары и фунты, со всех, кто еще не уплатил долей, теперь же получить их. Расчеты заканчивайте к концу ноября.
— Так скоро?
— Нам незачем задерживаться здесь.
— Я готова. Мне нужно только семь-восемь дней, — подумав, сказала Раевская.
— Очень хорошо. За эти дни и я покончу со своими делами.
— А как с градоначальником?
Икаев вместо ответа засмеялся и оглядел себя в зеркало. Раевская окинула его взглядом, в котором не было нежности, любви или чего-нибудь похожего на эти чувства, скорее это был взгляд старшей сестры, гордящейся и любующейся своим делающим успехи братом.
***
По городу поползли слухи. Говорили о разгроме Донской армии под Аксаем, о паническом бегстве казаков из-под Царицына. На площадях и базарах передавали шепотом слушок о том, что обеспокоенный атаман готовит новую мобилизацию. В течение пяти дней на улицах Ростова дважды появлялись воззвания большевистского подпольного комитета, призывавшие всех трудящихся бороться против Краснова. «Недалек день, когда Красная Армия войдет в Ростов. Дни самодержавного, разбойничьего царствования генералов сочтены. Да здравствует союз рабочих, красноармейцев, крестьян и казаков! Долой Краснова и атаманов! Смерть буржуазии!»
Так заканчивалась листовка, расклеенная по городу 16 ноября, а 19-го в газете «Приазовский край», органе градоначальства, появился приказ № 197, подписанный Грековым.
***
«Эй вы, подпольные крысы! На днях в городах Нахичевани и Ростове, в связи с маленькими неудачами наших войск под Царицыном, было выпущено воззвание большевиков под заголовком: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Странно. Почему пролетарии всех стран должны соединяться именно в Нахичевани или Ростове-на-Дону? Не понимаю! Да и места не хватит. В воззвании призыв к избиению имущих классов, низвержению существующего строя и введению советской власти и прочее. Словом — все прелести большевизма. Очевидно, что не в пролетариях здесь дело, а просто приверженцы большевизма, сиречь грабители, желают опять грабить богатых, но должен вас, супчики, предупредить, что теперь это не полагается и категорически запрещено, а потому все те, кто хочет попробовать, не откажите завтра к двенадцати часам дня явиться на Таганрогский проспект к градоначальству, чтобы не подвергать неприятностям людей посторонних. Если вы хотите сражаться — пожалуйста! Найдите оружие, приходите, и будем драться. Один на один, вас двадцать, и нас будет двадцать. Хотите двести? Пожалуйста, и я возьму двести. Если же не хотите сражаться, приходите без оружия, я вас арестую и отправлю с экстренным поездом в милую вашему сердцу Совдепию или еще кой-куда. А вы, остальные жулики, клеветники и брехуны, приезжие и местные, разных полов и национальностей, заткнитесь и займитесь чем-нибудь более полезным, а то доберусь и до вас.
Полковник Греков».
На следующий день весь Таганрогский проспект и квартал, где находилось градоначальство, представляли собой вооруженный лагерь и передовую позицию фронта. По проспекту сновали, то рассыпаясь в цепь, то снова собираясь в кучки, пешие и конные, вооруженные до зубов казаки. У подъезда градоначальства стояла готовая к бою батарея, по углам были расставлены пулеметы, в подвалах и входах магазинов сидели городовые, а по улице, окруженный взводом икаевских горцев, на белом коне взад и вперед носился Греков, размахивая обнаженным клинком.
Квартал был пуст. Дома словно вымерли, и только из-за занавесок и полупритворенных ставней сотни перепуганных горожан с грустным недоумением глядели на бестолково скакавшего Грекова, хриплым голосом выкрикивавшего слова команды. Ровно в час дня градоначальник вынул часы, слез с коня и, стирая со лба струившийся пот, грозно сказал:
— Испугались, подпольные крысы? Жаль, что не появились. Это вам не какой-нибудь Керенский, а полковник Греков! — И уже обыкновенным голосом добавил: — Горнист! Отбой!
Горнист поднял трубу, и весь длинный Таганрогский проспект огласился звуками сигнала.
Громыхая, снялась с передков и проехала батарея. Снялись с позиции пулеметы. Пронеслись тачанки. Прошли пешие сотни и конный казачий наряд. Открылись магазины. Появились люди. Прозвенел первый трамвай, и проспект зажил обычной жизнью.
Окруженный икаевскими горцами впереди донской сотни ехал градоначальник, бросая по сторонам победные взгляды.
А еще через день в той же газете появился новый приказ. На первой странице рядом с передовой было крупно напечатано:
«Приказ № 203 от 20 ноября 1918 года, г. Ростов. Вслед за появившимися на днях большевистскими листовками по городу неизвестными прохвостами расклеена новая прокламация самого лживого содержания с призывом к забастовке высших учебных заведений, приписывая какие-то обвинения нашему дорогому, любимому донскому атаману. Хотели даже устроить митинг студентов и курсисток. Вероятно, устроители забыли об осадном положении? Напоминаю, что оно существует. Напоминаю также, что теперь вообще настало время работать, а не бастовать. Благоразумие учащихся высших учебных заведений взяло верх (правда, лишь после того, как со своим отрядом и пулеметами прискакал туда войсковой старшина Икаев), и митинга не было. Земно им за это кланяюсь (не всадникам, те действовали по долгу службы, а тем студентам, которые оказались благоразумны). Но здесь была выяснена одна, вероятно, очень сочувствующая, Ревекка Эльяшевна Альбум, слушательница Варшавских высших женских курсов, которая призывала к забастовке. Имейте в виду, Ревекка Эльяшевна, что у нас есть донской атаман, выбранный всем донским казачеством, и когда он отказался от своего высокого поста, то все лучшие люди Тихого Дона просили его остаться и тем ясно показали, что лучше атамана у нас нет и что мы «таки да» большевиков не хотим.
Евреи всех слоев и состояний! Обратите внимание на ваших юношей и прикажите им вести себя прилично. Еврейские студенты, учитесь, а не занимайтесь тем, что вам не полагается. Вы хотите выразить протест, что где-то в Киеве кого-то застрелили? Мы подставляем свои головы на фронтах, чтобы дать вам спокойную жизнь. Поезжайте в Киев и протестуйте, если там, по вашему мнению, неправильно действуют. Да не забудьте, что время теперь переживает весь земной шар весьма тяжелое, и возможно, что в Новой Зеландии или еще где-либо кого-нибудь неправильно убили. Так не опоздайте смотаться и туда, а пока на вашей вакансии кто-либо более серьезный подучится. Нет, Ревекка Эльяшевна, не протест вам нужен, нет, вам смута нужна. Разруха родного нам Дона нужна. Не бывать этому — говорит вам старый донской казак и градоначальник. Поняли? Не бывать!!
Я — человек добрый и крови по такому случаю проливать не буду. На первый раз прощаю вас, Ревекка Эльяшевна, но при повторении — не обессудьте!
Градоначальник Греков».
В то самое время, когда горожане читали этот сумбурный, анекдотический приказ Грекова, в стороне от станции, за путями, лежал иссеченный шашками труп курсистки Альбум.
***
— Казбулат Мисостович, люди говорят, что вы купили табун коней у немцев чуть ли не в тысячу голов? — осведомился Греков.
— Тысячу не тысячу, а коней триста купил, — нехотя ответил Икаев.
Греков молча поглядел на него.
— А что это за люди, нельзя ли узнать у вас, Митрофан Петрович? Любопытно знать — кого интересуют мои частные дела?
— Донского атамана, его высокопревосходительство генерала Краснова. Вот, прочитайте, пожалуйста, секретное отношение из войскового штаба.
Икаев взял лист и вполголоса прочел:
— «Его превосходительство атаман Краснов распорядился срочно выяснить, как, каким образом и для каких целей войсковым старшиною Икаевым была произведена незаконная закупка коней у деморализованных, уходивших в Германию немецких войск и где находятся эти кони. Дознание произвести поручается полковнику Грекову, являющемуся непосредственным начальником войскового старшины Икаева. Начальник канцелярии донского атамана есаул Гладков».
Греков неопределенно усмехнулся и, снижая голос, сказал:
— Да вы не беспокойтесь, Казбулат Мисостович. Это пустяки, обойдется. Такие ли мы дела обламывали вместе!