Лет пятнадцать тому назад мне надо было сделать одно очень сложное дело (административно-правовое, если угодно). Мне указали на пожилую мадам NN, с которой я, впрочем, давно был знаком, и сказали: пойди к ней и расскажи о своей проблеме. Просто и откровенно. И попроси помочь. Если она сочтет тебя правым, а дело – решаемым, она тебе поможет.
Сказано – сделано. Я позвонил ей, получил приглашение, и за чашкой чая подробно, ничего не скрывая, рассказал о своем деле. Она подумала, покивала, полистала несколько пухлых записных книжек, а потом сказала:
– Запишите телефон. Ее зовут ZZ. Она может решить вашу проблему быстро, ловко и бесплатно. Многое в ее руках. Позвоните и скажите, что вы – от меня. Но! Но она может вдруг сделать вид, что не понимает, чего от нее хотят, может начать тянуть, вроде там перезвоните через недельку… то есть может вдруг начать валять дурака. Тогда слушайте и запоминайте. Если вы почувствуете, что она валяет дурака, скажите ей буквально следующее. Запоминайте. Скажите ей: «NN просила вам сказать такие слова: «Бабушка велела»». И все.
Тем же вечером позвонил этой даме. Узнав, от кого я, она стала очень приветлива, расспросила о сути моей проблемы, пообещала кое-что кое у кого разведать, посодействовать, вывести меня на нужных людей и так далее. И чтобы я перезвонил через недельку, а надежнее – через полторы-две. То есть, как говорила пожилая мадам NN, она явно начала валять дурака.
Тогда я, набравшись решимости, перебил ее журчанье-воркованье и сказал:
– Дорогая госпожа ZZ! Спасибо за ваше искреннее участие. Но вы знаете, госпожа NN, по чьей рекомендации я вам звоню, просила меня сказать буквально следующее…
– Да-да? – неожиданным ироническим басом спросила моя собеседница (получилось как «дэ-дэ»). – И что же она просила буквально сказать?
Ну зачем она повторила слово «буквально»? Я немножко обиделся. И сказал:
– Буквально следующее: NN просила вам сказать такие слова: «Бабушка велела». И все.
На том конце провода стало совсем тихо. Как будто даже выключилось. Через несколько мгновений я спросил:
– Алло, вы слушаете?
– Да, – сказала она. – Скажите, если я сейчас к вам подъеду посмотреть все бумаги, вам будет удобно?
Покровка
это я сбоку на фотографии, вот, вот
Пять лет, с 52-го по 56-й, мы прожили в бабушкиной комнате в большой коммуналке на Покровке (в ту пору – ул. Чернышевского). Нас в этой комнате было пятеро: бабушка, папа, мама, я и моя няня Ася. Тихая молодая женщина, которая, когда нанималась, говорила: «Я сахар в чай кладу один комочек… » Потом, когда мне было уже двадцать пять, она приходила в гости, посмотреть на питомца. В квартире жили разные люди.
Жила в самой первой (вернее, в трех крохотных, нарезанных из одной, наверное) комнате Ольга Натановна, зубной врач. С мужем Зямой, дочерью Натусей, зятем Сашей и внучкой Аллочкой, младше меня года на три.
Они жили там давно, и тетя Натуся мне рассказывала, как она девочкой (до войны) приходила играть к бабушкиному сыну Лёне (которого убило на войне) и моя бабушка говорила ей: «Приходи попозже, ты уже налопалась, а он еще не кушинькал».
Ольга Натановна (Голда, как звала ее бабушка) была частнопрактикующим зубным врачом.
Она принимала прямо тут, в коммуналке! У нее был кабинет и приемная! Где они все спали, я не знаю – вряд ли в маленькой жилой комнате, одной из трех. Наверное, и в приемной и в кабинете.
Бормашина была с ножным приводом. Когда Голда купила себе другую, с электромотором, это было событие на всю квартиру.
Ее пациенты – иногда три-четыре человека – ожидали в приемной. А я читал им наизусть стихи. Даже помню какие. Стихи Маршака (целую поэму) про то, как врач прыгал с парашютом, чтобы спасти полярника, с которым приключился несчастный случай – ружье разорвалось и ранило его в глаз. Я даже сейчас помню финал:
Для этого стоило прыгать с высот В седой океан на изрезанный лед, На снег между темных проталин, Куда вас на помощь товарищу шлет От имени родины – Сталин!
Бурные аплодсименты флюсников и кариозников. Ольга Натановна очень меня ценила за такое развлечение своих пациентов.
В другой комнате – тоже в начале квартиры, напротив Ольги, – жила дама, которая раз в два-три месяца принимала несмертельную, но крепкую дозу снотворного. Когда через полтора дня вскрывали дверь, то находили ее томно запрокинутой, но безусловно живой, хотя и непробудно спящей. А на ночном столике была (много раз была!) записка – «В моей смерти прошу винить… » – и список всех жильцов квартиры, работников домоуправления и сослуживцев.
Потом она уехала, вместо нее въехал некий завмаг, жена которого в каждый тираж займа выбегала на кухню и сообщала, что у нее выиграли две, три, пять облигаций. Соседи полагали, что она таким манером прикрывает левые доходы своего мужа.
Потом в эту комнату въехали третьи жильцы, у них была хорошенькая девочка Наташа, которую я рассмотрел уже позже, когда подростком приходил к бабушке в гости.
Еще жил дирижер Евгений Рацер (сын знаменитого, воспетого Паустовским и Ильфом, поставщика древесного угля Якова Рацера). У него был сын Дима, учился играть на фортепиано. И жена Зина, сопрано. Она распевалась. Они жили с нами стенка в стенку.
В другую стенку жила Февронья Федоровна. Богомольная пожилая тетка, недовольная нравами прихожан. Она возмущенно рассказывала: «Прислушалась – пердить! Принюхалась – как бог свят, пердить! У храми – пердить! Я б за ето десять лет давала!»
Напротив нас жила мать-одиночка Люба со своим сыном.
Чуть ближе к входу – между Любой и Ольгой Натановной – жила Евгения Константиновна и ее муж Григорий Маркович. Это были какие-то очень близкие родственники Любы, с которыми она демонстративно не общалась.
Говорили, что Евгения Константиновна то ли была когда-то хозяйкой всей этой квартиры, то ли что-то еще в этом роде… Это была «старорежимная старушка» в букольках и кружевных воротничках, с сахарным выражением лица. Мне один мальчишка со двора сказал, когда увидел, что я беру у нее баранку или карамельку: «Ты с Евгениськой (почему-то ее так звали дети) не водись, она плохая (он придвинулся и зашептал), она Ленина и Сталина не любит».
Григорий Маркович был красавец старик с двойной бородой, как на картинке из истории русской общественной мысли. Но – обезножевший и сидевший в кресле-коляске. Рассказывали в квартире, что Евгения Константиновна ради него бросила то ли родителей, то ли мужа с ребенком – с дочерью Любой? Вот это был бы сюжет…
Мы часто слышали, как старики ссорились, сильно, но вполголоса, слов не разобрать. Потом Евгениська кричала тоненько: «Гриша! Ради нашей любви!» А Григорий Маркович стучал кулаком по столу и басом кричал: «Не надо жертв! Не надо жертв!» Он произносил «ж» как «ув»:
– Не надо увертффф!
И еще была одна пара с дочерью. Главу семьи считали доносчиком и провокатором. Он выходил на кухню и задушевно говорил: «Да… вот жизнь пошла… Ничего без блата не достанешь, кругом очереди… »
Все отворачивались к столикам и молча чистили картошку. Или перетирали тарелки.
Он вздыхал и шел покурить на черный ход.
Дачное. Сыр «виола», свежий воздух и Марина Цветаева
кольцо-кольцо, выйди на крыльцо.
Каждый понедельник к нам в дачный поселок привозили заказы. Маленький пикап был нагружен серыми пакетами, перетянутыми бумажной веревкой. Гречка, мясо, колбаса, сыр. Сыр «Виола» в том числе. В круглых коробочках. Со скандинавской блондинкой на крышке.
Удобно. Можно было заказать буквально все – от соли и спичек до вина и сигарет. В рамках ассортимента советского продмага конца шестидесятых. Можно повторять заказ или уточнять заказ, отдавая список тому самому человеку – водителю-продавцу-кассиру, – который эти заказы развозил.
Некоторые вообще отучались ходить в магазин. Было у нас семейство с изящной фамилией Вильям-Вильмонт. Николай Николаевич Вильям-Вильмонт, известный переводчик, и его домочадцы. Наверное, они дочиста подъедали все припасы, потому что в понедельник всей семьей нетерпеливо топтались у калитки, ожидая, когда в переулок завернет долгожданный пикап с заказами.
Пикап медленно объезжал все дачи. Останавливался у калитки. Водитель-продавец-кассир отыскивал нужный заказ и собственноручно тащил его в дом. За что и получал копеек тридцать. Или сорок. По тогдашним меркам очень даже ничего.
Оголодавшие дачники тут же начинали разворачивать пакеты. Водитель, пожилой дядя в белом форменном халате, брал в руки коробочку сыра «Виола», вглядывался в синеглазую финскую деву с соломенными волосами и вздыхал:
– Вот ведь красивая женщина… Разве в жизни такую встретишь?
Он часто брал с собой жену – подышать свежим воздухом. Развезти все заказы занимало часа полтора по меньшей мере. А она гуляла по аллеям нашего поселка. Я ее всегда видел со спины. Грузноватая тетенька в теплой кофте, медленно переставляющая свои немолодые ноги.
Да, а при чем тут Марина Цветаева? А Марина Цветаева вот при чем.
В сороковом году, уже вернувшись в СССР, она была влюблена в Николая Николаевича Вильям-Вильмонта. А он, молодой и красивый, говорил своей домработнице:
– Если придет такая худая старушка, скажите, что меня нет дома.
А в соседнем переулке жил человек, который чуть ли не собственноручно вынимал Цветаеву из петли 31 августа 1941 года.
Дачное. Песни
Вижу дом ее номер один
Жалко, что я не снимал улицы и дома нашего поселка год за годом, с 1964-го (когда первый раз взял в руки фотокамеру) и до сего дня. Цены бы не было такой серии. Показать, как все менялось. Как великолепные по меркам 1960-х загородные виллы превращались в 1990-е и особенно в 2000-е в скромные домики под боком у других вилл. А некоторые вовсе исчезали. Увы, увы. Остается только вспоминать.