просто посидеть за него.
— Наше вам! — крикнул Фабиус, когда увидел Козефа Й.
Того обрадовало, что оклик был вполне дружественным.
— Доброе утро, — сказал он.
И уже открыл было рот с намерением дать объяснения, почему он опоздал, где пропадал ночью и насчет всего прочего, но Фабиус кратко спросил:
— Хотите со мной?
— Хочу, — ответил он с облегчением и тоже залез на козлы.
Фабиус щелкнул кнутом, и лошади тронулись. Все произошло так скоро и непредвиденно, что он просто не знал, что и думать. Фабиус, казалось, только его и ждал, и теперь, поскольку он подошел, они смогли наконец тронуться в путь.
«Глупость, какая глупость», — мысленно пенял он себе.
Этот внезапный отъезд снова сбил его с толку. Фургон совершенно очевидно направлялся в город. В город! А он-то, в старой робе… и выглядит хуже некуда.
«Вдруг меня увидит мама?» — мелькнуло у него в голове.
Он поискал взгляд Фабиуса. Хотел убедиться, не фортель ли это какой? Но Фабиус, по виду, не шутил. Он был хмур и напряжен и что-то, по обыкновению, бормотал себе под нос. Время от времени, размахнувшись, бил плетью по крупам лошадей. Бил без всякой надобности, потому что фургон шел ровно, в одном темпе.
«Ему нравится бить лошадей», — подумал Козеф Й.
Они выехали из главных ворот тюрьмы. Теперь они ехали по каменистой дороге, вьющейся к горизонту, где намечались очертания крыш, деревьев, башен.
— Хотите? — сказал Фабиус, протягивая ему горбушку хлеба.
У Козефа Й. возмутился желудок.
— Нет, спасибо, — сказал он, прикрывая рот рукой.
— Свежий, — сказал Фабиус, сам откусывая от горбушки.
— Это чьи лошади? — невпопад брякнул Козеф Й.
— Так, старые, — сказал Фабиус.
У Козефа Й. было легкое сомнение, что охранник ответил ему на вопрос, но он не стал допытываться.
Фабиус снова принялся хлестать плетью скотину. Брюзжал и бранился сквозь зубы. Потом принялся рассказывать что-то путаное Козефу Й. Что-то про лошадей, которые стачивали себе зубы.
— Понимаете? — повторял охранник. — Они бы еще пожили, но им нечем было есть.
Он не понял. Фабиус пустился в объяснения. По жадности своей, лошади стачивали зубы. Стачивали зубы раньше времени. Потому что грызли все, глодали все, без разбора. Грызли дерево, упряжь, что попало. У них стачивались зубы за несколько лет, а после они просто околевали с голоду, потому что им нечем было жевать.
— Понимаете? — повторил Фабиус. — Сердце работает, ноги работают, все работает. А зубов нету.
«Он со мной ли говорит?» — подумалось Козефу Й. Что-то, а что, он точно не знал, в манерах охранника стало будить в нем подозрения.
— Беда, — сказал Козеф Й.
— Да уж, — ответил Фабиус, и Козефу Й. как будто нож всадили в грудь.
Эти короткие ответики напоминали ему беглеца и еще то, что совсем недавно он счел себя дезертиром. Уж не хотел ли Фабиус этими короткими ответиками дать Козефу Й. что-то понять? Он был почти уверен, что старый охранник знал.
Знал что?
Знал все. Знал про заброшенные дворы, про мусорные курганы и про то, что беглец скрывался именно там. И еще знал, что он, Козеф Й., пристрастился забредать в ту зону. И даже вступать в разговоры с беглецом, и даже помогать ему долбить стену и чистить бассейн от водорослей, и копаться на свалке. Да, Фабиус знал. Знал, что он, Козеф Й., принес этому человеку пару башмаков и буханку хлеба.
«Если он знает, почему молчит?» — спрашивал он себя.
Фабиус указал на горизонт рукой, в которой держал плеть.
— Там сгорел дом.
— Когда? — вздрогнул Козеф Й.
— Нынешней ночью, — невозмутимо ответил Фабиус.
Козеф Й. воспринял известие как дурной знак. Он был сокрушен и снова подумал, что Фабиус его испытывает. То, что дом в городе сгорел именно в ту ночь, которую он в первый раз провел вне тюрьмы, звучало форменным укором. Он чувствовал себя в некотором смысле виновным в этом пожаре, по несчастному совпадению, и мысленно укорял беглеца. Только этот беглец с его капканами на зайцев был всему виной.
По мере того как они приближались к городу, Козеф Й. обнаруживал, с содроганием, что узнает места. Он узнавал каждый поворот дороги и каждое дерево. Они подъехали к заставе, и он узнал заставу. Он узнал человека, который поднимал шлагбаум, и узнал будку, где ютился этот человек. Ничего, по видимости, не изменилось, хотя с тех пор, как он здесь жил, прошли годы и годы. Дорога была та же, выложенная гранитной брусчаткой. Те же были тротуары, узкие и мощенные речной галькой. У домов на окраине города были точно те же заборы, выкрашенные в зеленый, и те же красные крыши. Все застыло там, даже и высохшие плети травы казались точно такими же, как в тот день, когда Козеф Й. покинул город точно через ту же заставу, шлагбаум которой сторож опустил сейчас за их спиной.
Как же близко был все это время город. Ему казалось невероятным, что спустя такое долгое время город остался тем же — такой же пропыленный, такой же близкий и в то же время недоступный.
Он заглядывал через заборы в пустые дворы и видел те же предметы. Скоро он увидел лица, которые должны были бы постареть, но, совсем уж странно, остались точно такие же, как очень, очень много лет назад.
— Куда же мы все-таки едем? — осмелился наконец спросить Козеф Й., когда понял, что никаких предположений о месте их назначения у него в голове не всплывало.
— На хлебозавод, — ответил Фабиус.
Ответ перепугал Козефа Й. насмерть, он не предполагал, что его можно чем-то так напугать. Дорога к хлебозаводу проходила мимо его дома! Уже различался впереди поворот, за которым был его дом. Он резко дернулся, обернулся назад. Если бы можно было спрыгнуть с фургона и убежать обратно, он бы это сделал. Он снова посмотрел на Фабиуса, чтобы понять, знает ли тот. Фабиус насвистывал, как заведенный, какой-то дурацкий мотивчик и прерывался только, чтобы сплюнуть, мучительно пытаясь избавиться от прилипшей к кончику языка ворсинки.
— Вон там я живу, — сказал Козеф Й.
— Да? — обронил Фабиус.
Козеф Й. почувствовал коготь в горле, коготь вонзался все глубже и глубже. Козеф Й. заерзал, вгляделся туда, где дорога должна была повернуть, снова оборотился назад, приподнялся, опустился. Сжался, подобрался, скрючился на козлах, как будто хотел проехать незамеченным. Украдкой стрелял глазами направо и налево, пугаясь мысли, что кто-то может увидеть его со двора или из окна.
Но никто не проявил к нему внимания. Чей-то пес погавкал вслед фургону, что дало Фабиусу повод разок выругаться.
«Что скажет мама?» — молнией мелькнуло в мозгу Козефа Й.
Они достигли фатального поворота, и дорога раскрылась перед ними такой, какой ее знал Козеф Й. Это была прежняя узкая улица с канавами по бокам. Дома, которые он знал с детства, дефилировали перед ним один за другим.
«Что она скажет, что — он?» — лихорадочно пытал себя Козеф Й., глядя вперед исподлобья, и страх его рос. А вдруг мама как раз стоит у окна или стирает, как обычно, белье во дворе? Что он ей скажет? Или лучше попросить Фабиуса придержать на минутку лошадей? Крикнуть что-нибудь с улицы? Что крикнуть? Он тоже ругнулся сквозь зубы. Дал втянуть себя во что-то такое, что ему очень и очень не нравилось. Он взглянул на Фабиуса чуть ли не с ненавистью.
— Здесь живет мама, — сказал он, когда они поравнялись с его домом.
— Да? — обронил Фабиус.
«Придурок», — подумал Козеф Й., услышав ответ Фабиуса. А после сказал себе, что придурок — это он, Козеф Й. Освободили его только потому, что он спятил, то есть, с точки зрения остальных, сброшен со счетов.
«И все же это мой дом», — подумал он.
— Никого вроде нет, — сказал он, оглядываясь и торопливо окидывая взглядом пустой двор и окна, задернутые белыми занавесками.
«Я должен сойти, должен!» — вопило в нем все.
Но он не сошел. Еще раз, не без стыда, поглядел назад. Фабиус промолчал. Даже из любопытства не бросил взгляд на дом, мимо которого они проезжали и который был домом Козефа Й.
«Вот гад, — посмел подумать Козеф Й. — Если бы это был его дом, я бы на него хоть глянул».
Он сидел, охваченный мучительной ненавистью. Теперь он не скрывался. Распрямил спину, поднял голову, придал решительность взгляду. Он хотел, чтобы его увидели. Он ждал, чтобы его увидели. Поглядывал по сторонам. Хотел даже что-нибудь крикнуть, привлечь к себе внимание.
«Вот он я, несчастные!» — говорил он всем мысленно.
— Выпьем пивка? — спросил Фабиус, прерывая этот немой диспут.
— Пивка? — встрепенулся Козеф Й. — Пожалуй.
Они подъехали к хлебозаводу и въехали на заводской двор. Вышел усталый рабочий, кашляя и стряхивая муку с волос. Не говоря ни слова, он открыл обе дверцы фургона и вытащил пустые ящики. Фабиус вполне проворно спрыгнул с козел и достал из-под них охапку соломы. Бросил ее лошадям, еще разок ругнулся на них, погладил по мордам и позвал Козефа Й.:
— Идемте, господин Козеф.
Они перешли улицу и направились к корчме. Козеф Й. шел враскачку, как моряк на суше. Ему не верилось, что он чувствует под ногами землю своего города. Он вошел вслед за Фабиусом в корчму, и ему не верилось, что он вошел в корчму.
«Слишком просто, — подумалось ему. — Не может это быть так просто».
В корчме народа было немного. Все больше старички, по двое по трое за каждым столиком. Они тоже сели за столик. Посетители взглянули на них с любопытством, но это длилось всего полминутки или и того меньше. Когда заказанные Фабиусом две кружки пива опустились на их стол, любопытство публики давно угасло. Они залпом опрокинули пиво. Козеф Й. утерся рукавом.
«Господи, — сказал он себе. — Я другой человек».
— Знатное, — прокомментировал Фабиус. — У господина Бруно, тут, рядом, пожиже.
— Да уж, — сказал Козеф Й. с минутной радостью оттого, что вот и он может теперь говорить обрывками.
— По дороге будем уминать хлеб, — добавил Фабиус и захохотал, вероятно, от предвкушения, что им предстоит наесться хлеба.