— Если вам придется выезжать на труп, тогда и научитесь определять характер пятен, — утешил я студента, хотя и помнил, что на трупы тому выезжать не придется. — Это я по своему опыту судебного следователя скажу.
— А вы судебный следователь? — заинтересовался Антон.
Надеюсь, будущий автор «Шведской спички» и «Драмы на охоте», где мои коллеги выступают главными действующими лицами, не станет интересоваться — а было ли что-нибудь «интересненькое»? Если станет, перескажу его же собственный рассказ следствия по делу рыбака, свинчивавшего гайки на железной дороге.
— Молодые люди, — вмешалась Анна. — Вы думаете, барышням интересно слушать разговоры о трупах или о трупных пятнах?
— Мадмуазель, прошу меня сердечно простить, — слегка насмешливо ответил студент. — Но мужчины очень часто слишком увлекаются деловыми разговорами.
— Именно так, — поддакнул я. — Не жизнь, а сплошная мерехлюндия. Кстати, — встрепенулся я. — А как вы познакомились? Отчего вдруг спор завели? Аня, наверняка ты?
— Ну, как всегда, — хмыкнула Анька. — Ежели что — я всегда виновата. А и всего-то в павильончике спросила — а привезли ли журнал «Осколки» за нонешний месяц, а его еще нет. А господин студент — который вам Антоном представился, сказал — что это дрянной журнал, в нем только фельетоны печатают. Я и ответила — а что плохого в фельетонах? Смешные они. А серьезные вещи пусть граф Толстой пишет. Правда, мне его скучно читать.
Интересный разговор получается. Антон Павлович (Антоном все-таки не могу называть) ругает журнал, который ему приносит доход? Впрочем, все бывает.
— Знаете, друзья мои, — назидательно сказал я, — как мне кажется — вы оба правы. Правы — но… с маленькой оговоркой. Если в журнале много фельетонов и они плохие — это ужасно. Но если «Осколки» станут печатать… Антошу Чехонте, а еще Человека без селезенки, Брата моего брата — замечательно!
— Вы так считаете? Кажется, они сущие безделицы. Что там может понравится?
— Антон, я даже не сомневаюсь, что литературные критики выскажутся и укажут — что может нравится в фельетонах и коротких рассказах, — усмехнулся я. — Отметят, что автор, укрывшийся под псевдонимами, высмеивает человеческие пороки — лицемерие, скупость, чинопоклонство. Еще он создал новый формат рассказа — без нравоучений, обратился к внутреннему разговору своих героев. Но у критиков, у преподавателей литературы слов много — они за это денежки получают.
— А разве я… то есть, Чехонте, это сделал? — удивился студент. — Высмеивал там, бичевал? Он, то есть я, просто писал.
Кажется, будущий великий и выдающийся изрядно озадачен. А ведь я еще не сказал о том, что Антон Павлович Чехов, в своем творчестве обращается к исследованию человеческой души, глубинным мотивам психики. Так я и говорить об этом не стану. Непедагогично, знаете ли хвалить человека за то, что он еще не совершит. А как совершит — так и без меня найдется кому похвалить. Ругать, разумеется, писателя тоже найдется кому, но не слишком-то сильно станут ругать.
— Если не сделал, так еще сделает, — обнадежил я начинающего писателя и без пяти минут лекаря. — Он у нас еще много что сделает. Но я сейчас не про это. Вы спросили — что может нравится в рассказах Чехонте? А я отвечу — потому что читать интересно.
— И что — это все?
— А разве мало? — ответил я вопросом на вопрос. — Я не редактор, который оценивает — понравится публике или нет, не критик. Я, простите, обычный потребитель. Если хлеб вкусный — я его ем. Нет — есть не стану. Разве что — с большого голода. С духовной пищей все тоже самое. Если вижу картину и она мне понравилась — так ни один критик не убедит, что она плохая. И, напротив — если картина не нравится — убейте меня, никто не сможет убедить, что она прекрасна. Так и с рассказами, да и с прочими литературными произведениями. По моему разумению — есть только один критерий: либо нравится, либо нет. Вот и все. Зато критик потом сумеет обосновать — почему это нравится. А мое дело интересные книги читать. И Аня со мной полностью согласна. Правда, сам я графа Толстого читал, но согласен — слишком уж длинные предложения у него.
Скорее всего, я бы еще долго болтал с Антоном Павловичем — когда-то еще живого классика встретишь? Но вмешалась Нюшка.
— Господа, я прошу прощения, но хочу напомнить Ивану, что нам пора — скоро обед, а наши хозяева станут сердится, если опоздаем. И на кухню меня не впустят, так что — останешься голодным. Я тебе даже яичницу не пожарю.
Да, и впрямь — скоро обед, а матушка еще вчера предупредила, что в доме Винклеров с этим строго. Зря господин полковник говорил, что он из англичан. Чистейший немец!
— Ох, а ведь я тоже опаздываю! — спохватился Антон Павлович. — У меня же еще дела. Очень рад был познакомиться с вами. Надеюсь, еще увидимся.
Пожимая руку писателю, я сказал:
— Если господин Чехонте решит издать книгу, приобрету с удовольствием. А еще, — посмотрел я со значением на студента-выпускника, — буду счастлив заполучить автограф.
— Думаю, автор фельетонов вам не откажет, — усмехнулся студент-выпускник. — Даст бог — книга выйдет, то обязательно ее вам пришлет.
Антон Павлович убежал, а мы с Анькой вышли к Тверской.
— Иван Александрович, а куда он книгу пришлет, если вы адреса не оставили? — рассудительно спросила Нюшка.
— Книга выйдет не скоро, а как выйдет — так адрес отыщется. А нет — то ничего страшного, — отмахнулся я. Не стану пока говорить Аньке, что не люблю книги с автографами. А почему не люблю — сам не знаю. — Да, — спохватился я. — Тебе ведь, небось, с собаки ищут?
— Так мы с Маняшей — это горничная Полины Петровны, гулять пошли, — пояснила Анька. — Одну-то меня кто отпустит? Но у Маняши свои дела — вроде, свидание с кем-то. Мы и договорились, что я к университету пойду, узнаю — как там Иван Александрович? А она к своему кавалеру… Пожарный он, ли из музыкантов, не поняла, но в форме.
— А как ты университет отыскала?
— Иван Александрович, язык до Киева доведет, а уж до университета — тем более. И не переживайте вы за меня, никто меня тут не съест. А если вы пропадете, так что я потом Елене Георгиевне скажу?
Нет, бесполезно Аньке объяснять, что еще как съедят! Ишь, беспокоится она за меня. Так бы и говорила — мол, опасаюсь, что загуляет хозяин.
— Да, Анна Игнатьевна, а ты чего опять на вы перешла?
— Так говорю, как привыкла, — сообщила Анька. — Думаете легко мне вас Ваней звать, да еще и на ты?
— Все вопросы — к господину полковнику с его полковницей, а еще к Ольге Николаевне, — хмыкнул я. — Решили они из тебя приличную барышню и дворянку сделать — изволь соответствовать.
— У, — простонала Анька, потом призналась. — Домой хочу, в Череповец. Надоело барышню изображать. Здесь всякой ерундой занимаюсь, а там у нас дел полно. Елена Георгиевна по вам скучает, а мне надо думать — где кирпичный завод ставить будем, да еще и деньги на него нужно искать. Как подумаю, что еще два, а то целых три месяца в этой Москве сидеть — выть хочется.
— Вот, — потряс я бумагами. — Порадую. Есть возможность сократить наши мытарства на целый месяц, а то и два. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Но это нужно переписать за сегодня и за завтра. Справишься или маменьку на помощь звать?
Нюшка остановилась и протянула ручонку за «моей» работой. Цапнула, взвесила, оценила объем, кивнула:
— За сегодня не успею, но к завтрашнему дню все излажу. Прислугу еще засажу. Они все грамотные, писать умеют.
Глава тринадцатаяПолковник Винклер
Проснулся от покашливания и легкого позвякиванья чего-то стеклянного. Поднял голову — в комнате зажжена свеча, а за столом сидит сам хозяин дома — отставной полковник Винклер. За оконным стеклом еще только-только светает. По ощущениям — часа четыре или пять.
— Ну, наконец-то проснулся, — проворчал Павел Андреевич, вместо того, чтобы извиниться. Пусть это и его кабинет, но сплю-то здесь я.
Когда мы ехали в дом матушкиных родственником, никак не думал, что нас поместят в такие спартанские условия — меня поселят в кабинете хозяина дома, маменьку вместе с Нюшкой — в комнату Ирочки и Мишеньки (дочери хозяев и ее мужа, которые нынче пребывают где-то на службе), да еще и уложат на одну кровать. А нашу прислугу определят на постой в комнату хозяйской прислуги, где уже обитают горничная и кухарка. Как они там поместятся, не понимаю.
А что поделать? Усадьба Винклеров — на Большой Ордынке. Кажется, в этих краях должны селиться исключительно купцы и мещане? Но нет, если это и было, то значительно раньше — лет тридцать, а то и сорок назад, а теперь тут селятся отставные чиновники, не ниже коллежского асессора и отставные военные.
Дом, где обитал полковник с супругой, довольно скромный. Покруче, нежели дом Натальи Никифоровны в Череповце — как-никак, в два этажа, но до нашего фамильного особняка в Новгороде не дотягивает. Но тут Москва, один участок стоит дороже, нежели в Череповце обошелся бы дом с усадьбой. И доходы у семейства Винклеров, хоть и неплохие, но и не запредельные. Пенсия полковника, да какие-то проценты с ценных бумаг, имевшихся у хозяйки. Расходов немного, но, как я уже понял, они помогают семье дочки и, каждый месяц отправляют им энную толику средства. Тоже, все как у нас, в будущем, когда родители помогают своим детям до пенсии.
На первом этаже кухня, чуланы, умывальная, комната для прислуги, гостиная — она же столовая, да кабинет хозяина. На втором — хозяйская спальня, комната дочери, да еще одна комната, пустующая. Раньше она предназначалась для гостей, а теперь это комната любимого внука Андрюши, где ничего не трогают и никого не впускают.
Я, когда мы приехали, тихонько предложил маменьке потихонечку съехать, поселиться в какую-нибудь гостиницу, но куда там! Если остановимся не у родни, обид будет море. Но маменька утешила, что мы тут задержимся ненадолго, на недельку или две, а потом уедем к другим родственникам — тоже двоюродным, а потом к третьим — троюродным. Родня близкая, как же не навести