– Ну разумеется! – Дирк шутливо погрозил ему пальцем. – Тогда отчего ты всунул Херцогу ту книжонку? Даже ее одной было бы достаточно, чтобы обвинить тебя в антигерманских настроениях, пораженчестве и распространении подрывной литературы.
– Какая еще книжонка?
– Не знаю, стихи какие-то. Про Чумной Легион. Как там… Сейчас…
Слова вспомнились неожиданно легко, выплыли из небытия и замаячили перед глазами, как лица мертвецов на военных фотографиях:
И когда из могилы он выкопан был,
То доктор его осмотрел:
Ну, что ж, он прекрасно себя сохранил –
Для ратных пригоден дел…
Йонер кивнул, точно встретив старого знакомого:
– Бертольд Брехт, «Легенда о мертвом солдате». Рассказать дальше?
И, не ожидая ответа, с энтузиазмом продолжил с того места, где прервался Дирк:
И взяли тут же солдата с собой,
А ночь была – благодать.
И если б не каска, то над головой
Он звезды б мог созерцать.
И влили в него они водки штоф –
В его разложившийся труп.
И проститутку приставили, чтобы
Стал мир ему снова люб.
А так как был трупный запах силен,
Поп впереди шагал,
Будто в экстазе, кадилом он,
Махал, чтобы тот не вонял.
А музыканты с чиндрара
Играли веселый марш.
И ноги выбрасывал солдат от бедра,
Выпрыгивая из гамаш.
Под руку с ним в тот торжественный час
Два санитара шли:
Что ж, ведь того чтобы упал он в грязь
Они допустить не могли.
Размалевали его мундир
В черно-бело-красный флаг,
Чтобы дерьмо, что текло из дыр,
Вдруг не увидел враг.
Один господин шагал впереди
С видом героя – он
Рад был бы в жертву себя принести,
Ведь немец тому научен…[9]
В отличие от Херцога Йонер умел читать стихи и любил. Его мощный и глубокий голос, созданный, казалось, лишь для команд и окликов, вибрировал, как струны невиданного инструмента и даже без всякого выражения пробирал слушателей до самых костей.
– Хватит, – сказал Дирк через силу, – хватит, Отто. Ты уже наговорил на полевой трибунал. И твой приятель Брехт тоже.
– Кому какое дело, что читают мертвецы? – беззаботно отмахнулся Йонер.
– Мейстеру – никакого. Ему нужны солдаты, а не поэты или политические трибуны. Но если слухи поползут выше… Представь, как взбеленится фон Мердер, услышав нечто подобное. Он такого терпеть не станет. И кое-кто может позавидовать Лемму.
– Это безобидная сатира, а не политический памфлет против кайзера!
– Твоя сатира может стать нам той еще костью в горле. Все эти идеи… Есть мертвецы, которые относятся к ним крайне серьезно. И мне кажется, что их становится все больше. Сегодня я выявил двоих только в четвертом отделении Мерца. Сколько их во взводе, не хочется и думать.
– Фридхофисты?
– Что? – не понял Дирк.
– Фридхофисты, – спокойно пояснил Йонер. – Про фридхофизм не слышал?
– Нет. Но иронию оценить могу[10]. Что-то вроде новомодных социалистов, только ратующих за равенство мертвецов?
– Кажется, идею ты уже ухватил.
– Это было несложно. Всякое учение прежде всего пропагандирует равенство и справедливость. И всякое по-разному трактует, кому эти равенство и справедливость полагаются прежде всех прочих.
– Тогда фридхофизм для тебя будет не нов. Фридхофисты добиваются равенства мертвецов с остальными людьми, чтобы их признали полноправными гражданами страны с особым статусом, а не армейским имуществом с инвентарными номерами.
– Это невозможно. Душами мертвецов распоряжается тоттмейстер. О каком равноправии можно говорить?..
– Не спеши, дружище Дирк. – Улыбка Йонера отдавала затаенной горечью, как старое вино. – Мысль не стоит на месте. Сегодня мы утюжим друг друга танками, а совсем недавно еще бряцали мушкетами. То же самое и с магильерами. В эпоху Наполеоновских войн, каких-нибудь сто лет назад, тоттмейстеры и вовсе не способны были сохранять разум своим подопечным. Просто подымали их бездумные и бессознательные тела, управляли простейшей моторикой да копались в памяти. А теперь посмотри на нас!..
– Значит, думаешь, что когда-нибудь мертвецы станут свободны от чужой воли?
– Кто знает? Если это и случится, то не на нашей памяти. И слава богу.
– Необычная точка зрения – для мертвеца, – усмехнулся и Ланг.
– Но объяснимая. В нашей истории и без того существовало множество разделений, каждое из которых рано или поздно становилось причиной кровопролитных боев. Богатые и бедные. Патриции и плебеи. Роялисты и мятежники. Католики и гугеноты. Белые и черные. Не хочу дожить до времен, когда мертвые будут объявлять войну живым.
– А они будут?
– Будут, – Йонер отвернулся, – конечно, будут…
Дирк хотел возразить, но был перебит чьими-то гулкими шагами.
– Вот и Крейцер, – заметил Ланг. – Теперь вся компания в сборе.
Это действительно был Крейцер. Он молча спустился в блиндаж, ни на кого не глядя, похожий, как обычно, на большую сердитую птицу. Сходство это усугублялось тяжелым черным плащом, подчеркивающим его массивную и грубую фигуру бывшего кавалериста траурным цветом.
– Дьявольская погода… – буркнул Крейцер устало, одергивая тяжелый от влаги плащ. – С темнотой опять пришла сырость. Я буквально чувствую, как у меня гниют кости. Если мы просидим в этих траншеях еще неделю, мой взвод расклеится окончательно. Хм. Я смотрю, у нас пополнение? Живая кровь?
– Это лейтенант Крамер из двести четырнадцатого, – пояснил Дирк и, так как Крейцер не счел нужным обменяться с Крамером рукопожатием, добавил: – Мой гость.
– Живые ходят в гости к мертвецам? Он не спутал наш клуб с кладбищем? С другой стороны, немудрено. Компания одна и та же, только на кладбище немного веселее и гораздо тише.
– Хватит брюзжать, – вздохнул Йонер, единственный из унтер-офицеров, бывший на короткой ноге с командиром третьего взвода. – У нас и так настроение не праздничное. Что-то узнал?
– Узнал. Мейстер меня и видеть не захотел. Сидит в трансе. Зейдель говорит, к ночи еще хуже стало. Что-то вокруг нас, господа, крутится скверное… Он пытается понять, что это и откуда. Я на всякий случай поставил два отделения под ружье. Если уж у мейстера предчувствие…
Лицом Крейцер был чем-то похож на Вернера Крауса[11], хоть это сходство и было подпорчено широким уродливым швом, испещренным стежками серой нитки, прошедшим через половину лба и правую щеку, – старый след русской пики. Вот и теперь Дирк подумал, что все это похоже на новомодную киноленту с экспрессионистскими декорациями. И сидящие в тесном кругу мертвецы в мундирах, и неверный свет керосиновых ламп, и даже эти проклятые груши неестественно розового цвета…
«Этот блиндаж – наше убежище, – вдруг подумалось ему без всякой причины. – И мы прячемся в нем, только не от снарядов, а от другого, более страшного. Мы прячемся от самих себя, от понимания своей новой природы и своего места в мире. Как рядовой Гюнтер, мы пытаемся уверить себя, что мертвы лишь наши тела, а дух все еще принадлежит живым. Поэтому мы собираемся здесь, изображая веселье и застольные разговоры, поэтому посмеиваемся друг над другом и пытаемся играть роль самих себя – прежних, живых. Даже мы не можем полностью осознать то, что с нами случилось, оттого и прячемся, и тянем эти глупейшие роли… Надо попросить Йонера снять со стены эти дурацкие груши!»
– Какие-нибудь новости из большого мира? – спросил он вслух, чтобы разогнать давящее ощущение абсурдности происходящего.
– Немного. Я перекинулся парой слов с Морри. Ему хорошо живется при телеграфе, всегда в курсе последних новостей… А вести сегодня тоже паршивые, господа унтер-офицеры. – Глаза Крейцера из-под кустистых бровей окатили присутствующих липким холодком, точно подготавливая к тому, что еще не было сказано. – Мы потеряли «Гебен».
– Линейный крейсер «Гебен»? – вскинулся Крамер.
– Ваш гость с живой кровью интересуется флотом? – иронично осведомился Крейцер.
– Не сомневайтесь, – ответил лейтенант сухо. – Что с «Гебеном»? Это превосходный корабль, один из лучших дредноутов, когда-либо бороздивших моря. Больше двадцати тысяч тонн водоизмещения! Неужели русские береговые батареи…
– Батареи тут ни при чем, – отрезал Крейцер, гася свой холодный взгляд, – его погубили не снаряды.
– Торпеда?..
– Магильеры, господин лейтенант. «Гебен» слишком сильно мозолил глаза англичанам, которые сами хотели хозяйничать в Эгейском море. За ним снарядили целую охоту из небольшой флотилии кораблей, укомплектованных лучшими английскими вассермейстерами Адмиралтейства Его Величества. Два дня назад «Гебен» прижали у острова Имброс, что возле залива Сарос. Пара эсминцев навязала ему бой, а подоспевшие корабли с вассермейстерами пустили на дно в считаные минуты.
– Вы хотите сказать, что какие-то английские магильеры так легко уничтожили гордость германского флота? – Крамер даже кулаки стиснул от переполнявших его чувств. Дирк посочувствовал ему. Горячая кровь часто приносит своему обладателю самые сильные, но далеко не всегда приятные ощущения. То чувство бессилия, тревоги и злости, которое испытывал сейчас Крамер, когда-то было знакомо и ему самому. Но сейчас оно значило для Дирка не больше, чем знакомый пейзаж или картина. Оно было навеки отделено от него.
– Вы, наверное, в силу молодости не знаете, что это такое – вассермейстеры, – снисходительно заметил Крейцер, вновь становясь похожим на большую печальную черную птицу, нахохлившуюся в углу. – Это не то же самое, что торпеды и пушки. Это гораздо более страшная штука. Представьте только, как море, покорное их воле, выпростает из своих глубин огромные бичи-щупальца, которые хлещут корабль, срезая с него куски обшивки и орудийные башни. Как они бросают в него облака водяной пыли, и капли, разогнанные до невероятной скорости, скашивают всех, находящихся на палубе, подобно шрапнели. Прошло время галеонов, господин лейтенант, когда вассермейстеры только и годны были устроить нужное течение или воспрепятствовать воде поступать в пробоину. Сейчас у них на вооружении совсем другие штучки. Неудивительно, что «Гебен» затонул почти сразу.