— Нет, присяжных заседателей стрелять не надо. А вот присяжного поверенного было бы неплохо.
Судя по всему, прокурор говорит вполне серьезно. Хотя, не уверен, что его слова следует воспринимать буквально.
— И чем вам досадил присяжный поверенный?
— Вам доводилось сталкиваться с адвокатами? — поинтересовался прокурор.
Невежливо отвечать вопросом на вопрос, но здесь имеется какая-то подоплека. Значит, Давид Зурабович станет подводить меня к характеристике какого-то конкретного защитника.
— Не так, чтобы часто, должность у меня немного другая — нет надобности присутствовать при процессе, но пару раз доводилось, — ответил я. — Иной раз защитники требуют устроить допрос следователю. Так что, приходится отвечать на вопросы.
— Но присяжные поверенные ведут себя вежливо? Или как?
— Вопросы, каверзные они задают, не без этого. Но чтобы нахамить или еще что-то — не припомню. Повторюсь — я не настолько часто сталкиваюсь с адвокатами. При нашем Окружном суде нет присяжных поверенных, они приезжают из Петербурга, из Судебной палаты. Но сделал вывод, что они делятся на две категории: либо пытаются развалить дело, цепляются за любую мелочь, либо пытаются воздействовать на присяжных эмоционально — упирают на тяжкую долю подсудимого и все прочее. Но хамить следователю или обвинителю… Нет, такого не упомню. Да и Председательствующий суда не позволит такого.
— Теперь представьте себе, что обвиняемого в совершении преступления защищает присяжный поверенный, который вас высмеивает, цепляется за любое неосторожно брошенное слово, ищет какие-то забавные или смешные черты в вашем лице, в вашей фигуре?
— Откровенно говоря, представляю такое с трудом, — покачал я головой. — Это уже не адвокат, а какой-то мальчишка. Гимназист… или реалист, высмеивающий учителя на потеху товарищам.
Можно еще добавить — этакий тролль, но тролль здесь остается сказочным существом, а не провокатором в социальных сетях. И термина стеб в 19 веке еще нет. Вот так и вспомнишь свою Нюшку, постоянно ворчащую — дескать, что за дела? Жопа у нее есть, а слова такого нет!
— Тем не менее, это так, — вздохнул Геловани. — И господин присяжный использует свои придирки так, что формально к нему не придраться. Титулярный советник Капустин, товарищ прокурора — слегка заикается. Так вот, поверенный несколько раз спрашивал — не следует ли уважаемому обвинителю обратиться к врачу, чтобы поправить дикцию? А ко мне… Как вы сами считаете?
— Наверное придирается к вашей национальности? — предположил я. — Но не знаю — к чему тут придраться? По-русски вы говорите чисто, словно прирожденный русак.
— Тем не менее, на одном из процессов господин Куликов — это фамилия присяжного поверенного, очень вежливо спросил — вам не трудно было читать уголовное дело, написанное по-русски? А потом, несколько раз повторил — мол, как же хорошо, что представители кавказских народов — люди гор, но так прекрасно говорят на языке, характерном для великороссов! Мол — он гордится, что прокурор Московского окружного суда выучил русский язык. Я с васми лэт живу в Маоскве, но послэ таго, как мнэ пять, а то восем разпадрят скажут, что я прэкрасно гавару па русски, ва мнэ прасыпаетса кавказский акцэнт! Бозишвили! — выругался окружной прокурор.
Давид Зурабович какое-то время молчал, приходя в себя. Наконец, взял себя в руки и извинился: — Прошу прощения.
— Ничего страшного, — отмахнулся я. — Я все равно ничего не понял. Но понял, что этот Куликов — не только сукин сын, но еще и маймуно виришвило.
Похоже, господин Геловани и сам нечасто слышал такие слова, да еще в устах русского человека. Возможно, мое произношение оставляло желать лучшего, но он понял. Хмыкнул, пожал плечами, но не стал спрашивать — откуда я знаю[1]?
Мой друг Костя Авалиани пришел бы в ужас, услышав такие ругательства. Для него и слово дурак было бранным.
— Он еще хуже, чем обезьяна и сын ишака. Подлец и сволочь. У меня уже два помощника наотрез отказались выступать в качестве обвинителя, а один подал в отставку. Если вы откажетесь, придется мне самому выступать с обвинением. Но я не знаю — чем все закончится. Я пытаюсь себя контролировать, но Куликов уже знает мою болевую точку. Могу вспылить, накинуться на Куликова прямо в зале заседания суда. Мне потом придется либо идти под суд за причинение увечий, либо уйти в отставку с позором. А Куликов будет счастлив. А газеты опять раструбят о позоре московской прокуратуры и об очередном выигранном деле. Да что там — прокурор накинулся на адвоката! Да о таком не только наши газеты, но и европейские станут трубить месяца два. А присяжные заседатели ходят на такие процессы с огромным удовольствием, словно в театр.
Ну, или словно актеры-любители, на которых вдруг обратили внимание. Это я уже про себя добавил.
— Да кто же он такой, присяжный поверенный Куликов? Неужели нельзя его попросту взять и уволить?
— Заметно, что вы из провинции, — вздохнул прокурор. Спохватившись, принялся объяснять: — Нет, Иван Александрович, это я не в обиду. Сергей Петрович Куликов — двоюродный брат Алексея Ивановича Куликова, являющегося зятем нашего генерал-губернатора князя Владимира Андреевича Долгорукова. И все попытки как-то урезонить господина Куликова наталкиваются на смешки — дескать, суд присяжных подразумевает состязательность сторон. Вот и состязайтесь.
— А Председатель — то есть, старший председатель Московской судебной палаты, на имя которого я писал прошение? Он может как-то повлиять? Он все-таки тайный советник, сенатор. Объяснил бы присяжному поверенному, что следует соблюдать какие-то этические нормы?
— Его Высокопревосходительство тайный советник Шахов не станет вникать в такие мелочи, как недовольство прокурора и его помощников. Он витает в таких эмпиреях… К тому же — у него четырнадцать округов. А увещевания второго и третьего председателей, равно как и председателя суда, не помогают.
М-да, любопытный персонаж. Интересно, что движет этим самым Куликовым? Жажда славы любой ценой? Или просто любовь к скандалам? Есть же такие люди, которые не могут жить спокойно.
— Заметьте — Куликов берется только за такие дела, которые, с точки зрения защиты перспектив не имеют, — сообщил Геловани.
— А что за дело, которое вы собираетесь мне поручить? — поинтересовался я.
— Кража, которую совершил священник, — ответил прокурор.
— Надеюсь, не священные сосуды из храма? — озадаченно поинтересовался я.
— Именно что священные сосуды и, как на грех, из храма.
— М-да… — протянул я. Вырисовывается не просто дело о краже, а святотатство.
— Вы удивлены? Увы, иной раз так бывает, что и священники совершают хищения, да еще и сопряженные со святотатством.
— Да я не то, чтобы удивлен, — протянул я. — Вспомнился анекдот, что слышал. Он, кстати, о господине Плевако.
— Вот как? — заинтересовался Геловани. — А что за анекдот? Я недавно услышал о старушке, что украла жестяной чайник. Вы слышали?
Я кивнул. Слышал я про старушку. Правда, вариации разные — и жестяной чайник за тридцать копеек, и кофейник за триста рублей[2].
— Судят батюшку, который с похмелья украл и пропил потир. Дело, вроде бы ясное, батюшке грозит немалый срок, но встает Плевако и в своей заключительной речи говорит: «Господа присяжные заседатели! Вспомните, сколько грехов отпустил вам батюшка за свою долгую службу. Так неужели мы не простим ему один-единственный грех?»
— Разумеется, священника оправдали! — захохотал прокурор. — Расскажу господину Плевако, он эти анекдоты в отдельную тетрадочку записывает.
Мы с моим нынешним шефом понимали, что оправдательный приговор вынесен быть не мог, потому что председатель суда, напутствовавший присяжных заседателей перед их уходом в совещательную комнату, задал бы следующие вопросы: "Виновен ли вышеупомянутый священник в том, что он совершил кражу священных сосудов из храма?«, 'Если священник совершил это деяние, то отдавал ли он себе отчет в том, что совершает не просто кражу, а святотатство?», «Заслуживает ли снисхождение священник?». Вопросы достаточно конкретные, требующие конкретных ответов.
— Есть еще один анекдот о Плевако, — сообщил я. — В кабинет присяжного поверенного вбежал разъяренный торговец мясом: «Если собака стащит кусок мяса с моего прилавка, должен ли за это отвечать ее хозяин?» «Непременно!» — ответил Плевако. «Так вот, ваш пес стащил у меня окорок, стоимостью в три рубля». «Отлично, — отвечал адвокат, — уплатите мне еще два рубля и мы в расчете за время, потраченное мной на вашу консультацию».
Расстались мы с Геловани довольные друг другом. Прокурор, разумеется, был доволен больше. Он-то и анекдот новый услышал, да еще и заполучил для своей конторы мальчика для битья. А я получил у канцеляриста ключ от своего временного кабинета и увесистое уголовное дело по обвинению Васильева Петра Петровича, священника, запрещенного в служение по статье 241 Уложения о наказаниях 1845 года.
[1] Узнал не от своего друга, а из фильма, автором сценария и режиссером которого был грузин. Думаю, читатели догадались.
[2] Не стану приводить здесь анекдот об украденном чайнике. Он хорошо известен. Но суть в том, что такое дело не дошло бы до суда присяжных. Сомневаюсь даже, что его принял бы и мировой судья. В худшем случае для старушки — ее бы обматерил городовой, вот и все. Впрочем, у В. Вересаева есть другая версия — украден был не чайник за 30 коп., а кофейник за 300 ₽ И дело рассматривал выездной суд. Дальше все по тексту.
Глава восемнадцатаяЗнакомство с делом
Москва моего времени, по сравнению с позапрошлым веком, изменилась гораздо сильнее, нежели Питер. Улица Тверская узкая, да еще и кривая. Прямо посередине рельсы, по которым пара усталых лошадок тащат забавный вагончик. Дома пониже, какие-то непривычные. А памятник Пушкину не там, где ему полагается быть. Стоит рядом с каким-то монастырем. До наших времен монастырь не сохранился, логично подумать, что снесли.