— Эх, почему я не государь император? — вздохнул я. — Честно тебе скажу — будь я государем, я бы тебя в первые министры взял.
— Не, не взял бы. Кто же девку или бабу министром сделает?
— Что да, то да, — согласился я. Кивнул Аньке. — Ладно, о кирпичном заводе позже станем думать. Ты мне что-то про Завьялова вещала…
— Ага, про него. Нельзя оставлять пакость безнаказанной. Я тут подумала, но сначала с вами решила посоветоваться…
Я пересел на диванчик, поближе к Аньке. Обняв ее за плечи, хмыкнул:
— Аня, давай-ка попробую догадаться. Надумала ты обо всем батюшке моему рассказать. Ну, или матушке, но это тоже самое. Дескать — встретили мы на Невском бывшего однокурсника Ивана Александровича, а тот прощенья попросил — дескать, он не при чем, донос на Чернавского некто Завьялов написал. Сам-то Иван Александрович вам не скажет, но я смолчать не смогла.
— Эх, Иван Александрович, не надо было мне с вами советоваться. Надо было прямо к Ольге Николаевне пойти, — покачала головой Анька. — Уже вижу, что вы будете против. А ведь ваш батюшка доносчику козью бы морду сделал.
— Слушай, душа моя… — проникновенно сказал я девчонке. — Прощать подлеца мы не станем, но и батюшке ничего говорить не будем. Он всего второй месяц в должности, пусть себе трудится. Да и что он сумеет сделать? Донос, как я думаю, был анонимным, зацепиться ему не за что.
— А если не анонимный?
— Аня, я все-таки следователь, почти юрист, — хмыкнул я. — Правила что у нас, что в Охранном отделении одни и те же. Анонимным доносам нигде веры нет. Если бы студент Чернавский не был сыном вице-губернатора, донос бы в папочку положили, до следующего доноса. В худшем случае — приказали бы приставу характеристику студенту дать. А коли сынок важной персоны — так полиция и заволновалась, отцу сообщение отправили. А тот и сам переполошился и решил меня от греха подальше из Петербурга убрать. И что сможет отец сделать? С точки зрения закона — ничего. Самое большое — не выпустить Завьялова за границу.
— Хотя бы это, — сказала Анька. — Понял бы, гад, что не стоит рыть яму другому.
— Нет, Анечка, мы отцу говорить ничего не станем. И сами торопиться не будем. Пусть Завьялов в Германию съездит, у профессора тамошнего поучится. Вернется, диссертацию защитит. Авось его и профессором сделают. Вознесется он высоко, зато падать потом будет больно…
Про себя подумал, что надо бы хоть имя Завьялова узнать, сроки командировки и время возвращения. И держать руку на пульсе событий.
— А как он падать станет? — полюбопытствовала Анька. — Не убийцу же к нему слать? Убийцу слать — ненадежно, выдать может.
На личике моего ангелочка появилось выражение, по которому я уже понимал — задумывает что-то.
— Аня, Аня! — заволновался я. — Мы же законопослушные люди, никакой мокрухи. Мы с тобой имеем отношение к журналу. Считай — журналисты.
— В газете о нем пропишем?
— Нет, прописывать ничего не станем, не напечатают. Чтобы прописать — нужны доказательства. Проще сделаем.
— И что мы сделаем? — заинтересовалась Анька.
— Подумай — что в газете печатают на последней странице?
— Там много что печатают. Объявления всякие, благодарности, некрологи.
— Вот мы в газетах — можно даже в нескольких, поместим частное объявление. Мол — Отделение для производства дел по охранению общественного порядка и спокойствия в Санкт-Петербурге выражает искреннюю признательность господину Завьялову, профессору физико-математического факультета Императорского университета.
— И что, и все? — разочарованно протянула Аня.
— И все, — хмыкнул я. — Мы правду скажем, а что там потом с Завьяловым станется — какое наше дело?
Глава восьмаяВ Москву!
Мое питерское сидение закончилось и вот, как я уже говорил где-то в начале, мы катимся в синеньком вагоне.
Каждый занят своим делом. Маменька постукивает спицами, что-то такое вяжет. Бьюсь об заклад — не любимому сыну, а новообретенной воспитаннице. Ладно, пускай. Я пытаюсь вникать в учебник по истории философии права. Очень надеюсь, что моих знаний по истории философии и иных прочих мне хватит, чтобы ответить хотя бы на троечку. То есть — на удовлетворительно.
А воспитанница (временная!) семьи Чернавских устроилась в кресле с какой-то тоненькой книжкой. Я ее у нее в комнате видел. Не удержавшись, попросил:
— Ань, разреши глянуть?
Что такое читает моя соавторка? Ухватив книгу, посмотрел обложку.
Ох ты, боже ты мой! Нюшка изучает «Практическое пособие по производству кирпича» инженера Деппа.
— М-да… — протянул я. — Нашла что-нибудь полезное?
— Конечно, — хмыкнула Нюшка. — Тута разные способы описываются…
— Аня, не тута, а тут, — подала голос матушка. — А лучше скажи — в этой книге описываются разные способы… Да, что там у тебя описывается?
— Ага, туточки, в этой книге, описывается производство красного кирпича…
Ольга Николаевна тоже глянула на обложку, вздохнула и только рукой махнула. Матушка у меня мудрая, все понимает. Все, кроме одного — зачем приличной барышне знать, как изготавливают кирпич? Ну, предположим, захотелось девчонке иметь собственный кирпичный заводик. Похвально. Но зачем самой-то вникать в технологические процессы? Для этого специально обученные люди есть.
Кстати, тут я согласен с госпожой министершей, а Аньке — хоть кол на голове теши. Дескать, хотя бы в теории она должна знать — как месить глину, смешивать с песком и все прочее. А иначе рабочие станут пользоваться ее бестолковостью. Поленятся, такого налепят, что до печки не донести, развалится.
Вон, скорчила страдальческую мордочку, захлопала глазенками, изображая несчастное существо, вынужденное уже вторую неделю выслушивать поучения и наставления. Надеюсь, Анька уже пожалела о том, что поехала в Москву? А батюшка не хотел отпускать. Мол — пусть барышня, хоть она и в статусе воспитанницы, учит повариху премудростям выпекания драников и приготовления картофеля-фри. Дескать — Матрена, хоть и отказывается готовить незнакомые яства, но под воздействием Нюшки сдастся и научится. Но госпожа министерша оказалась тверда — дескать, Анечку возьмет с собой, а кухарка пусть готовит то, что привыкла.
Тихонечко, чтобы не увидела матушка, показал Нюшке кулак.
— Станешь дразнить маменьку — выпорю, — пообещал я одними губами, но Анька меня услышала. А в ответ показала язычок — длинный и розовый.
А матушка, оказывается, все видит.
— И как вам не стыдно⁈ — укоризненно произнесла маменька. — Один титулярный советник и кавалер, вторая — барышня, почти на выданье, а ведете себя как малые дети. Аня, я понимаю — что с нашего Ивана Александровича взять? Мальчишка, он и есть мальчишка, пусть и кавалер. Но ты-то у меня барышня серьезная.
Не знаю, как Анне Игнатьевне, но мне стало стыдно. Взрослый же мужик, блин! Все-таки, сам был педагогом, понимаю, когда детишки расшалятся, то их следует призвать к ответу. Или ответственности.
Но не я в этом виноват. Это все Анька. Связался с ней, стал вести себя несообразно возрасту и положению.
Первая остановка, на которой предполагалось наличие станционного ресторана-буфета, было Чудово. Мне, по правде-то говоря, уже захотелось есть. Все-таки, завтрак сегодня был ранним, а сама поездка, да еще и зубрежка (ладно, просто чтение), отчего-то возбуждали аппетит. Я, было, дернулся, чтобы выскочить из вагона, но вспомнил, что этого делать нельзя. Следует подождать минут пять. Придут горничные и сообщат, что место за столиком они уже заняли, а теперь ожидают распоряжений. Или, если в ресторане покажется долго — так есть буфет.
Но тут, что называется, случился облом. В нашем вагоне появился мужчина, одетый, хотя и прилично, но заметно, что это не благородный господин, а лакей. Видимо, камердинер.
— Н-ну? — в нетерпении спросил наш сосед — полупохмельный статский советник, проявивший признаки жизни. — И где пиво?
И впрямь — в руках у камердинера ничего не было.
— Ваше высокородие, — плачущим голосом отвечал лакей. — В Чудове на днях пожар был, и ресторация, и буфет — все сгорело.
С Чудовым всегда не слава богу. Помнится, в декабре меня тут приняли за государственного преступника, а нынче и ресторан сгорел.
— А отчего в лавку не сбегал? — взревел статский советник, вскакивая с места.
— Так лавка на станции тоже сгорела, а в город бежать — минут двадцать, я узнавал. Я бы и сбегал, так не успею — стоянка всего сорок минут. Водки могу купить, прямо тут продают.
— Иди… Сгинь с глаз моих, — простонал статский советник, падая обратно в кресло. — Болван, кто же водкой опохмеляется?
Я мог бы поспорить — водкой очень многие опохмеляются, а потом запивают пивом. Но лучше не буду. Не стоит сыпать соль на свежие раны. Ему, бедолаге, и так тяжко. Помню, как у самого в Череповце пару раз случилось похмелье.
Стоило камердинеру скрыться, как в вагон вошла старшая горничная.
— Ольга Николаевна… — начала она, но матушка пресекла ее речь:
— Уже все знаю. Ресторан закрыт, буфет сгорел. Ступай к себе.
— Ежели, барыня желает, так я могу что-нибудь прикупить — картошечку горячую продают, огурчики… Еще пирожки с ливером. Я пробовала — вкусные.
Бабульки на станциях. Ну, как же без них? Все как у нас! А почему бы и нет? Мелкий бизнес возник сразу с появлением железных дорог и станций.
— Ступай, — еще раз повторила приказ матушка. — Если желаете — так вы с Дуняшей себе купите что-нибудь. Иван, дай Настеньке денег.
Без слов полез во внутренний карман, вытащил бумажник, посмотрел на маменьку.
— Рубля вам хватит?
— Хватит барыня, — закивала довольная горничная.
Ну, рубль, так рубль. Все равно деньги не мои, а папенькины, который вручил мне тугой бумажник на дорожные расходы. Мужчина должен платить, а не женщина, пусть эта женщина и его мать.
Но не станет жена товарища министра есть в вагоне, словно прислуга. Кажется, следующая станция с буфетом будет часа через два? Уж как-нибудь потерпим. А вот прислуга, между прочем, станет сейчас баловаться горячей картошечкой с солеными огурчиками!