— Даже не верится, что моя!
— Подол подшивать придется, пол подметает, рукава, — сказал я тоном знатока.
— Подол — ерунда, рукава подвернуть можно, — отмахнулась хозяйка. — Главное, тепло и красиво! Никогда в жизни такой шубы не носила, даже не примеряла.
— Еще платьев привез целый короб. Тоже — чуть ношеные. Не побрезгуете?
— Ох, Иван Александрович, тут все просто, — усмехнулась хозяйка. — Ежели платье подойдет, понравится — не побрезгую. Не понравится, так и носить не стану. У нас в семье младшие после старших носили и, ничего. Вот, если бальные ваша матушка прислала, то не знаю, как с ними быть. Я на балу последний раз была лет двадцать назад, до замужества.
Я лишь растерянно развел руками. Не смотрел, что матушка в короб сложила. Может и бальные платья сунула, кто знает?
— Но ничего, сестрам отправлю, в Устюжну. У них дочки взрослые — износят. Подгонят, перешьют.
— Еще от матушки с батюшкой на свадьбу столовый сервиз, — сказал я, радуясь, что хозяйка не отвергла подарки. — Все от чистого сердца. Ящики у стены стоят. Но их лучше пока не открывать, все стружкой переложено, заколочено. Потревожишь — замучаешься опять запаковывать. Будет у вас с мужем «одношерстная» посуда.
Главное, чтобы Наталья не знала, сколько эта посуда стоит. Узнает, может и заартачиться.
— Ох, Иван Александрович, и брать неловко, и отказываться нельзя, — вздохнула Наталья Никифоровна. — Ничего, если я Ольге Николаевна письмо напишу, поблагодарю?
— Матушка рада будет, — хмыкнул я.
Наталья Никифоровна, видимо, расчувствовалась, потому что подошла ко мне, взъерошила волосы.
— Пойдемте-ка ужинать, — сказала она. — Я из Нелазского кое-что привезла, как чувствовала, что в доме ничего нет.
На ужин была подана жареная курочка, а еще картошка, тушеная с луком и морковкой. Я ел, аж за ушами трещало. Почему сам такую картошку не могу приготовить? Вроде, все просто. Попросить, что ли, Наталью дать мне парочку мастер-классов по поварскому искусству? И, на фиг мне тогда прислуга.
После ужина Наталья Никифоровна снова отправилась мерить шубу. Долго выбирала окно, где отражение получалось получше.
— Хороша! — с удовлетворением сказала она.
— А в талии не широко? — озабоченно поинтересовался я.
— В талии? — похлопала себя хозяйка по бокам. — Ничего тут не широко. А если слегка широко, не страшно. Это ведь шуба.
Тоже верно. Эх, и на самом деле хороша! Может, встать, обнять…?
Но нет.
[1] Автор, хотя и приписывает совет Лентовскому, должен признаться, что его дал Владимир Викторович Зингер — полковник милиции в отставке.
Глава шестнадцатаяФинансовый ликбез
Глянул на часы — почти двенадцать. Я уже вовсю зевал, а Наталья Никитична не унималась. На ночь глядя хозяйка решила перемерить все платья, лежавшие в коробе. А их там… В общем, до лешего. Я-то думал, штук пять. Они же, такие пышные, с этими, как их там? Да, с турнюрами. И как упихали?
Наверное, я бы на месте хозяйки принялся разбирать книги. А она, вишь, за тряпки схватилась. Утащила короб на свою половину, там одевалась, потом выходила ко мне.
Терпеть не мог, когда в прошлой жизни Ленка таскала меня по магазинам — дескать, хочу себе новенькие джинсы купить, а ты должен смотреть — хорошо ли сидят, не морщат ли на попе? А что попа? Главное, чтобы мешком не висели. Ленкина попа в любых джинсах хороша.
И со всеми остальными обновками тоже самое. Я-то привык — если что-то взял, оно подошло, значит беру. А здесь? На фига примерять десять пар джинсов, если ничего не возьмешь? И зачем брать с собой мужа — типа, для советов, если женщина пропустит мимо ушей все его слова и сама решит — брать или не брать? Хорошо, что в некоторых магазинах догадались ставить для измученных мужчин кресла, а то стоишь, как дурак, перетаптываешься с ноги на ногу и чувствуешь себя неловко — отдел-то женский, кажется, что покупатели, идущие мимо, посматривают на тебя с подозрением.
Поэтому, на вопрос — как оно, я только мычал. Как по мне — все хорошо, даже если оно и не очень.
Потихоньку зверел, но помалкивал. Нет, ну не могла до Нелазского подождать? Приехала бы в свое село, позвала Литтенбранта, да и мерила перед ним свои платья, сколько влезет. Пусть бы жених страдал. Мне-то за что? Так нет, приспичило квартиранта помучить.
Счастье, что платьев в берестяном коробе поменьше, нежели в магазине. Наталья Никифоровна провела первичную сортировку — вот это точно возьмет — подошьет, отгладит, с этим — надо подумать, а это — отправит в Устюжну. Бальное платье всего одно, зато, к моему удивлению, хозяйке подошло идеально. Но, к еще большему удивлению, Наталья Никифоровна решила не посылать какой-нибудь племяннице, а оставить себе. А кто говорил, что в селе нет балов? Женщины, кто их поймет?
— Ваня, а ты на исповеди был? — неожиданно спросила Наталья.
Я скривился. Вот о чем не хотел вспоминать, так это об исповеди. В Новгороде родители настояли, чтобы сынок сходил. И пошел, куда денешься? Молодой, чуть постарше меня, попик (простите, священником такого дурака язык не повернется назвать), помощник настоятеля нашего храма — не знаю, как эта должность правильно называется, довольно умело «раскрутил» меня на признании в прелюбодеянии. С другой стороны — а чего крутить? Видит, что перед ним человек молодой и, явно не евнух. Спросил — а не вступал ли ты, сын мой, в незаконную телесную связь с женщиной? А я, по простоте души, брякнул— мол, да, батюшка, было такое. Не стал говорить, что со вдовицей, но это неважно.
Думал, священник вздохнет, скажет — нехорошо, отпустит грехи, наложит какую-нибудь епитимью — типа, десять раз читать «Отче наш» перед сном, да и отпустит.
Но из попика такое полезло! Вытаращив глаза, минут пять вещал о том, что за такие грехи я прямым ходом отправлюсь в геенну огненную! И за прелюбодеяние станут меня черти за причинное место подвешивать! Хотел спросить — а откуда у батюшки такое знание загробной жизни, но промолчал. Слушал о том, что Евины дочки — сосуды греха, радости плоти — великий грех, что в телесную связь с женщиной, пусть и с законной супругой, нужно вступать лишь для зачатия детей, по строго установленным дням. Не надо получать удовольствия от соития! Плоть человеческая слаба, нужно усмирять ее позывы молитвами. Из-за таких как я и весь человеческий род идет к своей гибели, потому что главный грех — грех совокуплений ради удовольствия.
Хотел спросить — а не стоит ли тогда вообще всех мужчин кастрировать поголовно? Отрезать причинное место — позывов плоти не будет, греха не будет.
Интересно, что ему жена говорит? Если он и дома себя так ведет, то следует матушку пожалеть. Хорошо, если супруга разделяет его взгляды, а если нет? Жены священников — тоже женщины и ничто человеческое им не чуждо.
Грехи-то батюшка мне отпустил, но назначил такую епитимью, что я охренел — в течение месяца, во время заутрени и вечерни стоять на коленях впереди всех молящихся и отбивать земные поклоны! Как это будет со стороны выглядеть? Нет уж, пусть возьму еще один грех, но спектакль для прихожан Воскресенского собора устраивать не стану.
— А я сходила на исповедь, — сообщила Наталья. Глубоко вздохнув, добавила. — Только про нас с тобой не стала ничего говорить. Не знаю, может и зря?
— Бог простит, — предположил я, хотя и не был в этом уверен. И не мне такое решать.
Наталья ничего не ответила, принялась убирать в короб платья. Не сомневаюсь, что она еще раз все померяет, еще раз прикинет — что брать, а что нет.
— А ты невесте-то что-нибудь подарил? — поинтересовалась хозяйка.
Елки-палки. У меня же золотой браслетик лежит, которые матушки послала, и сережки. И почему из головы вылетело? Ну, ничего страшного, попозже подарю.
— Ты от кого о невесте узнала? — спросил я, хотя и знал, что мое сватовство для города уже не тайна. Просто интересен источник информации.
— От тех же, кому ты мой ликер выпоил, — усмехнулась хозяйка.
Информаторы — бабульки-соседки. А вот за выпитый ликер стало неловко. Вдруг Наталья Никифоровна приехала, увидела весь бардак (ну, на ее взгляд) и решила выпить рюмашку, нервы поправить? А пустая бутылка стоит в сенях, рядом с такой же пустой из-под водки. Надеюсь, про нее не станет спрашивать?
— Прости, но ликер бабульки честно заслужили, — сказал я. — Они меня от бешеной барышни спасли.
— Наслышана, — усмехнулась Наталья. — Только, прости Иван Александрович, не верю, что Татьяна до тебя домогалась. Если бы домогалась, ты бы ее во дворе не держал, домой впустил. Потом, конечно, за голову бы схватился, но уже поздно.
— А во что бы ты поверила? — спросил я.
— Хм… — призадумалась хозяйка. — Поверила бы, если бы Татьяна пришла гадость тебе какую-то сказать. Я же не слепая — видела, что барышня в тебя влюблена, но подруге своей мешать не хотела.
Про гадость — здесь Наталья Никифоровна угадала. А влюблена — в этом сомневаюсь. Разве влюбленная девушка будет прибегать с пистолетом к человеку, в которого влюблена?
— Давай не будем о грустном, — предложил я. — Расскажи-ка лучше — как там Тишка?
Услышав про Тишку, женщина оживилась.
— Тишка сейчас у Петра Генриховича живет, вместе с собаками. У него их две — Зинка и Динка. Я, поначалу, не понимала — как это собаки в доме? Шерсть от них, вонь. Но эти очень чистоплотные, все дела бегают на улицу делать, истопник выводит. Петр Генрихович говорит — давай, котеночка с легавыми познакомим. Все равно, если переедешь, котенка придется с собой брать. Боялась я поначалу — собаки охотничьи, не придавили бы, а господин Литтенбрант — нет, маленького не обидят. Принесла я Тишку, поставила на пол, он зашипел, шерсть дыбом. А собаки подошли, да и давай его вылизывать с двух сторон! Теперь он и спит вместе с ними, боюсь, чего доброго, на охоту с легавыми ходить начнет.
— А как Нелазское? Все-таки, село, это не город.
— Невелика разница, — усмехнулась Наталья. — Череповец, такое же село, только побольше. Сколько в Череповце народа живет?