Но пока я думал, Силантий уже все прочистил, спустился вниз и протягивал ладонь за обещанной серебрушкой. А я, на радостях, что дядька не шлепнулся, отвалил тому аж тридцать копеек!
— Благодарствую, — радостно сжал ладонь дядька и побежал в кабак.
Вот так вот, как бы сказали философы — а много ли надо русскому человеку? Поработать и напиться.
Я вошел в дом и с порога услышал, как Анька ругается. Уж не матерится ли? Мы с ней договаривались…
Нет, матерных слов не было, зато имелись эвфемизмы — простые, вроде «блинов», «горелых блинов», а еще «блин твой с вычурной ручкой». Надо же до такого додуматься! Запомню.
Впрочем, если бы Анька и материлась всерьез, я бы ее понял и простил. Сам бы матерился, потому что пол, в радиусе метра вокруг печи, был завален сажей, а девчонка наводила порядок. Но и это ничего, но девчонка заметала сажу и грязь с пожухлыми листьями (листья-то откуда взялись?) в «господском» наряде. Хорошо, что это был наряд для дороги — коричневая юбка и такая же блузка, но все равно, девчонке приходилось делать героические усилия, чтобы не перемазаться. Кстати, у нее это получалось. А вот если бы я заметал эту грязь, точно бы, перемазался по уши.
Завидев меня, указала на какие-то кусочки, вроде глины.
— Вон, я же говорила, что в трубе гнездо.
— Это чье?
— А кто его знает? Верно, ласточкино. Только уже старое.
Старое — хорошо. Значит, птичка успела снести яйца, высидеть их, а теперь ставит своих детишек на крыло.
— Иван Александрович? — позвала меня Анька, а когда я повернулся на зов, кивнула на дверь: — Шел бы ты погулять, господин асессор. Скоро от Десятовых наши вещи привезут, а мне еще полы перемывать. А если хозяин под ногами служанки путается — и служанке не в радость, и хозяину худо.
— Так я… это самое, помогу, — растерялся я, а еще возмутившись, что меня выгоняют из собственного дома.
— Ваня, как ты сам иной раз говоришь — лучшая помощь, когда ты не мешаешь, — безапелляционно сказал Анька. — Знаю я твою помощь — белье свалишь не туда, все перепутаешь. И вообще — неприлично, если барин с узлами станет таскаться. Так что, ваше благородие, давай-давай.
— Анна Игнатьевна, совсем ты нюх потеряла, — возмутился я. — Ты как, белка бешеная, к хозяину обращаешься?
— А что не так? — растерялась Аня. Потом вспомнила: — Ой, да я и забыла… Иван Александрович, вы же теперь высокое благородие. А чего с меня взять, с дурочки деревенской? Так что, ваше высокоблагородие, гулять идите. Цигель-цигель, ай-лю-лю.
Вот ведь, научил на свою голову.
Ладно, если выгоняют из собственной хижины, так и пойду. Пришла, понимаете ли лиса, зайца выгнала.
— На берег сходи погулять, с барышней какой-нибудь позаигрывай — полулыбайся, но знакомства не заводи, понял? И целоваться не вздумай! — напутствовала меня девчонка.
— А если барышня сама меня вздумает целовать? — поинтересовался я.
— А ты не давайся, а убегай сразу. И ори громче — я прибегу, отобью, — фыркнула Анька. — Вань, с барышень-то чего взять? Они дуры, а ты у меня умный — думать обязан. Скоро Елена Георгиевна вернется, нацелуешься. — Потом маленькая кухарка переменила решение и выдала хозяину новое указание: — Нет, на бережок не ходи. Там наверняка барышни ходят, а если меня рядом не будет, так вмиг сцапают, не услышу, как ты орешь. Ваня, ты просто по городу погуляй, потом зайди куда-нибудь кофейку попей.
Я уже собрался выходить, как меня снова окликнули:
— Ваня, китель новый надень — я погладила и рубашку смени, я свежую сверху выложила, воротничок там же. Все-таки, в люди пойдешь, тут не Москва и не Петербург, сразу внимание обратят. Эх, Иван Александрович, горе ты мое… Часика через два вернешься, а лучше — через три. Да, и пирожное мне не забудь купить.
— Пирожное ей, — хмыкнул я.
Надрать бы кому-то… какую часть.
— Ага, можешь и два.
Вот так и выращивают крокодилов! А ведь приличная девчонка была.
Нет, ну что я целых три часа стану делать? Можно, конечно, на берег Шексны сходить, с барышнями поперемигиваться. Но сколько это займет времени? Минут десять, не больше, дальше глаза устанут. И барышни, которые приличные, давным-давно знают, что у молодого и перспективного чиновника есть невеста, значит, терять время на перемигивание не стоит. А с неприличными, которые тоже все обо мне знают, и перемигиваться не стоит.
Пройтись, что ли, по лавкам? Нам бы с Анькой список составить — что требуется купить? Привыкли, что все было, а теперь, словно после переезда, когда не помнишь — в какую коробку носки засунули, а где молоток? Может, его вообще оставили на старой квартире? Нужные вещи находишь дня через три, иной раз проще новое приобрести, нежели старое отыскать.
— Иван Александрович! — услышал я.
Задумался, и не заметил, что рядышком остановилась коляска, а в ней сам Городской голова — купец первой гильдии господин Милютин, а напротив — секретарь Городской думы и помощник головы господин Кадобнов.
— Здравствуйте, Иван Андреевич, — приподнял я фуражку над головой. Переведя взгляд на помощника, поздоровался и с ним: — Федор Иванович, мое почтение.
— Иван Александрович, вы прогуливаетесь или куда-то направились? Ежели что — садитесь, отвезем, куда надо, — предложил Милютин. — Место у меня есть, подвинусь.
Хм… А вообще-то, я сам собирался встретиться с нашим городским головой.
Я подошел поближе к коляске, спросил:
— Иван Андреевич, мне бы с вами по важному делу поговорить. Когда сможем встретиться?
— А насколько важному? — поинтересовался Милютин. С некоторым смущением сказал: — У меня сегодня встреча назначена с поставщиком — Бугров своего приказчика прислал. Если не затруднит — по какому вопросу? Я бы тогда и время спланировал. Лето, самая горячая пора…
Бугров… Бугров. Вроде, фамилия знакомая. Если встреча с приказчиком Бугрова, значит — что-то связанное с закупками зерна. А, вспомнил. Бугров — едва ли не самый главный оптовик на Волге, а наш Милютин, владеющий целой флотилией речных судов, перекупает у него зерно и везет в Санкт-Петербург. У Бугрова тоже имеются и пароходы, и баржи, но по количеству судов он до нашего Милютина не дотягивает.
— Тогда потом, — отмахнулся я. — Дело-то не горит, хоть оно и важное. Увидимся на заседании благотворительного комитета, тогда и решим — как удобнее. А вкратце — я у государя был на аудиенции, мы с ним о железной дороге говорили.
— О железной дороге? — с недоверием переспросил Милютин.
— Именно так, — кивнул я. — У нас разговор о Череповце зашел, государь и о вас вспомнил. А потом, слово за слово, о дороге заговорили. Но дело такое, что следует его хорошенько обмозговать.
— Иван Александрович, садитесь, — немедленно отозвался Милютин. — Если о железной дороге, то все дела отложу.
Ну, раз такое дело, так почему бы сразу не переговорить? Я уселся в коляску рядом с некоронованным королем Череповца и мы тронулись.
— Федор, — посмотрел Милютин на помощника, — ты с человеком Бугрова без меня встретишься?
— Как прикажете, Иван Андреевич, — пожал тот плечами. — А если Николай Александрович потом обидится? Дескать — Милютин побрезговал с моим приказчиком встретиться, передоверил?
— Федор Иванович, а вы ему передайте — дескать, Ивана Андреевича судебный следователь в оборот взял, а станет спрашивать — что за гусь, говорите — сынок товарища министра, нахальный и себе на уме, — посоветовал я. — Мол, от кого другого бы отмахнулись, а этот батюшке пойдет жаловаться.
— Иван Александрович, не наговаривайте на себя, все равно не поверят, — засмеялся Милютин. — Газеты московские не только в Москве да в Череповце читают, но и в Нижнем Новгороде. Да и вы среди купечества фигура известная.
— А когда я успел?
— А кто купца первой гильдии Кузьмина в каталажку отправил? Такие вещи среди первогильдейских купцов нечасто бывают, запоминаются.
А, вот оно что. А я-то уже и забыл про этого купца.
— Иван Андреевич, купец первой гильдии Кузьмин сам виноват. Если он хочет, чтобы его самого уважали, то пусть научится и других уважать. И не только меня, скажем — такого правильного, да у которого папочка важная шишка, или городового, но даже обычную проститутку. От хорошей жизни женщина на панель не идет, а если купец и девку побил, а потом еще и в полицию сдал, куда годиться? Даже по закону нельзя два раза наказывать, а уж по совести-то… Это еще и себя не уважать.
— Да знаю я, знаю, — засмеялся Милютин. — Над Кузьминым уже год, как вся Волга хохочет, даже приказчики хихикают.
— Ладно, придумаю, что сказать, — решил Кадобнов. Посмотрев на Милютина, спросил: — Только, если цены начнет задирать?
— Начнет задирать — больше чем на двадцать копеек за пуд не соглашайся. Упрется — пусть ищет другого скупщика.
Коляска остановилась около усадьбы Милютина, мы сошли, а кучер повез Кадобнова на встречу. Куда это, интересно? Логично встречу с приказчиком проводить у себя дома, но возможно, что решили совместить приятное с полезным и посетить ресторан.
— Признаться, давно хотел с вами поговорить тет-а-тет, — сказал Милютин. — Но только соберусь на ужин пригласить — слышу, что Чернавский кого-то допрашивает, или кого-то ловит.
Да и я хотел попросту посидеть и поговорить с одним из интереснейших (а еще и самых богатых) людей России, которого пролетарский писатель Максим Горький называл «белой вороной среди черного капиталистического воронья», но пока повода не находил. И зайти, да потрендеть, времени нет ни у Милютина, ни у меня.
Иван Андреевич провел меня внутрь дома, где на первом этаже у него размещался и рабочий кабинет (еще был один в Управе), и приемная, где он принимал ходоков — не только из города, но и из уезда.
По лестнице поднялись в гостиную.
— Думаю, от чая вы не откажетесь? — поинтересовался Иван Андреевич.
— Да кто же отказывается от чая? — улыбнулся я. В России, если явился к вам гость, пусть и по делу — чаем все равно напоят, а от чая отказываться не принято.