И куда только что на цыпочках прошмыгнула королева Ханна.
Тихий скрип половицы разбудил заснувшую обморочным сном Мирабеллу. И тех долей секунды, когда она приходила в себя, ей хватило, чтобы королева Ханна добралась до второй двери и открыла ее. Принцесса увидела только спину мачехи, переступавшей порог.
Королева Ханна в комнате племянника!
- Нет!
Споткнувшись о подол платья, она упала на колени. Закричала от страха и досады, и почти сразу же послышался шорох и испуганный возглас:
- Ваше величество? Вы…
Шорох. Движение. Крик.
- Нет!
Платье с треском порвалось, когда Мирабелла все-таки вскочила и, не помня себя, кинулась к младенцу.
Дежурившая у колыбели повитуха привалилась к стене, хватая ртом воздух, давясь криком и цепляясь за торчавший из живота кинжальчик. Такие маленькие кинжалы носили на поясе многие знатные леди. У королевы был свой, тот, который сейчас она оставила в теле повитухи, чтобы, не обращая внимания на умиравшую женщину, наклониться над колыбелькой.
- Пошла прочь!
Мирабелла налетела, как кошка, схватила мачеху за волосы и платье, рванула в сторону с неожиданной силой. Ребенок проснулся, закричал. И криком вторили ему две женщины.
- Стр-раа-аа-жа-а!
За стеной затопали ноги, послышались чьи-то крики. Отчаяние придало королеве Ханне сил. Извернувшись, она вцепилась падчерице в волосы и трепала ее, как обезумевшая, пока их не растащили в разные стороны. Едва освободившись от хватки мачехи, принцесса кинулась к колыбели, хватая ребенка.
- Взять ее. В темницу!
Кто-то коснулся моего плеча.
- Згаш…
Я молчал. Убравшаяся было рука снова оказалась на моем плече, сжала до боли.
- Згаш, прости…
Я молчал. Пальцы впились сквозь одежду, ногти вонзились в плоть. Еще чуть-чуть и… Пусть. Пусть они проткнут меня насквозь. Пусть хоть совсем оторвут мне руку – больнее, чем есть, не будет уже никогда.
- Згаш?
Я встряхнулся, сбрасывая руку Анджелина. Мой взгляд не отрывался от лица того, кого я так мало знал, кто так мало – меньше года – назывался моим сыном, но который всегда хотел им быть…
И которого я хотел иметь вопреки всему.
Вопреки…
«У бога не может быть смертных детей». Так сказала она. Моя жена. Богиня.
- Оставьте меня, - прозвучал мой голос. – Я должен помолиться.
И опустился на колени перед телом сына, складывая руки на груди.
Зирка рыдала, скорчившись на утоптанном до грязи снегу возле шатра. Никто ее не утешал. Все стояли и смотрели на задернутый полог. Святомир, как маленький, прижимался к отцу, и Анджелин машинально обнимал сына за плечи. Его сыну повезло – он отделался только несколькими синяками и ушибами. Но сейчас Анджелин готов был согласиться на то, чтобы сын лежал вместе с другими ранеными в соседнем шатре – если бы это могло хоть как-то облегчить боль его названного брата.
Он вздрогнул, когда полог шатра внезапно откинулся. Шагнул было навстречу показавшемуся на пороге Згашу – и попятился, взглянув ему в глаза. Вскинувшая зареванное лицо Зирка захлебнулась слезами. Святомир побледнел. Кто-то из случившихся поблизости солдат упал на колени, кто-то шарахнулся прочь.
- Труби общий сбор, - в наступившей тишине холодно приказал Великий Инквизитор, проходя мимо. – Поднимай всех. К оружию.
- Н-но…
- Сейчас.
Их взгляды встретились. Анджелин хотел сказать, что люди устали, что слишком много потерь, что надо отступить и дождаться хотя бы подкреплений, за которыми уже послано, что, в конце концов…
Хотел сказать – и не сказал. Понял. Молча пошел следом.
Они остановились над речным обрывом. На той стороне клубилась тьма, скрадывая очертания противоположного берега, словно там проходила граница между тем миром и этим. Небо наливалось свинцом, шевелилось, вспухало тучами, в которых время от времени пробегали сизые всполохи молний. Ветер доносил тяжелый смрадный дух гнили. Прекрасно видно было лишь чужое войско, словно разделенное на две части. Одни расположились у самого берега, там, где еще не замерзла полынья, другие – чуть в стороне. У полыньи копошились ожившие мертвецы – пополам люди и лошади. Подгоняемые чужой волей, они лезли в воду, выстраивая из мертвых тел плотину. Падали, как камни, один на другого. Вода сносила их, тела цеплялись за льдины и утонувших, постепенно надстраивая вал. Воздух и, казалось, само небо там чуть ли не искрилось от магии. Даже нечувствительный к некромантии Анджелин почувствовал себя дурно. У него закружилась голова, и он пошире расставил ноги, чтобы сохранить равновесие.
Згаш ничего не замечал. Сделав последний шаг, он опустился на колени, сжимая руки.
- Трубите атаку, - прошептал он.
- Но… там же лед! Он может не выдержать…
Мироздание может не выдержать, что вернее.
- Выдержит, - голос названного брата был холоден и сух. - Трубите!
Склонил голову, закрыл глаза.
На душе было пусто и холодно. На душе была злость. «Сын!» - кричало все внутри.
Сын.
Мальчик, о чьем рождении он узнал случайно, мимоходом, и к кому так и не смог приехать, вырваться хоть на миг, чтобы издалека посмотреть на ребенка.
Подросток, который взрослел без него, под чужим именем и присмотром, называвший отцом другого мужчину.
Юноша, который сам нашел отца и сделал свой выбор…
Мужчина, которым он уже никогда не станет, навеки оставшись двадцатилетним.
И имя. Имя, которое некому передать по наследству.
У них был шанс – встретившись, дать друг другу то, что не успели, не смогли дать раньше. Но этого не будет. Ни новых встреч, ни бесед, ни семьи и внуков. Ничего. Только память о тех нескольких месяцах, когда жил рядом юноша с лицом – теперь он это понимал – с лицом, так похожим на его собственное.
Осталась только боль.
И эта боль требовала выхода. И мести.
И когда за спиной затрубили рога, и земля задрожала от топота копыт выстраивающейся конницы, он не обернулся. Лишь улыбка тронула его губы, а рука сама потянулась к обрядовому ножу.
{Подумай, }- шепотза правым плечом не заставил вздрогнуть, - {что ты делаешь.}
Он не ответил. Губы зашевелились, произнося слова заклинания, а лезвие коснулось запястья, прошлось по нему, размыкая кожу, добираясь до вены, взрезая ее и выпуская наружу кровь.
Первые капли ее упали на снег – и сразу что-то изменилось в мире. Словно судорога прошла по всему – от небес до воды. Невидимая волна, как порыв ветра, пронеслась над рекой, ударив в противоположный берег и, повинуясь ему, мгновенно рассыпались прахом все мертвые тела и оставшийся от них пыль и пепел взметнулись вверх, закружились вихрем, уносясь вдаль и оставив на той стороне только живых.
Ветер пронесся над рекой, родив высокий трубный звук, и, повинуясь ему, опустив копья, передние ряды пошли в атаку. Пошли по заснеженному склону, по полосе воды у самого берега, по обломкам льда – и вода выдержала напор, не дрогнула, приняла на себя конские копыта, вмиг став тверже камня. Ледяная дорожка протянулась вперед, достигая противоположного берега, на котором топталась чужая конница.
А рог все пел. И Анджелин Мас еле успел крикнуть, чтобы ему подали коня.
- Это невозможно! – стоя на коленях, Краш Гнезненский рвал на себе волосы. – Это… я не верю! Как? Как он это сделал? Все насмарку, все труды…
Дрожащими руками он сгреб в горсти перемешанную со снегом пыль – все, что осталось от нескольких сотен мертвых тел. Пылью и пеплом было засыпано все вокруг.
- Как? – некромант смеялся и плакал одновременно. – Почему?
Ему никто не мог ответить. Большинство были также растеряны и подавлены. Серафина плакала, не таясь.
{Молчишь?}
Збигнев вздрогнул. Рядом возникла женщина. Вдовье покрывало скрывало ее лицо, но все равно было заметно, что она молода и прекрасна.
- А что тут сказать?
{Ты… отступишь?}
- Нет. Но…
{Не бойся. Тот, кто идет против тебя, слеп. Им движет месть. Глупая горячая месть. Он ничего не видит, ничего не замечает. Он погибнет. От твоей руки.}
Она взмахнула рукавом, и Збигнев увидел.
Коленопреклоненная фигура. Там, на том берегу. Фигура, от которой разливался призрачный свет. И исходила сила. Сила, которая двигала войсками.
{Он отдает себя… для них. И не оставляет ничего себе. У него скоро не останется защиты. Иди. И сделай то, что должен, сын мой. Иди – и победи. }
Они сошлись на берегу – две конные лавы.
Нападавшим было тяжело – они скакали по льду и потом должны были, горяча коней, взбираться на истоптанный копытами берег, в то время как их противники просто стояли и ждали, чуть наклонив копья. Пронзительно протрубил рог, две лавы сшиблись, и почти сразу строй был нарушен. Все завертелось. Падали кони и люди, кричали и хрипели раненые. Время от времени из схватки вылетал чей-нибудь конь и мчался прочь, задрав хвост и время от времени взбрыкивая, чтобы избавиться от застрявшей стрелы.
Остатки пехоты добрались до берега позже, особенно не торопясь, потому как кому охота попасть под копыта коней. Но когда добрались, рассыпались вокруг, добивая раненых, ловя вылетающих из схватки коней и, время от времени, стреляя из луков, выбирая момент, чтоб уж наверняка – велика была опасность попасть в своего. Посему многие, кто поопытнее, старались бить в коней – их было не так жалко.
Битва понемногу рассыпалась на отдельные поединки, строй давно уже нарушился, люди с трудом понимали, на чьей стороне перевес – сигнальные рожки звучали так невнятно, так отрывисто и негромко, что к ним никто не прислушивался.
И уж конечно, мало кому было дело до единственного всадника, который устремился прочь. На другую сторону реки.
Конечно, его заметили. Его пытались задержать – безуспешно. Те, кому не посчастливилось встать у него на пути, падали бездыханными, едва успев поднять оружие. Сама Смерть шла подле него.
Она вела его туда, где над речным обрывом на коленях стоял наполовину седой мужчина, склонивший голову на грудь. Стоял, прикрыв глаза, уйдя в себя, и видя, как…