— А что не нравится? — удивился я.
— Платок дорогущий, гарнитурный. Увидит кто, скажут — украла девка.
Гарнитурный? А я думал, что шелковый. Тьфу ты, опять забыл, что гарнитурой здесь именуют плотный и дорогой шелк. Но мне больше нравятся платки попроще.
— Посылай всех… лесом.
— Ага, так и сделаю, — буркнула довольная Нюшка, прочищая нос.
— И лапы передние не забывай мыть, — наставительно сказал я. — Желательно с мылом!
— Да я и не забываю, — огрызнулась кухарка. — Что вы мне все время талдычите-то?
Про необходимость мыть руки я девчонке уже несколько раз говорил, но можно и повторить. Подросток, что с него взять? То есть, с нее.
— Будешь вякать — ухи надеру, — пообещал я, хотя мы с кухаркой уже знали, что ухи ей драть не станут. А надо бы иногда. — Так что там выяснила?
— Так я же и говорю — ничего интересного. Ну, хитрожопая она… Ой, простите, Иван Александрович, вырвалось.
— Ничего страшного, — усмехнулся я. — Приходилось мне и похуже слова слышать. А почему хитрожопая?
— А она мужикам, которые масло оптом сдают, глазки строит, хвостом перед ними крутит, хихикает. А мужики сразу и рот разевают, похихикивают, да за бока ее пытается ухватить, а не замечают, что масло она взвешивает неправильно — тут полфунтика не довешает, там фунтик. Вроде, и немножко совсем, но за месяц уже изрядно прибыли набегает.
Значит, хвостом крутит перед мужиками? А что, интересно даже. И, не исключено, что она перед Паисием Ларионовым «хвостом крутила», лишь для того, чтобы тот потерял бдительность, а она тоже его надула. Вот так всегда. Раскатал старый дурак губу на молодую бабу, а ей и всего-то чуток поживиться нужно.
Сколько раскольник из Пачевской волости мог масла привезти? Пуд, может два в неделю, не больше. Но это надо знать количество коров и их надой.
— Ань, а сколько сливочное масло стоит?
— Так по-разному, — откликнулась девчонка. — У Самылова — сорок копеек фунт, а у Гришина с Ивановым — по сорок две.
— А по сколько мужики сдают?
— Тоже по-разному. Купец лишнее масло не возьмет, куда его продавать-то? Пролежит, прогоркнет, растапливать придется. А если и возьмет, то с уценкой. Бывает, когда тридцать копеек за фунт, бывает по тридцать пять. Купцу же наварить нужно.
— Получается, не так и много Варвара у мужиков отщипнет?
— Иван Александрович, так и курочка понемножку клюет. А больше-то и нельзя, заметно будет, — рассудительно отозвалась Нюшка. — Но Демин масло на перепродажу скупает. У него купцы гильдейские оптом берут, в Петербург отвозят. Там-то масло уже по пятьдесят копеек за фунт идет, а то и дороже — по шестьдесят. Но тоже от спроса зависит. Дядя Платон, он все больше сам по деревням ездит, а тетка Варя в лавке — и покупает, и продает.
— В общем, ты молодец, — похвалил я девчонку.
— Почему молодец? — удивилась юная «разведчица». — Я же ничего не узнала. То, что тетка Варя перед сбытчиками хвостом крутит — так это обычное дело. Хочешь прибыль заполучить — улыбайся, как дура, мужики это любят. Если баба не дура, то что и за баба?
— А бабы этим и пользуются?
— Конечно, — фыркнула девчонка. — Мужики должны думать, что они самые умные. А нам что, жалко, что ли? Пусть думают.
Ай да Нюшка. С ней оба уха нужно востро держать. И не расслабляться.
— Вот видишь, сколько я интересного узнал, — усмехнулся я. — Если что-то еще нароешь, так хорошо. А нет, так и этого хватит.
Вечером отправился в гости к невесте. Но вначале заглянул к городскому парикмахеру. Решил, что если клиентов нет, подстригусь, а коли много — так ну его нафиг, схожу к невесте нестриженым. К счастью, мастер скучал. Увидев меня, расцвел в улыбке.
— Господин Чернавский!
— BonjourMonsieurJean, — поприветствовал я.
На самом-то деле дядьку зовут Иван, а французом он стал с моей легкой руки. Иванов в Череповце много, а Жанов нет. Теперь появился. А парикмахеру так понравилось быть Жаном, что он себе новую вывеску заказал.
Мастер Жан — он все умеет:
Двадцать лет стрижет и бреет.
Думаю, все догадались, что текст на вывеске тоже мой. Правда, в соавторстве с Сергеем Михалковым. Первый случай, когда я заработал на плагиате, потому что Жан мне делает скидку в десять процентов. Правда, я ею не пользуюсь, плачу полностью, но скидка, вроде, как чаевые.
Я еще предлагал Жану называть себя куафёром, но от куафёра он отказался. Слово не понравилось.
— Вам, как всегда?
— Совершенно верно, — кивнул я, усаживаясь на стул.
«Как всегда» — это «канадка», которая была на моей голове в том мире, а теперь перекочевала и в этот. А какую еще стрижку мог позволить себе сын офицера? Да мне «канадка» и самому нравится. Просто и удобно. Правда, пришлось растолковывать мастеру — что тут оставить побольше, а там покороче. Зато теперь стрижка вошла в моду. Вон, «реалисты» уже так подстригаются.
Став похожим на жениха, отправился дальше. Зашел в бакалейную лавку, загрустил, глядя на закрытые полки и витрины, где прежде лежали сладости. Что же в подарок-то покупать в Великий Пост?
— А вы, ваше благородие, грецкие орехи в меду возьмите, — подсказал приказчик. — Французские! Баночка красивая.
Ишь, французы орехи в меду делают. Наверняка орехи турецкие, мед наш, зато упаковка импортная. Если в сахаре — так засахаренные. А в меду? Омедовевшие? Или замедовевшие? Купив сразу четыре баночки, рассовал по карманам. Две подарю Леночке и ее родственникам, одна — прислуге мадам Десятовой, а еще одну припас для своей кухарки.
Горничная Дуняша, встретившая меня на входе, наотрез отказалась брать баночку.
— Иван Александрович, не дарите нам ничего больше, — полушепотом попросила девушка.
— А что такое? — удивился я.
— Да Машка, дура набитая, — с досадой сказала горничная, — конфеты — те, что вы в прошлый раз принесли, съела, а бумажки не прибрала. Захотела, видите ли, в деревне похвастаться — мол, господские конфекты она ест, а барыня углядела. Решила, что Машка конфеты барские крадет.
— А Машка — это кто?
— Так это новая горничная, ее для барышни взяли, — пояснила Дуняша.
А что, у Леночки теперь имеется персональная горничная? Вполне возможно, что появилась. Раньше моя кареглазка была только гимназисткой, а нынче невеста.
Хотел еще кое-что спросить, но ко мне выскочила Леночка. Верно, услышала голос.
— Соскучилась… — пробормотала моя любимая, прижимаясь ко мне.
Целоваться в Великий Пост можно или нельзя? Но пока взрослые родственницы не видят, то можно.
А сзади послышались возмущенные голоса. Нет, увидели. Ну как же вас не вовремя принесло, дорогие дамы. Зато теперь знаю, что целоваться в Великий пост тоже не полагается.
— Елена! Да как же не стыдно? И вы, молодой человек, хороши. Целоваться до свадьбы? Да еще и в Великий Пост?
Ну, дорогая теща, ты сама-то молодой не была? Да и сейчас еще не слишком старая. Сколько моей будущей теще лет? Сорок? Какие это годы? Неужели с супругом перестала целоваться?
— Елена, иди к себе. И не цепляйся за жениха, он пока тебе не муж. Как хорошо, что ваш батюшка не видит этого безобразия. Георгий Николаевич разорвал бы помолвку.
Ксения Глебовна увела упирающуюся Леночку, а на меня набросилась тетушка:
— Иван Александрович, о чем вы вообще думаете? Что люди скажут?
— Так нет же никого, рассказывать некому, — удивился я. — И Дуняша, — подмигнул я служанке, — никому не скажет.
— Дуняша, подай Ивану Александровичу шубу и шапку и ступай.
Влезая в рукава шубы, понял, что сейчас тетушка Лены составит со мной предметный разговор. Станет воспитывать. И не ошибся. Дождавшись, пока служанка уйдет, Анна Николаевна завела шарманку:
— Иван Александрович, в Великий пост даже думать о поцелуях грех!
— Верю, — терпеливо кивнул я. — Думать грех, но разочек-то поцеловаться можно. Больше трех недель не виделись!
Тетушка зашипела, как простуженный чайник, ухватила меня за рукав и грозным шепотом сказала:
— Напрасно вы думаете, что прислуга смолчит! Она-то как раз и станет болтать. Дескать — ни стыда, ни совести у жениха с невестой, и греха не боятся. О вас с Леночкой уже и так болтают на каждом шагу. Чуть ли не спите вы вместе.
— Так пусть болтают, — усмехнулся я. — Собаки тоже брешут, да кто их слушает? Мы по осени поженимся, кому какое дело? Зря вы что ли за свадебным платьем в столицу ездили? Но мы-то знаем, что упрекнуть нас не в чем.
Анна Николаевна оглянулась. Убедившись, что никто не подслушивает, зашептала:
— Иван Александрович… Вы с Леночкой — два сопляка против меня. А я жизнь прожила. Но до осени многое может случиться. А если свадьба расстроится? Поссоритесь вы? Да мало ли что может случиться. Батюшка ваш, как в должность войдет — возьмет, да и передумает. А кто потом Леночку замуж возьмет?
Я слегка обалдел. Если так рассуждать, то и жить не надо. Но спорить с тетушкой не стал. У нее свое виденье жизни. Вместо ответа нашарив кармане шубы жестянки с орехами, вытащил три штуки и вручил тетушке.
— Подарок небольшой к чаю. Мед и орехи — вполне кошерные.
— Что?
Опять я что-то не то сморозил.
— Я к тому, что они в пост дозволены, — пояснил я, передавая жестянки Анне Николаевне.
От орехом тетушка отказываться не стала. Но дополнила выволочку еще и выговором:
— Еще вас очень попрошу — не балуйте нашу прислугу. Если вы дарите своей невесте конфеты, то неприлично точно такие же дарить горничным.
Вот здесь и крыть нечем. И отмалчиваться нельзя.
— Анна Николаевна, виноват, — вздохнул я. — Я как-то не задумывался… Конфеты — это не тот подарок, чтобы кого-то баловать. Так, конфеты и конфеты, никаких мыслей. А прислуге дарил — так жалко их. Девушки молодые, им, небось, тоже конфет хочется.
— Не знаю, как в вашем доме заведено, — строго сказала Анна Николаевна. — Но очень советую не ставить себя на одну доску с прислугой. Они должны знать свое место. Распустите — потом очень жалеть станете. А если девушкам из числа горничных или кухарок хочется сладенького — пусть сами купят или ждут, чтобы их собственные кавалеры дарили. Я вон, недавно из-за вас чуть горничную новую не уволила.