Засада
Если бы сам прочитал или услышал байку о том, что опытные воры-грабители клюнули на откровенную лажу, не поверил бы. Да я бы столько всего нашел! И ляпов, и роялей с органами, торчащих из кустов. Чтобы провернуть операцию по поимке «клюквенников» на живца, требовалось, чтобы сошлось множество факторов. Во-первых, нужно удачно выбрать место для «засады»; во-вторых, пустить правдоподобный слух о немыслимых сокровищах, которые принесли (или привезли) католические монахи; в-третьих, организовать наблюдение; в-четвертых, не допустить утечки информации через тех же городовых, у которых в городе куча родственников и знакомых.
А есть еще в-пятых, в-шестых, в-седьмых…
Промолчу о том, что моя теория могла вообще оказаться нежизнеспособной. Кто знает, не проживают ли «клюквенники» совсем в другом месте, а Череповецкий уезд не оказался в списке ограбленных по чистой случайности? Разумеется, могло и так быть. Правда, об этом я старался не думать. Если твердо верить, что злодеи обязательно явятся украсть драгоценную раку святого Карла, то они просто обязаны явится.
Слишком сложные планы, как правило, невыполнимы. Поэтому, стоило надеяться лишь на свое везение.
Часовня, в которой планировалось устроить засаду, некогда считалась кладбищенской. Но лет двадцать назад на городском кладбище возвели церковь, захоронения сместились, мимо часовни проложили дорогу, идущую в село Рождество, а вдоль дороги еще понаставили амбаров.
Отмечу, что место для засады выбирал не я, а исправник. Василий Яковлевич, все-таки, человек военный, ему сам бог велел разрабатывать оперативные планы, да и Череповец он знает получше меня, поэтому именно он и подбирал подходящее место.
Часовня, где теоретически могли оказаться сокровища, пустует; имеется дорога, по которой злоумышленники могут свободно подъехать к входу, а амбары — идеальный вариант для того, чтобы посадить в них городовых. Много не удастся, но человека три на ночь можно устроить. Идеально, не так ли?
Эх, зря Абрютин ушел со службы. Штабист из него получился бы первоклассный. Но, с другой стороны, и ладно, что ушел. Империя в ближайшее время ни с кем воевать не станет, а к моменту русско-японской (если она случится в этой реальности), Василия Яковлевич уже станет не годен к строевой в силу возраста, а вот в полиции его знания пригодятся.
Не знаю, под каким номером (не то десять, не то двенадцать?) шла такая проблема: как уговорить нашего благочинного, отца Кузьму (вернее, Косму), чтобы тот предоставил в распоряжение полиции объект культа? Вот это, пожалуй, оказалась потруднее всех прочих.
На батюшку я убил целый час своего драгоценного времени. Не стал бить себя ногой в грудь, заявляя, что мы с исправником желаем наказать нечестивцев, что цель у нас благая, а тот, кто противится, глубоко не прав. Я вообще не люблю громкие заявления и лозунги. Их, наверное, с высоких трибун хорошо произносить, но не в частном разговоре, тем более с благочинным. Отец Косма и возрастом меня раза в три старше, да и священник он весьма уважаемый. Поэтому, я просто изложил благочинному собственные соображения, поделился, что есть у нас с исправником план, а вот удастся ли его исполнить — не уверен. Все может быть. Но, опять-таки… под лежачий камень и вино не течет.
Наш благочинный не хуже меня осведомлен о кражах из церквей. Все-таки, в Новгород регулярно ездит, там у них свои собрания проходят. Согласен он, что преступников следует задержать и примерно наказать. Только наш (ладно, пусть мой) план его очень смущал. Бороться со злом с помощью обмана? А прилично ли это?
Я объяснял, что на самом-то деле обмана нет, что, по моему разумению, обманывать можно конкретного человека, а здесь у нас только выдумка. Или, если кому-то угодно — мифотворчество. Вон, Александр Сергеевич Пушкин занимался мифотворчеством, что здесь такого?
— Каким-таким мифотворчеством? — заинтересовался отец благочинный.
Историей русской литературы я интересовался. Поэтому охотно ответил:
— Писал, например, что видел он трех царей. «Видел я трёх царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку», — процитировал я. — Но трех он не мог видеть, потому что во времена Павла он еще маленький был, да и жили родители не в Петербурге, а в Москве. В столицу переехали, когда уже Павла убили. И про то, что видел арбу с гробом Грибоедова — тоже приврал. Пушкин в другом месте был.
Кажется, сравнение с «нашим все» подействовало. Но кое-какие сомнения у батюшки оставались. Отец Косма упирал, что не дело это, если в православной часовне полиция станет устраивать засады, негоже спекулировать именами святых, пусть они даже и католические. А самое главное, что батюшка опасался, что человек, сидящий всю ночь в часовне… Не стану объяснять, чего именно он боялся, думаю, читатели сами догадались.
Но все-таки, уговорить отца благочинного удалось. Я уповал на то, что часовню все равно собираются сносить (или переносить, кому как нравится), что святыми никто не манипулирует, потому что об этом «святом» уже книги пишут, да и вообще он никакой не святой, а тот, что сидит в пруду — в часовне, то есть, потерпит.
Наконец, отец Косма сдался и даже согласился отдать мне ключ. Правда, где этот ключ он не знал, но староста должен знать.
Батюшка, наивный и доверчивый человек, решил, что на этом все. Даст разрешение и ключ, и я от него отстану. Как же! Если кто-то считает, что мы с Абрютиным не сумели бы обойтись без ключа (там висит ржавый замок, но уже и петля из кладки выпала!) или без разрешения благочинного… Промолчу, думайте сами. Хотя, чего уж там, признаюсь — обошлись бы. Нам (то есть, городовым), замок и дверь еще в порядок приводить, да и дыры в крыше чем-нибудь заткнуть. Тоже, кстати, сработает на нашу «легенду». Часовню ремонтируют, дверь чинят, замок новый навесили — а для чего?
А исправник, на гневный вопрос благочинного, попросту бы сказал — да, батюшка, было дело, но все в интересах службы, а я бы потупил глазенки, вздохнул, шаркнул ножкой, да пожал плечами. Дескать — был грех, батюшка, простите.
А мне требовалось другое. Не только ржавый ключ и благословление, а нужно, чтобы отец благочинный нам немножечко подыграл. Церковь, ко всему прочему, может стать и отличным источником для распространения слухов. Все-таки, вместе с рынками и базарами, это один из центров культурной жизни провинциальных городков. А слухи, чтобы не говорили, часть нашей культуры.
Нет-нет, никто не требовал, чтобы отец Косма с амвона рассуждал о святом Карле, повествовал о его деяниях, проповедовал о вере и святости и рассказывал о монахах, которые на кой-то несут мощи из Турции. И всего-то нужно, чтобы на вопросы прихожан (а они возникнут!) — мол, правда или нет, что в Череповец привезли мощи католического святого, благочинный строго сказал — мол, не вашего ума дело. Дескать — католики, это плохо, но мириться с ними приходится. И вид бы такой принял — мол, я-то все знаю, но не скажу! И это убедит прихожан куда больше, нежели пустые слухи. Вернее — они поймут, что слухи имеют твердое обоснование.
Определенно, авантюризм — штука заразная. Сумел ведь я своей идеей и Абрютина заразить, а теперь даже и благочинного. Почитай — и духовную, и светскую власть в пределах отдельно взятого уезда. А мои наставления даже излишние.
— Не учи, сын мой, старика ложку облизывать, — усмехнулся отец Косма. — Уж как сделать знающий вид, да что сказать — сам додумаюсь.
Не учи старика ложку облизывать! Ух ты, а я такого не слышал. Надо запомнить, как-нибудь выдам такую фразу.
— А что мне владыке сказать, если все раскроется? — вздохнул батюшка. — Скажет — сдурел ты отец Косма на старости лет. Не пора ли тебе на покой[1]?
— Если злодеев поймаем — никто не осудит, — заверил я. Подумав, добавил: — А не поймаем, так никто не узнает. Но, если что, валите все на меня. Дескать — Чернавский чуть ли не с ножом к горлу пристал, потребовал, чтобы вы на подвиг благословили, часовенку на время отдали.
— Дурак ты, сын мой, — сообщил мне отец благочинный.
— Да я и сам знаю, — не стал я спорить. — Авось, когда-нибудь да и вылечат.
— Ага, как же, — хмыкнул батюшка. — Таких как ты, точно не лечат. Ладно, подставляй лоб — да не топорщись, в лоб бить не стану, хотя и следовало. Давай, тебя дурака благословлю…
Я поцеловал батюшке руку (тоже, кстати, в первое время дичился этого обычая, теперь воспринимаю как должное), а отец благочинный, осенив меня крестным знамением, еще раз усмехнулся. — Вот ведь, какое дело — старый дурак молодого дурака благословляет.
— Батюшка, на дураках весь мир держится, — ответил я. — В сказках Иванушка-дурачок умнее братьев оказывается.
— Иди уж, Иванушка… — сказал мне в спину благочинный. — И Аленушке своей напомни, что на исповеди две недели, как не была.
Ишь, Леночка две недели на исповеди не была. С чего это она? Хотя, знаю. Сказала, что батюшка сердится, узнав, что мы с ней целуемся.
Еще до меня вдруг дошло забавное сочетание наших имен — Иванушка и Аленушка. И почему раньше я этого не замечал?
Пока сидел в часовне, пытался составить психологический портрет злоумышленника. Портрет, разумеется, усредненный, так как грабителей должно быть не меньше трех человек.Итак, получается мужчина, в возрасте от двадцати пяти лет до сорока, циничный и наглый. Кто он по социальному положению? Если бы попытался ответить на этот вопрос в своем времени, заявил бы твердо — мещанин, какой-нибудь разночинец, но не крестьянин. Дескать, крестьяне — народ богобоязненный и сельский житель ни за что не пойдет на такое преступление, как кража из храма. Теперь же, немного пожив в девятнадцатом веке, знаю — очень даже пойдет. Не каждый, разумеется, но даже если один из ста тысяч решится на такое, это уже получится много. Посмотрел я на тех крестьян, которые считаются прихожанами Воскресенского собора. Женщины — старухи, бабы и девки, эти ходят регулярно, а вот с мужиками сложнее. Старики приходят, мальчишки, которых приводят родители, а вот молодые парни и зрелые мужики являются через раз, а то и реже.