Револьвер отлетел, да так, что его не нашли рядом с телом? Сомнительно. А вот если кто-то заглянул, то револьвер мог и утащить.
— Не было похоже, будто-то бы Никитская убегала? — спросил я.
— Может, и убегала. Только, куда там бежать-то? Угол, стена глухая. Справа кровать.
— Не знаете, пропало что-то из дома?
— Опять-таки, врать не стану. Спрашивал Николая Александровича — дескать, посмотрите повнимательнее, но он отмахнулся. Дескать — не до того ему.
Что ж, версию об убийстве и параллельном самоубийстве отметаем. Значит, имеет место двойное убийство. То, о чем я сразу и подумал.
— Соседи что говорят? Что слышали, что видели? Посторонних? Самого господина Никитского?
— Божатся, что никаких выстрелов не слышали, а видеть… Землемера видели, как он в дом господина Никитского шел, потом, через пару дней, самого Николая Александровича, но это уже в тот вечер, когда он мертвецов обнаружил. Деревья вокруг дома растут, а от них можно на другую улицу перейти, а там — хоть до окраины.
— Кто рапорт приказал переписать? Исправник?
— Никто. Как было, я так и написал.
— Андрей Терентьевич, — посмотрел я в глаза городового. — В твоем рапорте указано только про два трупа, безо всяких подробностей. Ты разве такой рапорт писал?
Городовой замялся и я решил немножко нажать.
— Будет суд, придется рассказывать так, как оно было, — слегка занудливо принялся я наставлять. — И клятву давать на святом Евангелии. А на суде тебе прокурор те же вопросы задаст, что и я. Отчего полицейский — старый служака, такой куцый рапорт написал? Что отвечать станешь? До правды-то все равно докопаются — я тебе обещаю, а вот на каторгу ты вместе с исправником пойдешь. Может, он у вас и большой начальник, но и начальники иной раз на каторгу ходят. Или, все будет по-другому — ты отправишься на каторгу, а исправника только со службы турнут. За что его на каторгу-то отправлять? Да, виноват, что подчиненные плохо работают, свои обязанности не исполняют… Его самого на месте преступления не было, в деле его бумаг нет, а вот твоя имеется. Фальсификация это называется. Не горюй — много тебе не дадут, года два.
— Эх, чего уж там… — махнул рукой полицейский чин. — Его высокоблагородие приказал — мол, рапорт перепиши, напиши только самое главное, без подробностей. Мол — два трупа нашли, мужской — землемера, значит, а второй — госпожи Никитской. Неправды-то тут не будет, просто не все рассказал. Скорее всего землемер — а он парень бедный, решил дом ограбить, думал, что никого нет. Убил хозяйку, а потом и сам застрелился, не выдержал.
Ну да, это мы тоже из курса обществознания помним. Одна из форм скрыть истину — выдать правду дозированно. Как там у кого-то из детективных авторов? Подсудимый не сказал неправды, он просто сказал не всю правду.
— А зачем все это исправнику?
— Как это — зачем? Госпожа Олимпиада Аркадьевна Никитская — его сестра сводная, по матери. Стыдно, коли ее любовник убил.
— А если муж?
— Так мужа-то не было, он в своем имении находился. К тому же — Николай Александрович и наш господин исправник друзья лучшие, с самого детства.
Ишь, как все запутано. И тут родня, а тут друг.
— А у Николая Александровича могла быть любовница?
— А вот про это я ничего не скажу. Не мое это дело.
Пожалуй, на сегодня и все. Можно отпускать городового и отправляться в гостиницу.
— Ну-с, господин секретный агент, докладывайте, — обратился я к своему «камердинеру», когда мы с ним вечером уже собирались укладываться спать. А тот поморщился:
— Ваше высокоблагородие, не называйте меня секретным агентом. Я, как-никак, унтер-офицер, а не филёр.
— Спиридон, а вот это напрасно, — покачал я головой. — Не стоит так пренебрежительно относиться ни к филёрам, ни к прочим осведомителям. Ты ж в армии служил, понимать должен, что без секретных агентов ничего не получится — они и местность разведают, прорехи в обороне противника выведают, а если надо, так и планы секретные вызнают.
— Так это в армии. Их там по-другому именуют — лазутчики или разведчики, — уперся унтер-офицер Савушкин. — А тут свои. Я ж родом из Ерги, от нас прямая дорога на Кириллов идет. Тут, вроде, все равно, что доносчик. У нас службе наушникам шинель на голову накидывали, а потом били.
Интересные мысли у младшего начальствующего состава полиции. И, скажем так, абсолютно неверные, словно у гвардейца, которого перевели в Отдельный корпус жандармов. Эти-то косоротятся, когда вынуждены работать с агентурой. А ведь Абрютин парня хочет на повышение выдвинуть. И куда помощнику пристава без осведомителей? Наверное, стоит поговорить с Василием, но лучше провести разъяснительную работу с полицейским. Авось и одумается.
— Спиридон, а как ты преступления собираешься раскрывать? — перешел я на ты. — Полиция без агентуры, да без негласных осведомителей — все равно, что армия без разведки. И служба таких агентов куда опаснее, нежели служба лазутчика или разведчика. Чужого шпиона никто на веревку не вздернет, как в прежние времена, приберегут, потом на своего разведчика обменяют, а тем, кто среди воров да грабителей крутится, выявляет преступления, — сразу перо в бок вставляют, безо всяких подскоков. А преступники для нас с тобой — те же враги отечества, только тайные.
— Простите, ваше благородие — что вставляют?
— Перо, Спиридон — это нож на бандитском жаргоне, — с умным видом пояснил я, словно матерый опер Жеглов, наставляющий салагу Шарапова. — Должен знать, что у преступников свой язык имеется. Его еще тарабарской грамотой именуют. Улица — бан, патроны — это маслины, револьвер — ствол. Ну, там еще много что есть.
— Ни разу не слышал, — удивился городовой.
Еще бы он слышал. Скорее всего, этих слов еще попросту не появилось. Даже и термина «феня» пока нет, и жаргонные слова иные, нежели в моем времени. Блатной язык, в отличие от мертвых языков, вроде латыни, живой и постоянно меняется.
— Потому и говорят — век живи, век учись, — хмыкнул я.
— И дураком помрешь, — хмыкнул Спиридон, а потом смутился. — Простите, ваше высокоблагородие, вырвалось.
Ишь, знает полную поговорку, еще раз молодец.
— Дураками те помирают, которые учиться не желают, — слегка назидательно сказал я. — Так что, первый тебе урок господин унтер-офицер — не считай, что люди, которые готовы с полицией работать, какие-то подлецы и (чуть было не вырвалось слово — стукачи, но удержал этот термин при себе) доносчики. Наверняка ведь при твоей службе такие попадались?
— Еще как, — хмыкнул городовой. — Я, как только на службу вышел, сразу узнал — кто на моей улице жене изменяет, а кто от мужа отай к соседу бегает. И у кого из соседей шестой палец вырос.
— Шестой палец? Ни разу не слышал.
— Это про тех говорят, которые подворовывают, — пояснил Спиридон. — Мол — шестой палец вырос, значит, воровать стал. Но, подворовывать-то подворовывают, но не попались.
— Что ж, любая информация должна в копилку идти, вдруг пригодится, — кивнул я. — Вон, и я сам постоянно чему-то учусь. Новое выражение сегодня узнал, про шестой палец, спасибо.
— Так это у нас с измальства знают, за что и спасибо-то говорить? — удивился унтер.
— Ты с детства знаешь, а я нет. Видишь, и ты меня чему-то поучил. А услышал бы, так и решил, что у кого-то и на самом деле палец отрос.
Решив, что на сегодня разговора об осведомителях вполне достаточно, перешел к делу:
— Ну, что там в Кириллове про господ Никитских говорят?
— Да ничего особенного-то не говорят, — пожал плечами Спиридон. — Я ведь просто потолкался немножко — приезжий, мол, какие у вас тут новости есть? Про убийство, конечно, все говорят — такого в Кириллове сто лет не было, но больше ахают. Не станешь же ходить и спрашивать — мол, не знаете ли, кто убил жену отставного майора с полюбовником?
Мой прокол. Надо было посоветовать Спиридону зайти в кабак, поставить какому-нибудь местному мужичку выпивку, да вывести того на разговор. Я бы, например, стал рассказывать о каком-то череповецком убийстве. Хоть бы и про старика в колодце. А аборигены наверняка принялись бы повествовать о своем. Вот тут и можно свернуть на те вопросы, что нам интересны. Правда, пьяные люди иной раз наговорят целую бочку арестантов, но тут уж приходится фильтровать базар.
— А если не про убийство, а вообще? Что говорят-то? Скажем, про мужа убитой?
— Так говорят, что господин Никитский до убийства два дня отсутствовал, в поместье жил. Он сам-то в поместье, а жена здесь, в Кириллове. А в поместье у него полюбовница третий месяц живет, а жена, вроде бы, и не против. Но супруга раньше ни в чем таком не была замечена. Если и загуляла, то только в отместку мужу.
А вот здесь уже интересно. То, что муж якобы, не появлялся в своем городском доме два дня, еще ни о чем не говорит. Наверняка Никитский знает, как пройти в свой дом не показываясь соседям. И полюбовница у него имеется… Факты, как говорится, заслуживающие обдумывания. Муж решил избавиться от жены, чтобы не мешала его новому счастью. Логично. Но вот зачем убивать любовника? Убить сразу двух человек — куда сложнее.
— А что за любовница, неизвестно?
— Девка какая-то из Череповца приехала, но у нее мать здесь живет, в Кириллове. Кажись, тоже приезжая, не коренная. Но теперь и мать в поместье уехала, к зятю, на все готовое, чтобы на съем дома не тратится. Про полюбовницу больше ничего не знаю. Говорят — не шибко красивая, но вроде, чуток помоложе, чем жена. Но мне, ваше высокоблагородие, слишком-то расспрашивать и не с руки было. Кириллов — город маленький, такой же, как Череповец. Знают, что следователь приехал, из Окружного суда, а я при нем. Кто-то и на самом деле за камердинера принял, а кто-то и нет. А если бы я чересчур допытывался, то кто бы правду сказал? Вот, завтра еще пройдусь. В церковь схожу, со старушками пошушукаюсь.
— Добро. Вот еще что мне нужно узнать, а что за человек такой — землемер Андерсон? Есть ли родственники, где живет? Нет ли врагов? И про покойную. Можно ведь о чем-то отвлеченном поговорить — скажем, любила ли она по лавкам ходить, с кем дружила? Назовут какую-нибудь фамилию, а мы с тобой допросим — может, и на убийцу выйдем.