Не слушал, о чем там разговаривают Наталья Никифоровна и Петр Генрихович, заснул.
— Иван Александрович, Ваня, ты спишь?
Спросонок не сразу понял — что за привидение рядом с моей кроватью? А это Наталья Никифоровна, в одной сорочке, босая и со свечей.
— Наташ, ты чего? — вскинулся я. — Что случилось?
— Ой, подумала, что ты еще не спишь. Хотела посоветоваться. Но если спишь, то пойду, завтра спрошу.
— Так чего завтра? — зевнул я. — Сегодня спрашивай, все равно проснулся.
Наталья Никифоровна уселась на стул, спросила:
— Как думаешь, стоит мне на волков идти?
Фух, а я-то думал, что спросит — замуж ей прямо завтра идти, или, как собиралась, после разговора с родней? Если завтра — не слишком-то хорошо, но отговаривать бы не стал. Мне-то удобно и хорошо. И кухарка она отменная, и в постели с ней… Но свиньей быть не хочется. Женщине — по нашим меркам даже и молодой, да по здешним, далеко не старой, необходимо свою личную жизнь строить, иначе годы уйдут.
— Слушай, а ты сама-то хочешь идти?
— Когда Петра Генриховича слушала, про Жужку вспомнила, то хотела. А сейчас легла и подумала — зачем это мне? Мне и надеть-то на себя нечего.
— На охоту в юбке идти, пусть даже не в одной — задницу себе заморозишь, — согласился я. — А задница тебе пригодится.
— Иван, все бы тебе шутки шутить, — слегка обиделась хозяйка.
— Почему шутки? — хмыкнул я. — Думно на волков поохотится, наденешь подштанники. Наверное, от мужа остались, а то и мои возьмешь. И штаны тебе одолжу, или Петр Генрихович снабдит.
— В мужских штанах и в подштанниках? — с сомнением покачала головой Наталья.
— Кто тебя на охоте увидит?
— А Петр Генрихович?
— Ты же за него замуж собралась выходить — какая разница? В подштанниках ты будешь, без них, все равно увидит. Скажи-ка лучше — ты действительно хочешь на волков идти?
Наталья Никифоровна посидела, подумала, потом сказала:
— Ваня, а вроде, уже не хочу. Чего мне там делать? Стрельба вокруг, собаки лают, волки воют. А после охоты все мужики будут пьяными. И я в подштанниках.
— Тогда плюнь, — посоветовал я. — Напиши Литтенбранту или сама завтра скажи — мол, передумала.
— А что Петр Генрихович подумает?
— Он еще и рад будет, — сказал я уверенно. — Подумай — сколько хлопот доставишь, если придется тебя на охоту брать? Сама говоришь — волки пьяные, мужики нетрезвые. Он же из-за тебя с ума сойдет!
Посмотрев на Наталью, забеспокоился:
— Слушай, тебе не холодно? — Отодвинувшись, приподнял одеяло. — Забирайся ко мне. — Наталья слегка замялась, я похлопал по постели. — Ложись, приставать не стану, просто погрею.
Не выдержав, хозяйка юркнула ко мне под бок, я натянул на нее одеяло и крепко обнял. Холодная, как ледышка.
— Погреюсь, потом пойду, — сказала Наталья, прижимаясь ко мне.
— Угу.
— Ваня, ты же сказал — просто погрею… Вставать завтра рано. Ах ты, обманщик…
Глава шестнадцатаяИнкогнито из Петербурга
Всегда удивлялся и восхищался русским женщинам вообще, а Наталье Никифоровне в частности. Кажется, вчера засыпали в одно и тоже время, но я едва продрал глаза, да и то, благодаря будильнику, а моя хозяюшка успела и печь протопить, теперь хлопотала насчет завтрака.
Традиционный утренний ритуал — посещение удобств, умывание. Заодно решил проверить — как себя поведет подарок господ полицейских? Навел пену, намылил щеки и приступил.
Что тут сказать? Большой разницы между бритвой работы златоустовских мастеров, подаренной отцом, и аглицкой не заметил.
— Иван Александрович, а вы знаете, что ваш рыжий любимчик учинил? — с обличительными интонациями в голосе спросила Наталья Никифоровна, кивая на котенка, пытающегося атаковать пятку хозяйки. Замахнувшись полотенцем на рыжего, нарочито сердито проворчала: — У, злодей ушастый!
Тишка, отбежал в сторону, уселся, облизал лапку и принялся умывать мордочку. Мылся старательно, как полагается взрослому котику, но пока выходило забавно. Смотрел бы и смотрел на него, только на службу пора.
— И что злодей сотворил? — поинтересовался я, принимая из рук хозяйки полотенце, которым она только что грозила котенку.
— Ночью к себе пришла, только заснула, проснулась — мне в лицо что-то влажное тычется.
— Тишка пришел? — догадался я. Пожал плечами. — Так что такого? Соскучился мальчишка. Вчера весь вечер народ толокся, не до него было. Известно, носик у него влажный. Если влажный, значит, котик здоровый.
Вчера, когда в доме случилось непривычное многолюдство, котенок и на самом деле куда-то сбежал и спрятался. Может на шкаф забрался, в угол забился. Я малыша понимаю. Сам не люблю вторжения незнакомых людей на свое личное пространство и Ленка, из той жизни, в этом отношении, была со мной солидарна. Поэтому, мы с женой предпочитали встречаться с друзьями в кафе, в парках, еще на какой-то нейтральной территории, но не приглашать их домой. Сами, надо сказать, тоже неохотно ходили в гости. Мне хватало общения с людьми в школе, в университете, а Ленка сама по себе была интровертом (или, очень близко к этому).
— Ладно бы сам пришел, так он еще дохлую мышь в зубах притащил, — возмущенно сказала хозяйка. — Ремнем бы его отходить, по рыжей заднице.
В голосе Натальи Никифоровны, между тем, звучала гордость за своего любимца. Действительно — котику и всего пять месяцев, а он уже мышей ловит.
— Беспокоится Тишка о хозяйке, — засмеялся я. — Видит, что она всякую дрянь жареную да пареную ест, озаботился — дескать, кушай, дорогая, свежую мышку. Любят тебя, Наталья Никифоровна, охотники. Что хвостатые, что бесхвостые. Тишка вчера наслушался Петра Генриховича, решил показать, что и он не хуже. Подумаешь, Литтенбрант зайца из ружья убил. Попробовал бы, как Тишка, зверя догнать и лапами его придавить.
— Ой, не могу, — засмеялась хозяйка. — Охотники, говоришь, меня любят… Всю жизнь кошек держу, знаю, что притаскивают они добычу, складывают в сенях, показывают, что не зря молочко пьют. Муська жила — до шести мышек в ряд складывала! Но зачем дохлой мышью в лицо тыкать?
Отсмеявшись, мы позавтракали пшенной кашей на молоке, попили чайку с пирогами. Мне пора на службу, а Наталья Никифоровна сказала, что к девяти обещался явиться Петр Генрихович. Дескать — позавтракает у нее, потом поможет дичь разделать.
Натягивая шинель, чмокнул Наталью Никифоровну в щечку, а утверждая на голове фуражку, назидательно сказал:
— Мадмуазель Натали, ведите себя хорошо в мое отсутствие. Пока колечко с бриллиантом не подарит, никаких поцелуев, не говоря уже о чем-то другом. Не забудьте — вы у меня приличная барышня.
— Иди, Иван Александрович, иди, — подтолкнула меня Наталья Никифоровна. — Иначе сам вместо Тишки ремня получишь. Котенка-то еще могу пожалеть, а тебя не стану.
— Боюсь-боюсь… — в притворном страхе сказал я, выскакивая из дома в сени.
Краем глаза заметил, что хозяйка перекрестила мне спину.
Пока шел до Окружного суда, снова думал, что поступаю неправильно. Сплю с одной женщиной, люблю другую. Пора бы с этим заканчивать, но жуть, как не хотелось, чтобы Наталья выходила замуж и оставляла меня одного. Ситуация, блин.
Опять пришел минут на десять раньше остальных судейских чиновников, а рассчитывал явиться ровно к девяти. А ведь в своем мире прибегал за минуту до звонка, а то и задерживался.
Раньше — это не позже. В этой реальности сам себе не нарадуюсь.И спать ложусь рано, и встаю в будние дни в семь, а в воскресенье в шесть часов утра.
— Петр Прокофьевич, здравия желаю, — поздоровался я со служителем, привычно вскинув два пальца к козырьку.
— Здравия желаю ваше благородие, — вытянулся по стойке смирно наш швейцар, а заодно сторож. Уже в который раз укоризненно сказал: — Иван Александрович, ну, сколько раз вас можно просить — неудобно, когда титулярный советник первым здоровается с нижним чином. Вы бы дождались, пока я сам с вами не поздороваюсь, тогда отвечайте.
— А вы на социальные условности плюньте, — посоветовал я. — Если кто-то попытается замечание сделать — посылайте ко мне.
Я тоже пошлю. Пусть те, кто придумывает условности, повоюют, как воевал наш служитель, заработает хотя бы одну медаль, а не шесть, как у Петра Прокофьевича, тогда и говорить станем.
— Иван Александрович, из полиции приходили, оставили вам журналы учета, — сообщил Петр Прокофьевич. — Городовой принес, хотел в канцелярию сдать, но там еще никого нет, так я сказал — мол, оставь, укараулю, все господину Чернавскому передам.
Раненько они. Вон, в Окружном суде я самая ранняя пташка, а полиция, значит, еще раньше меня на службу является. В принципе, учетные журналы, изъятые из гостиниц, полагалось сдать в канцелярию, получить бумагу, но заморачиваться чины полиции не стали. Да, а в гостиницах и на постоялых дворах городовые оставили акты изъятий? Вряд ли.
— Помочь? — с готовностью предложил свои услуги Петр Прокофьевич, но я отмахнулся. Пачка здоровая, но сам донесу. Или опять какая-то тонкость?
Мне говорили, что в городе три гостиницы, три постоялых двора, но журналов тут штук двенадцать, не меньше.
У дверей в кабинет немного пожалел, что не воспользовался помощью старого солдата. Держать в руках увесистую стопку журналов и поворачивать ключ в замочной скважине не очень удобно.
Разложив учетные книги на столе, вздохнул — полиция опять перемудрила. На фига было притаскивать книги за прошлый год? То-то пачка показалась большой.
Что ж, начнем с постоялых дворов, потом перейдем к гостиницам. Имеется «Англетер», «Лондон» и «Континенталь». Круто!
На всякий, случай смотрел записи учета постояльцев с января по май. Вдруг сестра Борноволкова ошиблась, ее брат выехал раньше или напротив, позже?
Налюбовался почерками — корявыми, идеальными, но не больше. Ничего. Нет отставного статского советника.
Примем за данность, что хозяева гостиниц и постоялых дворов законопослушны, постояльцев своих в полицию отправляют или сами идут в участок с паспортами, прописывая своих жильцов. А городовые, насколько помню, проверяют гостиницы на предмет наличия-отсутствия у постояльцев паспортов. За проживание без основного документа грозит два месяца тюрьмы, а хозяину штраф.