Вильгельм оказался очень молод, изящен и даже красив, с этими его серыми глазами в тени пушистых ресниц. Но когда тетя завела разговор с племянницей о том, что он просит ее руки, Мария была потрясена. Она, конечно, всегда знала, что мужа ей подберут, исходя из соображений высшей политики, но… но ведь существует такое чувство, как любовь… Тетя все время твердила: это делается ради твоего счастья. А разве бывает счастье без любви?
Конечно, Марию не принуждали, но как бы предполагалось, что дело уже слажено. Она чувствовала, что деваться просто некуда, и особо не противилась. Побаивалась огорчить тетушку и повредить высшим интересам, в то же время ей хотелось пожить совсем другой жизнью, чем та, которую она вела до сих пор. Замужество, самостоятельность, возможность делать, что хочешь… Наконец-то она узнает, что такое быть взрослой, станет сама себе хозяйкой! И теперь-то ей никто не сможет запретить встречаться с отцом, которого она так любила!
Между прочим, именно благодаря предстоящей свадьбе дочери великий князь Павел Александрович был «допущен» в Россию вместе с женой, которая в это время получила титул графини Гогельфензен. Наконец-то Мария смогла увидеться с этой редкостно красивой, обворожительной женщиной. Она уже оставила позади первую молодость (ее старшая дочь от прошлого брака ждала ребенка!), однако была страстно, по-девичьи и в то же время по-женски, влюблена в мужа. Как и он в нее, впрочем. Глядя на этих двух людей, Мария подумала, что брак – это, наверное, не так уж плохо…
Правда, накануне того дня, когда предстояло дать ответ принцу Вильгельму, Мария вдруг почувствовала себя за обедом так плохо, что вынуждена была встать из-за стола, и едва добрела до своей комнаты, держась за стенки. Ночью ее мучили неописуемые кошмары, а потом она проснулась от боли в щеке – возник нарыв, который пришлось немедля прооперировать. Конечно, такие предрассудки, как вера в Дурное предзнаменование, осуждались ее холодноватой и высоконравственной тетушкой, однако не худо было бы, если бы рядом с юной девушкой в то время оказался кто-то не столь суровый, но более опытный житейски, кто сказал бы ей, что сердце человеческое – вещун и его надобно слушать. В ту ночь Мария могла бы угадать, что брак ее с Вильгельмом будет несчастным, неудачным, однако… однако не угадала – и вскоре дала ему согласие. Впрочем, не за Вильгельма, так за другого, столь же мало знакомого принца ей все равно пришлось бы выйти рано или поздно. От судьбы принцессы императорского дома не уйдешь. И вообще Вильгельм оказался еще не худшим вариантом!
Честно говоря, Марии до того хотелось любви, что какое-то время она искренне верила, что влюбилась в своего жениха. Ее даже огорчило, что брак был отложен на год, пока ей не исполнится восемнадцать. Ну что ж, она с пользой провела это время, изучая шведский язык и «замыкая слух», когда тетушка пыталась посвятить ее в некоторые тайны супружества. Вся беда в том, что Елизавета Федоровна была слишком уж застенчива и горда, чтобы стать подходящей наставницей для юной девушки в таком сложном, деликатном деле, как отношения между мужчиной и женщиной. Именно поэтому Мария пребывала в убеждении, что в супружеской постели муж и жена преимущественно целуются, а все остальное не слишком важно.
И все-таки накануне свадьбы она вдруг страшно испугалась и даже попыталась отказать жениху. Ничего из этого не вышло, конечно. О ее испуганном письме принц Вильгельм даже не сказал тетушке Элле, которая в то время была больна.
А потом настал день бракосочетания. Это торжественная церемония для невест всех сословий, но для великой княжны это прежде всего церемония, а уж потом – торжество. И самая нудная церемония из всех, какие Мария видела! Кажется, единственным светлым моментом было появление перед ней баронессы Фалькенберг, статс-дамы шведской королевы, которую будущая свекровь послала быть фрейлиной Марии, пока у нее не образуется своя свита. Статс-дама сделала глубокий реверанс, и Мария от смущения спрятала обе руки за спину. Молодая баронесса надолго запомнила этот жест испуганной, смущенной девочки и от души полюбила юную принцессу. Потом, в дальнейшем, они были скорее подругами, чем госпожой и служанкой.
День свадьбы начался завтраком с императором и императрицей – ведь Николай был кузеном Марии, правда, гораздо старше ее, так что она росла вместе с его дочерьми, своими племянницами. Потом невеста отправилась одеваться – серебряная парча ее подвенечного платья была толстой, почти негнущейся. Когда отец и тетушка благословили Марию (в это мгновение она с радостью ощутила, что разделявшая их вражда наконец-то угасла), она отправилась в Большой дворец: именно там, согласно этикету, следовало завершить церемониальный туалет.
Если идти по полу в своем платье невеста еще как-то могла, то по лестнице ей помогли подняться – парча не давала согнуть колени! Ее ввели в одну из парадных гостиных. В центре находился туалетный столик, украшенный кружевами и лентами. И этот столик, и золотые безделушки на нем некогда принадлежали императрице Елизавете Петровне. На столике лежали драгоценности императорской казны, которые великие княжны надевали в день свадьбы. Была здесь и диадема самой великой Екатерины с невероятным розовым бриллиантом посередине. Была маленькая темно-красная бархатная корона, усыпанная бриллиантами. Предстояло надеть Марии еще и бриллиантовое ожерелье, браслеты и серьги. Все это было массивное, тяжелое – особенно серьги в виде вишен, которые тотчас же начали немилосердно оттягивать уши. И еще предстояло надеть фату, и прикрепить шлейф, и накинуть на плечи горностаевую мантию… Когда Марии прежде случалось видеть бракосочетание великой княжны, ее смешило, что невесту ведут под руки фрейлины, словно она не юная девушка, а немощная старушка. Только теперь она поняла, что немощная старушка сразу бы рухнула под тяжестью навьюченных на нее нарядов и ценностей! Юная девушка еще в силах удержать их на себе, не согнувшись вдвое, но сделать хоть шаг самостоятельно – о, это нелегко! Даже при том, что мантию и шлейф несли гофмейстер и два пажа. Когда император вел Марию к алтарю, она втихомолку радовалась, что он такой сильный, хоть и невысок ростом. Потом ее опускали на колени и снова поднимали на ноги пажи и шаферы. Она так побледнела во время венчания, что ей дали нюхательную соль. Она не думала ни о прошлом, ни о будущем, да и слова священника пролетали мимо ушей… прежде всего потому, что ей чудилось: мочки их оттянуты кошмарными серьгами чуть ли не до плеч, и все это видят!
И вот церковная церемония окончена. Миновала и полуторачасовая обязательная мука – прием поздравлений. И наконец-то можно снять тяжелую мантию!
Все уселись за праздничный стол. Мария настолько устала, что, не обращая внимания на императора, который сидел слева от нее, вынула из ушей эти пыточные устройства – серьги – и повесила их на край бокала с водой. Император тихонько хихикнул, но Марии было уже не до этикета. Сразу стало так легко! Правда, салфетка беспрестанно соскальзывала с ее парчового платья на пол, так что пажу приходилось то и дело нырять за ней под стол. Император забавлялся от души!
А затем начался церемониальный полонез, который не менялся с екатерининских времен. Эта традиция соблюдалась настолько тщательно, что в углу бального зала даже стоял карточный столик с зажженными свечами: ведь Екатерина Великая во время скучноватых церемоний любила перекинуться в картишки с самыми именитыми гостями.
Мария танцевала сначала с императором, потом с эрцгерцогом Гессенским, отцом императрицы, затем с наследным принцем Румынии. Каждая пара делала три тура по залу и при каждом новом круге менялась партнерами, причем кавалеры кланялись, а дамы приседали. Реверанс перед императором следовало делать особенно глубоко. Вот это было испытание… Марии казалось, что ее качает из стороны в сторону под тяжестью парчи, и она только надеялась, что зрители примут эти невольные движения за какие-нибудь новые па полонеза. И серьги снова оттягивали уши до плеч!
Когда официальная часть свадьбы закончилась, Мария с помощью камеристки переоделась в новый жемчужно-серый костюм и маленькую шапочку. У нее отчаянно разболелась голова, а на плечах остались две глубокие красные вмятины от швов парадного платья.
Наконец этот длинный – слишком длинный! – день подошел к концу. В сопровождении русского и шведского почетного эскорта молодые отправились во дворец князя Сергея Александровича. Тетя Элла встретила их хлебом-солью, а потом оставила одних.
«Мне было дано все, но я чувствовала себя беспомощной», – напишет спустя много лет в своих воспоминаниях Мария Павловна. Во-первых, замужество разлучало ее с братом, который раньше был самым близким другом и, по сути, единственным человеком, которого она любила. Во-вторых… во-вторых, Мария поняла, что те «неприятные тайны», о которых неуклюже пыталась ей рассказать застенчивая тетя Элла, были и впрямь не слишком-то приятны. Сначала принц никак не мог собраться с мыслями и силами, потом… Нет, поцелуями отношения – между мужем и женой не ограничивались.
«Неужели нельзя обойтись без этого!» – смятенно думала молодая новобрачная. Такое впечатление, что нельзя. Как было бы славно дружить с Вильгельмом, просто дружить! А это?! К чему оно? Но, может быть, со временем она привыкнет? Или даже начнет находить в этом некоторое удовольствие? (Забегая вперед, следует сказать, что немалое удовольствие в этом она и впрямь начала находить. Правда, принц Вильгельм оказался тут совершенно ни при чем… Ну что ж, дело обычное!)
Во время свадебного путешествия (Германия, Италия, Франция) она отчаянно пыталась отыскать хоть какие-то приятности в семейной жизни. Как ни странно, некоторые радости перепадали ей, когда принц был или занят, или болен. То удавалось поболтать и посмеяться с его братом, принцем Максом, который отличался от своих чопорных родственников веселым нравом, то – сбежать на экскурсию в замок Иф в компании работяг и солдат, потягивавших на пароходе вино, распевавших во весь голос и не скупившихся на соленые комплименты хорошенькой даме (разумеется, на эту экскурсию Мария отправилась инкогнито, а точнее – тайно от мужа). Именно тогда она начала понимать, что сможет выдерживать гнет и бремя супружеской жизни, только если время от времени станет давать себе волю. Что конкретно она вкладывала в понятие «воля», Мария пока не уточняла. В любом случае супружеская измена не входила тогда в число ее приоритетов.