Сообщив Абрютину о возможных плюшках, честно предупредил:
— Правда, смутно себе представляю, чем ты станешь заниматься в делопроизводстве о воинской повинности.
— Зато я прекрасно себе представляю, — мрачно сказал Абрютин. — Масштабы, разумеется, меньше, но работа такая же. Мы же для уездного воинского начальника списки будущих новобранцев готовим, следим, чтобы они вовремя медицинское освидетельствование прошли, дезертиров ловим, опять-таки, сопровождение до пунктов сбора организуем. Еще полиция должна следить, чтобы новобранцы на месте сбора трезвыми были.
— Получается? — ехидно поинтересовался я.
Василий Яковлевич только рукой махнул.
Утешить Абрютина, что отправка в армию во все времена сопровождалась пьянкой? Не зря Николай II, в один день с августовским Манифестом о начале войны с Германией, объявил еще и «сухой закон». Да и в далекомбудущем не лучше[2].
— Так что господину товарищу министра отписать?
— Отпиши Его Превосходительству, что я прошу дать мне недельку подумать, — сказал Абрютин. — Мне же еще с Верой посоветоваться надо. Да и с делом по ворам нужно закончить.
— Это обязательно, — кивнул я. — Когда с Верой Львовной советоваться станешь, не забудь, что в Петербурге гимназий хватает, вам не придется в Вологду ездить, чтобы сынишку навещать. Все время перед глазами будет, накормлен и напоен.
— Змей ты, Иван Александрович.
[1] Если что, это романс на стихи Федора Тютчева.
[2] Вот здесь опять автор вмешивается в рассуждения главного героя. Не исключено, что нынче со всем этим строго, а вот когда автор в далеком 1984 году сам отправлялся на срочную службу, то… В общем, все меня поняли.
Глава одиннадцатаяМне звезда упала на ладошку
— Ванечка, а ты можешь пообещать мне одну вещь? — спросила Лена, осторожно проведя пальчиком по моей щеке.
От ее нежного прикосновения захотелось замурлыкать.
— Все, что угодно, — откликнулся я, изловив маленькую ладошку и поцеловав ее у запястья. — Пообещать — это всегда пожалуйста! Как говорят — обещать, не жениться.
— Ваня, я не шучу, — выпятила губу кареглазая гимназистка.
Вот в эту оттопыренную губу я ее и поцеловал.
— Аленка, так и я серьезно. Можно обещать только выполнимое. Поэтому, ты мне сначала скажи — что пообещать должен? — хмыкнул я.
Аленкой я стал называть Леночку недавно, но ей это имя ужасно нравилось. Да и мне тоже. Все время говорить Лена или Леночка, как-то приторно, а называть невесту Ленкой язык не поворачивался. Одна Ленка у меня уже есть. Вернее, была.
— Нет, ты сначала пообещай, а потом я скажу, что ты мне должен пообещать.
— Солнышко мое, но так же нельзя. Я тебе сейчас ляпну — а ты мне скажешь, мол, желаю, чтобы я, предположим, с моста спрыгнул… Хотя, если потребуешь — спрыгну. Это-то как раз исполнимо.
Леночка быстренько посмотрела — а где там матушка с теткой, быстренько поцеловала меня в губы.
— Глупый ты у меня, — покачала головой невеста. — И в кого ты такой? Как за такого глупенького замуж-то выходить? А ведь придется.
Всегда казалось, что женщина, связывая свою судьбу с мужчиной, сразу же приобретает первого ребенка. Или я ошибаюсь?
— Надо было меня заранее найти и воспитать, — хмыкнул я. Вспомнив про свое маленькое стихийное бедствие, вздохнул: — Вон, кухарка моя, даром, что ей всего четырнадцать лет, уже мужа подыскивает. Говорит — заранее надо присмотреться, чтобы потом не жаловаться.
— О, твоя юная кухарка настоящее чудо! — насмешливо проговорила Аленка, словно она была старше Нюшки невесть на сколько лет. — Или, как ты однажды сказал — «чудо в перьях». Девочки, которые с ней уроки ведут, говорят — все время спрашивает, понадобится это в жизни или нет? Скажем, зачем ей нужна теорема Пифагора?
Я только руками развел (мысленно, потому что одна рука занята объятиями). Предположим, теорему Пифагора о том, что сумма квадратов длин катетов равна квадрату длины гипотенузы даже я докажу, при всей своей математической дремучести, только мне в жизни это ни разу не пригодилось. Но когда ее изучали — не то в пятом, не то в шестом классе, учил и не вякал. Но Нюшка, с ее прагматизмом, может и взбрыкнуть.
— Да, они очень просили, чтобы ты повлиял на свою кухарку, а иначе они откажутся проводить уроки.
Ну, если откажутся, то одна останется без денег, а вторая без козьего молока. Но перевести разговор на Нюшку не удалось.
— Ладно, Иван Александрович, ты мне зубы не заговаривай, — твердо заявила моя кареглазка. — Пообещай мне, что ты не станешь больше рисковать жизнью! Я еще даже замуж не успела выйти, а ты меня вдовой собираешься оставить.
— Аленка, а когда я рисковал жизнью? — слегка удивился я. Решив перевести все в шутку, сказал: — Ты же знаешь, что у меня служба бумажная, кабинетная.
— Ваня, я могу и обидеться, — сообщила Леночка, а в уголках глаз у моей любимой девушки показались слезы.
— Нет, я серьезно. С чего ты взяла, что я жизнью рисковал? Если ты про случай с офицерами, так тут извини, выбора не было Либо они меня, либо я.
— Ваня, весь город знает, кто грабителей ловил. А я решила, что и идея твоя. Кто бы еще до католического святого додумался? У нас в гимназии уже неделю спорят — есть такой святой Карл ли нет? Батюшка, что Закон Божие ведет, отмахнулся — мол, не вашего ума дело. А еще я знаю, что ты сам в часовне сидел. И не спорь, мне точно о том известно. Отчего ты сам там сидел? В полиции городовые перевелись?
Ну вот, а ведь я просил Абрютина никому не болтать. Но, думаю, Василий здесь не при чем. У него в Череповце двенадцать городовых, а еще помощник, счетовод с бухгалтером, канцелярист, а у каждого семья, друзья и знакомые. Достаточно одному дома что-то брякнуть, жена или теща услышат, а завтра будет известно всему городу.
Отпираться бессмысленно.
— Лен, ты права, — кивнул я. — Идея была моя. Согласен, эту работу полиция должна исполнять, но уж очень хотелось грабителей поймать. И слух про святого в золотой раке я распустил. Надо же было негодяев чем-то серьезным привлечь.
— Фантазер ты у меня…— вздохнула Леночка.
— Так я фантазировал только по делу, ради службы. Вообще, только тебе и признаюсь, что не я подвиги барона придумал. Был и на самом деле такой барон — Карл Фридрих фон Мюнхгаузен. Служил он в России, потом в отставку ушел. Но ни в сражениях, ни в войнах участия не принимал, а умер у себя на родине. Понятное дело, что не погибал он в турецком плену и никто его к лику святых не причислял. Известен был, как отчаянный враль. И о его подвигах — выдуманных, разумеется, целую книгу сочинили[1]. Но про настоящего-то святого сочинять как-то неудобно.
— Да и грех это, — согласилась Аленка.
Согласен, грех. Мне и батюшка о том говорил. Отец благочинный, который в Женской гимназии Закон Божий ведет. Молодец, отец Косма, не раскололся и не похвастался перед девчонками. Значит, о его участие мне говорить не след даже невесте.
Леночка покачала головой, но потом снова спросила:
— Но почему же сам-то засел? Придумал, нафантазировал — честь тебе и слава, но исполнять-то должны полицейские. Ты же говорил, что Василий Яковлевич твой друг? Он что, не мог городовому приказать? Какой же он после этого друг? А ты его шафером хочешь на свадьбу взять.
— Нет, Аленка, ты не права. Господин исправник сам хотел сесть в засаду.
— Так пусть бы сам и садился.
— А кто бы полицией руководить стал? Той, что в засаде сидела. И вообще… Понимаешь, мне показалось неприличным, если я кого-то рисковать заставлю. Но там и риска-то особого не было. Скорее — скучно и холодно. Я просто сидел, а в засаде городовые ждали. Они люди толковые, почти все с боевым опытом. Да и начальство у них боевое — Абрютин в русско-турецкую воевал, Ухтомский — еще и Крымскую застал.
— Ваня, ты должен пообещать, что не станешь рисковать жизнью. Я не за себя прошу, а ради нашего ребенка! — торжественно потребовала Аленка.
— Какого ребенка? — вытаращился я.
В комнату влетела Ксения Глебовна. Держась за сердце, спросила:
— Лена, как⁈ У тебя будет ребенок?
Я посмотрел на Лену, перевел взгляд на будущую тещу. Где это она скрывалась? Не иначе, сидела за стенкой и подслушивала. Научилась плохому у зятя.
— Лена, что за ребенок⁈ — звенящим от возмущения голосом повторила Ксения Глебовна.
— Как, что за ребенок? Наш с Иваном. Ведь после того, как мы поженимся, у нас будут дети, — не моргнув глазом ответила Аленка.
— Лена, не нужно так пугать! — возмущенно воскликнула будущая теща.
— А тебе, маменька, не нужно подслушивать, — парировала кареглазка. — И вообще, мне надоело, что за каждым моим шагом, за каждым словом следят, словно я живу не в доме у тетушки, а сижу в тюрьме, а ко мне приставлены надзирательницы.
— Ну, знаешь ли! — еще больше возмутилась Бравлина-старшая. — Как ты можешь сравнивать дом своей тетушки с тюрьмой, а родную мать с надзирательницей⁈
Определенно, во время нашего первого знакомства, госпожа Бравлина казалась мне гораздо мудрее. А здесь включилось «яжмать». Хотел сказать, что в тюрьмах за каждым шагом арестантов никто не следит, сидят они по камерам и сидят, а все надзиратели бродят по коридорам, но не успел. Может, и хорошо, что не успел. Мама с дочкой помирятся, а зять останется крайним.
Утихомиривать назревающий скандал примчалась тетушка.
— Ксения… Елена… Ну что вы опять сцепились, словно две кошки?
Ого, значит, в доме Десятовых это уже не первая стычка мамы и дочери?
— Анна, ты представляешь, моя дочь считает меня надзирательницей! — пожаловалась матушка на дочку. Правда, не сказала, что Аленка говорила во множественном числе.
— Лена, ну как тебе не стыдно!
— Анна Николаевна, ей очень стыдно, — вмешался я. — Но ругать следует не Леночку, а меня.
Теперь все трое уставились на меня.
— Иван Александрович, а вас-то за что? — удивилась будущая теща, а к ней присоединилась и Леночка: