— Маменька, а может, мы чайку попьем? — предложил я, поглядывая на Аньку.
— Чайку? — возмутилась матушка.
— Ага, чайку, — кивнул я. — И сами попьем, и господина статского советника угостим. Анечка чаю хочет. И печенюшки у нее пропадают. Аня, ты хочешь чая?
Разумеется, моя кухарка немедленно закивала — мол, коли не выпьет чая, так помрет. Она уже вообще приняла «низкий старт». Сейчас побежит к проводнику, все решит.
Если бы сынок попросил чайку, скорее всего, матушка бы отказала — мол, большой, потерпишь. Но как отказать Анечке? Тем более (я это чувствовал!)госпоже Чернавской и самой хотелось попить чайку, да еще и с печеньем. Реноме, разумеется, блюсти следует, но тут есть повод слегка отступить от правил.
И госпоже министерше ничего не оставалось, как развести руками, глубоко вздохнуть — мол, что же с вами делать? А Нюшка уже деловито кивала мне на бумажник — мол, позолоти лапку. Придется позолотить, куда я денусь?
Воспользовавшись тем, что Анька метнулась к проводнику, озадачивать того чаем, маменька, оглянувшись через плечо — услышит ли нас статский советник, спросила:
— Ваня, скажи мне честно и откровенно — ты не слишком сердишься на моего батюшку?
Сложный вопрос. Вчера мы с маменькой съездили-таки к моему здешнему деду — генералу Веригину. Возможно, лучше бы и не ездить. Нет, с одной стороны, все нормально. Дед на внука не сердится, напротив, переживает, что любимый и единственный внук на него сердит. Но я узнал кое-что другое. Оказывается, о «бунтарских взглядах» студента Чернавского и прокламациях, которые оный студент читал, батюшка узнал не от полицейского департамента, а от своего собственного тестя. Полиция отправила анонимку не в Новгород, а прямо сюда, генералу, при котором и жил внук. А уж Веригин, обеспокоенный за благополучие своего внука — как душевное, так и прочее, сообщил зятю.
— Маменька, как я могу сердиться на то, чего не помню?
— Ваня, ты о чем-то не договариваешь, — покачала головой маменька. — Да, у тебя имеются некоторые проблемы с памятью, мы с тобой об этом уже говорили. Но теперь-то ты все узнал, верно? Мне бы ужасно не хотелось, чтобы между моим отцом и моим сыном произошла размолвка. Вы оба очень дорогие мне люди.
Если бы я все узнал, было бы проще. Но я узнал далеко не все. Матушка, между тем, продолжила:
— Отец очень переживает и за тебя, и за свой проступок. Думает — а не похоже ли это на донос?
— Да ну, какой донос? Дедушка ведь не в Охранное отделение написал, а своему зятю, да еще и отцу собственного внука.
— А батюшка-то твой, вице-губернатор, по какому ведомству числился? — хмыкнула матушка. — Не к МВД ли? А у военных с полицией и жандармами все время склоки, это я с детства помню. Знаешь, как дедушка не желал меня замуж за чиновника внутренних дел отдавать? Еще хорошо, что Сашин отец — твой дед, который на Крымской войне погиб, вместе с моим отцом служили, и воевали вместе. Еще и имения у нас рядышком, поэтому мы с Сашкой с детства друг друга знаем.
— А батюшка у тебя в детстве кукол не ломал? — поинтересовался я, желая уйти в сторону от неприятного разговора.
— Попробовал бы он мою куклу сломать — уж я бы ему задала, — хмыкнула маменька с воинственным видом. Покачав головой, вдруг вспомнила: — А вот на детском балу — нам тогда не то семь лет было, не то восемь, он вместо меня Машку Лентулову танцевать пригласил! Я ему этого до сих пор простить не могу.
— И правильно, такое нельзя прощать, — совершенно серьезно сказал я, хотя меня самого раздирал смех. — Надеюсь, ты ему отомстила?
— Увы, — вздохнула матушка. — Хотела я ему клей на стул налить, чтобы приклеился, но штаны Сашкины пожалела. Да и конфуз бы случился. Но снежком ему как-то в глаз попала!
Я бы с удовольствием послушал о детских годах родителей, чтобы не отвечать на вопросы, но маменька вернулась к разговору.
— Знаешь, когда мы получили письмо от моего батюшки, в котором он рассказывал о тебе, о прокламациях, а твой батюшка решил немедленно действовать — пока не поздно подключить все свои связи, чтобы спасти мальчика, нам казалось, что мы действуем правильно. Думали, промедли Саша на месяц, на неделю, то никакие связи бы не помогли. Ни связи вице-губернатора, ни связи генерала в отставке.
— Н-ну, скорее всего, вы были правы, — уклончиво сказал я. Еще чуть-чуть, и расскажу о признании Прохорова, и о Завьялове. Но не стоит.
— А знаешь, как мы с отцом себя виним? — горько улыбнулась матушка. — Поистине — благими намерениями вымощена дорога в ад. Испугались, вырвали мальчика из университета, заставили вернуться в Новгород — а он теперь без памяти… Если бы не это, учился бы ты себе и учился…
— А вот об этом маменька не переживай, — улыбнулся и я в ответ. — Вспомни другую фразу — все, что не делается, все к лучшему. Не вытащили бы вы меня из университета, как знать, что бы дальше случилось? Не помню, как мне жилось раньше, но я сейчас ни о чем не жалею. Мне интересно.
— Ну, вот и славно, — сказала маменька.
Не знаю, она на самом деле так считала или делала вид, что успокоилась? Дед и мои родители сделали то, что они и должны были сделать.
А тут примчалась и Анька. Она успела озадачить проводника, одарить того целым рублем, а как поезд тронулся, в наш салон занесли четыре стакана крепко заваренного чая.
Интересно, проводник разжился кипятком на станции или в его тайных закромах самовар стоит? Не знаю — реально ли вскипятить самовар в вагоне, когда он подпрыгивает и подскакивает на рельсах? Теоретически, такое возможно, а вот практически… В общем, сам не знаю, а врать не стану.
Проводник поставил поднос на столик, поклонился, сообщил — мол, если что — он принесет еще. Определенно, имеется самовар! За такое можно еще двугривенный накинуть.
По правилам этикета, приглашать гостя к столу, если дело происходит в дороге, должен мужчина. Что ж, с меня не убудет.
— Ваше высокородие, — обратился я к статскому советнику. — Милости просим к нам. Пива нет, но крепкий чай очень даже полезен. — Подумав, добавил. — В некоторых случаях…
Статский советник, уныло сидевший в кресле и, слегка дремавший, открыл вначале один глаз, потом второй. Посмотрев на меня, спросил с сомнением:
— Вы так считаете?
— Проверено, ваше высокородие, — улыбнулся я дружелюбно, но в пределах субординации.
— Пожалуй, что и так, — закряхтел статский, вставая с кресла. — Если чайку попью, так может, до Бологого и доживу. А там, — мечтательно закатил он глаза вверх, — авось и пивко найдется.
— Будем на это надеяться и верить, — попытался утешить я страдальца, хотя в душе самую малость злорадствовал. Нечего было так надираться! Но, опять-таки — а кто не без греха?
— Вы, как я полагаю, будете господином Чернавским-младшим? — поинтересовался статский советник.
— Именно так, — не стал я отказываться. С удивлением спросил: — А как вы догадались?
У статского советника знаки министерства финансов, на груди (то есть, в петлице) орден святой Анны, на шее Станислав. Если была бы юстиция или МВД, тогда еще мог знать.
— Товарищ директора департамента торговли и мануфактур Кирилл Кириллович Решетень. — представился статский советник. — Прошу вас попросту, по имени и отчеству. А вас звать-величать? Фамилия-то на слуху, а имя-отчество подзабыл.
— Иван Александрович, — представился я.
— Тут все просто, дражайший Иван Александрович, — пояснил Решетень. — Мы с вами, пусть и служим по разным ведомствам, но все равно относимся к чиновничеству империи. А чиновничество, в какой-то мере, это единый муравейник. А если что-то с кем-то случается — все быстро становится известным. А если младшего чиновника государь удостаивает орденом, который имеется не у всякого генерала, то это хорошо запоминается. Тем более, если у этого чиновника еще и батюшка занимает важный пост. Так что, если на мундире чина девятого класса висит крест святого Владимира, то он должен быть лишь Чернавским, а не кем иным. Думаю, в Российской империи такого больше и нет[1].
Я привел господина статского советника к нашему импровизированному обеденному столу, где уже хозяйничала Анька. Открыл, было, рот, чтобы поинтересоваться у девчонки — а мыла ли она передние лапы, но решил, что сегодня вопросы гигиены можно отставить. Тем более — в присутствии посторонних. Представил Решетеня моим дамам, представил и нас. Нюшку, после секундного замешательства, все-таки назвал Анной.
Кирилл Кириллович, приняв свой стакан (в подстаканнике!) с наслаждением сделал глоток. Потом поморщился — все-таки, горячо, вздохнул:
— Прошу прощения за свой вид, но, буквально вчера провожали нашего столоначальника в отставку. Вроде, и идти не стоило — мне же в командировку, по служебной надобности, но и проигнорировать невозможно — этот столоначальник почти сорок лет в нашем департаменте трудился, решил бы, что начальство презирает. Он и так бедный. Писали министру ходатайство, чтобы ему хоть в отставку коллежского советника получить — министр отказал. Мол — столоначальники выше надворного советника претендовать не должны. Министра понять можно — дай одному коллежского, завтра другой чин повыше запросит. А у коллежского уже и пенсия повыше.
Нюшкино печенье и на самом деле было вкусным. Как говорится — таяло во рту. Решетень, правда, схрумкал только одну печенюшку, но похвалил.
Товарищ директора департамента с похмелья был очень болтлив.Иначе, с чего бы ему обсуждать начальника с посторонними людьми? Ну да ладно, бывает.
Совет торговли и мануфактур при Московской городской думе игнорирует распоряжения департамента, считая себя едва ли не главным деятелем торговли и Москвы, и губернии. Решили, что сами имеют право устанавливать цены на хлеб, минуя министерство. Вот, предстоит ему вначале встретиться с Ушаковым — городской головой, а если с ним не удастся договориться — идти к губернатору. А иначе придется писать жалобу самому государю, но государь шутки шутить не любит. Ишь, распустилось местное самоуправление, много воли взяли.