Раскольница посмотрела на меня и кивнула. Уже хорошо.
— Что мы имеем в настоящий момент? — начал я рассуждения. — А мы имеем труп вашего супруга. Вы можете сколь угодно говорить, что Паисий упал и убился, но доктор сказал иное. Он еще и бумагу составит, с печатями. (И чего это я про бумагу с печатями?) Как вы считаете, кому поверят судьи? Женщине, которую подозревают в совершении преступления или ученому человеку? И бумаге с печатью? Только, ради бога, не цитируйте Священное писание.
Вдова молчала. Я опасался, что она, чисто из упрямства, опять заладит — муж сам упал и убился, но женщина рассудительно сказала:
— Ученому человеку, конечно же, больше поверят, чем мне, бабе неграмотной, да еще и древлеправославной веры.
— Вы бы лишку-то на себя не наговаривали, — улыбнулся я. — Вон, как вы в Писании разбираетесь. Другое дело, что ваше упрямство никого до добра не доведет. Я знаю, что мужа убили вы. Не признаетесь — так и ладно, бог с вами. Тимофей признался в убийстве, но мы уже установили, что преступления он не совершал. А вам за убийство мужа лет восемь дадут, да еще за упорство добавят. А сынок года два получит за то, что попытался следствие ввести в заблуждение. Скажите правду. Ведь ее, как известно, говорить куда полезнее, чем лгать. За правду-то вы не восемь, а лет пять получите, а Тимка — тот вообще ничего не получит. Парень мать пытался спасти — святое дело.
— Я свое слово сказала, больше ничего не скажу.
— Что ж, тогда сделаем перерыв, — решил я. — Посидите немного, подумаете. — Повысив голос, позвал: — Ваше высокоблагородие! Будьте добры — отрядите кого-нибудь в конвоиры.
В дверях появился Абрютин и Фрол.
— Куда ее? — поинтересовался исправник. Предложил: — Может, Тимофея в холодный чулан отвести, а бабу в теплый?
— А пусть они вместе сидят, — решил я. — Сговориться они уже сговорились, раздельно сажать смысла нет. Пусть посидят и подумают над своим поведением.
Знаю, что неправильно поступаю, но вдруг, мать с сыном, посидят да и надумают-таки сделать признание?
Утром, позавтракав опостылевшей кашей, я отправился в дом покойного Ларионова. Исправник остался чертить план сеней, да он мне не слишком-то и нужен. Взял с собой пару городовых — Егорушкина (чтобы опять по девкам не убежал, а дело делал) и Смирнова. Еще, в качестве представителя местной власти и понятого, прихватил старшину Тузова.
От Пачи до Замошья идти не очень и далеко — версты две, но лучше ехать на санях. Несолидно, чтобы власть по сугробам шлепала. И снега как раз намело.
Надеюсь, мы не слишком рано? Кажется, у Ларионовых три коровы? Успела хозяйка их выдоить или нет?
Замошье — деревушка небольшая, домов семь, зато дома высоченные. Я бы их даже назвал — двухэтажными, но то, что мне кажется первым этажом, это подклеть. И в окнах стекла вставлены. Не бедствуют староверы!
— Агафья, открывай! — заголосил староста, принимаясь стучать в небольшую дверь.
— И кого там несет? — откликнулся из-за двери приятный женский голос.
— Не узнала, что ли? — окрысился старшина.
— Узнать-то узнала, а с чего я тебе открывать должна? Муж у меня под арестом в твоем доме сидит, свекровь тоже.
Я решил, что и мне следует присоединиться к уговорам:
— Госпожа Ларионова, будьте добры — пустите к себе добрых людей! А если не впустите, то они выломают дверь.
За дверью наступила тишина. Видимо, супруга арестованного Тимофея осмысливала услышанное. Не знаю, что на нее больше подействовало, но дверь нам открыли. Правда, внутрь впускать не пожелали. Агафья — молодая миловидная женщина, которую портил черный платок и черная же кофта, стояла в дверях.
— Приветствую вас, — прикоснулся я к меховой шапке. — Рад вам сообщить, что моя фамилия Чернавский. Я судебный следователь и мне нужно вас допросить. А теперь скажите — вы нас впустите, и мы станем разговаривать внутри дома или мне вас сразу арестовать и отвезти в каталажку?
Надеюсь, рядом с полицейскими в форменных шинелях моя меховая шуба выглядела представительно? А я еще ее и распахнул, чтобы были заметны позолоченные пуговицы мундира.
— Куда? — растерялась женщина.
— В тюрьму, дура, — подсказал волостной старшина.
— В какую-такую тюрьму? — растерялась женщина.
Воспользовавшись растерянностью женщины, я слегка отстранил хозяйку и шагнул внутрь. Ухватив под локоть Агафью, начал подниматься наверх, популярно объясняя:
— Тюрьма, уважаемая Агафья, это такое специальное заведение, в котором содержатся люди, нарушившие закон. Убийцы там всякие и разные, а еще воры. Бывает, что и такие люди попадают, которые следователю врут. Но вы же не из таких, верно?
Пока поднимались на мост, деливший дом на две части, отметил, что лестница и на самом деле крутая. Если сверху упасть по пьяни, то можно и шею свернуть. Но Паисий не падал, его столкнули.
В сенях, благодаря окну — тоже, надо сказать, застекленному, дольно светло. Слева дверь ведущая в избу, справа — еще одна лестница, на три ступеньки, за ней дверца, ведущая на повить. А еще лежат какие-то хозяйственные инструменты, да ступа, из которой торчит рукоять пестика. Нет, это не пестик, а целый пест. Что со ступой-то делают? Баба Яга на ней (или все-таки в ней?) летает, но чаще всего что-то толкут.
Видимо, пока мы поднимались, Агафья созрела для ответа.
— А я ничего не нарушала. Не украла, и не убила. Да и как в тюрьму? А как же коровы мои? Кто же их доить-то станет?
Стараясь оставаться серьезным, важно изрек:
— Коров, уважаемая Агафья, в тюрьму не примут. А кто их доить станет — не моя забота. — Заведя руку за спину, на всякий случай показал городовым кулак, чтобы не вздумали ржать. — А вот с вами вопрос неясен. Может, в тюрьму пойдете, а может и нет. Кстати, ваша свекровь велела нам эту штуку отдать…
— Какую штуку?
— Вон ту, которой она вашего свекра убила, — кивнул я в сторону окна, под которым и лежала всякая всячина.
Брякнул-то совершенно наугад и, чуть не ошалел, когда женщина недовольно отозвалась:
— Так чего отдавать-то? Сами берите.
— Нет уж, — покачал я головой, стараясь сдержать улыбку, — вы ее должны мне передать из рук, так сказать, в руки. Свекровь так велела… А мужа-то на свободе хотите увидеть?
Агафья подошла к ступе, вытащила из нее пест и подала мне:
— Раз из рук в руки — тогда берите.
Ну елки-палки! Оказывается, все так просто! Орудие убийства — тяжелый и длинный пест, которым толкут какую-то крупу. Или зерно? А кто толчет? Толчет женщина, значит, и сила у нее имеется, и глазомер неплохой. Вишь, как старая раскольница мужу между глаз засветила, словно опытный солдат. Я даже вспомнил, как треснул поленом кузнецу. Нет, у меня так ловко не получилось!
Стараясь выглядеть совершенно спокойным, взял пест, осмотрел его. Вроде, на той части, которой стучат, что-то похожее на запекшуюся кровь? Но не рассмотреть толком. Деловито спросил:
— Помыли его?
— Нет, — покачала головой женщина. — Чего его мыть-то? Сжечь его надо, да Тимоше сказать, чтобы новый вырубил, а лучше — чтобы и ступу поменять, но замешкались, а потом забыли.
— Тогда ладно, — хмыкнул я, передавая пест Смирнову. — Держи унтер орудие преступления, головой отвечаешь.
— Так точно, ваше благородие, — слегка ошалело отозвался тот, принимая деревяшку.
Ошалеешь тут. Да мы все ошалели.
— Пойдем, Агафья — не знаю, как вас по отчеству, в избу, бумаги станем писать, — кивнул я на левую дверь. Приказал полицейским и старшине. — А вы в сенях посидите, покурите пока. Свечка-то в избе есть?
— Токмо лучина, — отозвалась Агафья.
Ладно, посмотрим, какое количество ватт дает лучина. Не за свечками же парней посылать?
В избе отчего-то чувствовался запах дыма. Ух ты, оказывается, в большом и, богатом доме, печка по-черному. Хорошо, что хозяйка ее уже протопила, иначе клубы дыма стелились бы по всей избе. А ведь я впервые увидел такую печь, хотя бывал в деревнях, захаживал в разные дома — и бедные, и богатые. Может, особенность раскольников?
В красном углу образ Иисуса Христа, на который я не задумываясь перекрестился. И то, что здесь нужно именовать Спасителя Исусом, а благословляет он двумя перстами, меня не смутило.
Устроившись на лавке за столом, разложил свою походную «канцелярию» и попросил:
— Хозяюшка, ты мне лучинку зажечь обещала, — попросил я, переходя на ты. Подумалось, что на ты будет легче устанавливать доверительные отношения.
Агафья вытащила из угла небольшую скамейку, у которой вместо сиденья было корыто, а в нее еще и вбита какая-то железяка, вроде вилки, нащепала лучины, быстренько зажгла одну и укрепила между зубьев. Ну да, это и есть светец. В музее видел, но здесь пока не доводилось. Неужели старообрядцам вера не позволяет пользоваться свечами? Не слышал про такое. Ну да ладно, более-мене светло.
— Значит, хозяюшка, будут у меня к тебе вопросы, — сказал я, готовясь делать записи. Подняв голову, обнаружил, что Агафья до сих пор стоит на ногах, кивнул.— Садись, в ногах правды нет.
Записав, что зовут ее Агафья Алексеева, по мужу Ларионова, двадцати одного года и прочее, спросил:
— Зачем же супруг твой чужую вину решил на себя взять?
— Брат приказал. Фирс теперь старший в семье, его слушать надо. Да и куда годится, если старуху на каторгу отправят?
Тоже правильно. Старую мать, да каторгу? Сына понять можно. Хотя, сильно сомневаюсь, что старую раскольницу суд приговорит к каторжным работам.
— А что с тобой будет, если Тимофей на каторгу пойдет?
— Бог даст — не пропаду. А как малыша рожу, подрастет малость — я вслед за Тимошей пойду.
Ух ты, да она же беременная! Как это я сразу не заметил? Видимо, из-за широкой юбки и кофты.
— Так вот что хочу вам сказать, — опять перешел я на вы. — Супруг ваш решил вину матери на себя взять. Похвально, конечно, что у Дарьи Осиповны такой любящий сын растет, но правду-то мы все равно узнали.
Правда-то окончательно выяснилась здесь и сейчас, когда невестка мне пест вручила. Невестка, при всей ее любви к свекрови, не родная кровь. Все равно в данном случае она «слабое звено». Уверен на сто процентов — не Агафья, так кто-то другой из членов семьи, которые не кро