Скоро им это пригодилось.
Спустя еще два дня над французскими позициями появился темный предмет, похожий на толстую венскую сосиску – аэростат артиллерийской разведки. Он выглядел совершенно безобидно, но Дирку этот нескладный обтекаемый силуэт казался более зловещим, чем ощетинившаяся орудиями батарея. Он знал, сколько неприятностей может причинить этот летающий бочонок. И он не ошибся.
Стрельба французских орудий, прежде редкая, разрозненная и совершаемая, казалось, больше по необходимости, обрела силу и превратилась в настоящую угрозу. Теперь по три-четыре раза в день на позиции фон Мердера обрушивался самый настоящий град, терзавший их до получаса кряду. Артобстрелы не были серьезной опасностью для укрепленного района двести четырнадцатого полка. Стараниями имперских штейнмейстеров он мог противостоять в течение долгого времени даже сверхтяжелым осадным орудиям. «Веселым Висельникам» пришлось тяжелее, французские снаряды становились у них все более частыми гостями.
Самая отвратительная пытка – пытка неизвестностью. Кажется, это было подмечено еще до мировой войны, но Дирк был уверен, что только тут это выражение обрело настоящий смысл, вобрав в себя достижения современной артиллерийской науки. Ничто не изматывает душу сильнее, чем тяжелый гул приближающихся снарядов. На этот звук, как на веретено, наматывались нервы и натягивались до такой степени, что вибрировали, как готовые порваться гитарные струны.
Как всякий фронтовик, Дирк на слух разбирал голоса пушек, далекие и слаженные. Вот заговорил хор, немного вразнобой, но между выстрелами не успеть и моргнуть глазом. Легкие хлопки среднего калибра и тяжелое уханье гаубиц. Спустя несколько секунд можно разобрать уже другой звук – протяжный, с присвистом, гул снарядов, которые висят где-то над твоей головой и уже собираются рухнуть, всколыхнув землю на протяжении от Южного до Северного полюса. Внутри тусклых металлических цилиндров лежит зерно испепеляющего огня, готовое распуститься, высвободив всю свою силу, в тот момент, когда тупой нос вспорет землю.
Грохот, от которого, кажется, глаза могут стукнуться друг о друга, упругий удар по барабанным перепонкам, такой сильный, что ввинчивается в мозг, клубящаяся над землей пыль и запоздалое, колотящееся в груди понимание – в этот раз пронесло. Большая лотерея, в которой мертвые участвуют наравне с живыми.
Второму взводу везло – их позиции ни разу не накрыло прямым попаданием. Лишь несколько раз снаряды взрывались недалеко от периметра, вызывая осыпи и обвалы, с которыми аварийные команды успевали быстро справиться. Взводу Йонера, несмотря на все его фортификации, пришлось хуже: тяжелый снаряд, проломив два или три перекрытия, разорвался в блиндаже, превратив командира одного из отделений и еще трех мертвецов в подобие гуляша, среди которого не найти ничего крупнее пальца.
Взбешенный Йонер поставил десять талеров тому, кто собьет проклятый аэростат, но желающих забрать награду так и не оказалось. Пулеметы, как и тяжелые противотанковые винтовки, были бессильны на таком расстоянии, и даже Хаас мог только развести руками. Имей полк фон Мердера истребители, наглецов-французов еще можно было бы проучить, но оберст, конечно, берег уцелевшие машины.
– Теперь за нас принялись всерьез, – сказал Карл-Йохан как-то раз, когда они с Дирком укрылись в одном блиндаже при раскатах очередной канонады, – обработают, как картошку на грядке. Каждый день акустики докладывают о новых орудиях. Две батареи шнайдеровских стопятимиллиметровок, около восьми километров, тут и тут… Батарея тяжелых мортир, не меньше трех стволов, двести восемьдесят миллиметров, и хорошо замаскированы…
Перед глазами Дирка потрепанная карта покрывалась все новыми и новыми обозначениями. Их было так много, что глаз начинал путаться в лабиринтах резких линий и штриховки.
– Кажется, они собрали здесь достаточно батарей, чтобы загнать нас на полкилометра в землю.
– Именно так, господин унтер. Я не удивлюсь, если скоро они притащат сюда одно из своих пятьсотдвадцатимиллиметровых чудовищ[6].
– Железнодорожные гаубицы? Вздор. То же самое, что стрелять из пушки по воробьям.
– Конечно, – согласился Карл-Йохан, без всякой, впрочем, уверенности в голосе, – говорят, снаряд весит почти две тонны, а в том месте, где он падает, возникает кратер двадцати метров в диаметре.
– Пусть вас не беспокоят солдатские страшилки, Карл-Йохан. Будем думать о насущном. К примеру, я не без оснований опасаюсь танков.
– Танки… – Карл-Йохан поежился нехарактерным для мертвеца движением – Разведка не сообщает о них, но, конечно, могут быть замаскированы. Хитрые французы часто передвигают танки под грохот канонады ближе к линии фронта, чтобы мы не могли расслышать моторы. А потом накрывают чехлами и заваливают ветвями. Значит, полагаете?..
– Земля подсохла, – кратко пояснил Дирк, наблюдая за тем, как с потолка блиндажа между щелями струится тонкими змейками земля, потревоженная разрывом снаряда. – Теперь они могут не бояться завязнуть в грязи. Мы должны предусмотреть и это. Я интересовался у Крамера, противотанковая подготовка у полка фон Мердера не выдерживает критики. Орудийная часть в строю едва ли на тридцать процентов, все, что есть, – допотопные противотанковые винтовки и обычные пулеметы. Может, этого хватило бы против примитивных устаревших «Сен-Шамонов» и «Шнейдеров», но эти коробки давно уже не в чести у пуалю. Наверняка специально для нас они припасли что-то поинтереснее…
Следующий разрыв заставил подскочить стол, чьи ножки на несколько сантиметров уходили в землю. Дирк ловко поймал на лету карту.
– Людям фон Мердера еще менее сладко, – заметил Карл-Йохан. – По крайней мере, мы не на передовой.
– А жаль. Я бы предпочел видеть противника и чувствовать его присутствие, а не ловить головой их свинцовые пилюли и трястись, как в лихорадке.
– Передовую лягушатники утюжат минометами Ливенса. И, судя по тому, что фон Мердер меняет взводы переднего края каждые два дня, условия там далеки от эдемских. Говорят, полевой госпиталь переполнен, а лазарет смердит, как чумная яма…
– Пробуют на укус, – кивнул Дирк. – Без сомнения, французы вновь готовятся к удару. И теперь прощупывают почву. Наносят раз за разом уколы, пробуя нашу оборону по всей длине, подбирают лазейку, следят за тем, как мы огрызаемся. Еще неделя или две – и они решат, что время пришло.
– Люди фон Мердера в этот раз могут оказать им еще меньшее сопротивление, – вздохнул его заместитель. – Я, конечно, не являюсь частым гостем там, но слухами окопы полнятся… Настроение крайне скверное, и наше присутствие его только ухудшает. Одно дело слушать канонаду, другое – ждать вражеского наступления, чуя затылком хладное дыхание мертвецов.
Дирк поморщился, показывая, что оценил шутку.
– Их настроения нас не касаются, Карл-Йохан. У нас есть приказ держаться здесь, и мы будем держаться ровно столько, сколько потребуется. Пусть затыкают носы, если угодно.
– У… кхм… мейстера есть почва для оптимизма?
– В последнее время он выглядит так, словно никакой почвы и вовсе нет, сам похож на висельника.
– Я тоже ощущаю нечто подобное.
– Как и мы все, ефрейтор. Мейстер встревожен.
– Это все французский тоттмейстер?
– Да. Его присутствие становится все более ощутимым. Я иногда перекидываюсь парой слов с Морри, тот говорит, что мейстер в последнее время почти не спит.
– Лучше бы об этом не узнали местные вояки. Иначе подкараулят-таки мейстера с осиновым колом… Они и без того уверены, что тоттмейстеры возжигают в своем логове огни в человеческих черепах и спят только во времена солнечных затмений.
– Отставить шутки, – сказал Дирк, добавив в голос немного строгости. – Жизнь мейстера нас не касается. Мы просто выполняем его приказы.
– Так точно, господин унтер. – Карл-Йохан резко выпрямился. – Надеюсь, если французы пустят своих мертвецов, мейстер успеет предупредить нас.
– Как и я.
Отпустив Карла-Йохана, у которого вечно хватало дел при артобстреле, Дирк решил пройтись до расположения четвертого отделения. Снаряды ложились с перелетом метров в четыреста, видно, даже аэростат артиллерийских наблюдателей был бессилен разглядеть что-то сквозь колышущийся туман, который неожиданно поднялся с самого утра и висел густой кисейной пеленой над траншеями. Особенно густым он был у земли. Двигаясь едва ли не на ощупь, угадывая направление в лабиринте земляных ходов, Дирк подумал о том, что этот туман похож на кровь, выступившую из истерзанной глубокими ранами земли.
Метрах в пятидесяти ухнул шальной тяжелый снаряд, выпущенный, должно быть, из старой разношенной пушки. Сильнейшее сотрясение швырнуло Дирка лицом в стену, он едва успел схватиться рукой за набитую доску. В то же время этот близкий взрыв вдруг шевельнул что-то у него в голове, точно подтолкнув мысль, прежде бывшую слишком слабой, чтобы самостоятельно добраться до разума.
«А вдруг эта земля мертва? – подумал Дирк, и звенья этой мысли заструились между пальцами, как холодное и влажное змеиное тело. – А ведь так и есть… Она давно умерла, расстрелянная пушками, затравленная газами, точно крыса, сожженная и растоптанная тысячами подкованных сапог. А мы этого не заметили. Весь этот мир мертв, и только стараниями какого-нибудь тоттмейстера еще кажется живым. Щерится, показывая старые зубы, гримасничает, посылает проклятья. Мертвеца так тяжело отличить от живого, если нет опыта. Да, теперь понятно… Вот откуда все это безумие. Фландрия… Аэропланы… Газ… Это мертвый мир, мир-мертвец. Он обречен на боль, на разложение и вонь. Мы все в нем не более чем жуки-могильщики. Как отвратительно. Но это правда. Странно, что это никому не приходило в голову…»
Ему пришлось хлопнуть себя открытой ладонью по щеке, чтобы в голове прояснилось. Должно быть, близкий взрыв вызвал легкую контузию и погрузил мозг в минутный транс. Бывает у старых мертвецов, которые не один год топчут землю, вместо того чтобы лежать в ней. Чем старше мертвец, тем больше с ним проблем.