— Хочу я вам жалобу подать.
— Вы уже бумагу составили? — поинтересовался я.
— Бумагу? Как я ее составлю? — не поняла жалобщица. — Я из бумаги только выкройки составляю, если пиджак заказывают. Но их нечасто заказывают.
М-да, совсем тяжелый случай. Хамоватая и туповатая. Кажется, правильно сделал Ухтомский, что сразу ее выгнал. Но я-то человек воспитанный, обязан выслушать.
— Вы жалобу уже написали?
— А чего это я должна писать? — возмутилась женщина. — Я пришла, вы и пишете. А я и грамоты-то не знаю. Что мне в той грамоте-то? А молитвы я и так знаю. Писаря искала, чтобы тот за меня написал, но никто не желает. Смеются только.
Если не знает грамоты, тогда простительно. Сам составлю.
Вытащил лист бумаги, снял крышечку с чернильницы, вооружился ручкой, начал составлять «шапку» — «исправляющий некоторые обязанности товарища прокурора Череповецкого Окружного суда, коллежский асессор Чернавский Иван Александрович, в своем рабочем кабинете записал жалобу…»
— Давайте, как положено. Фамилия, имя….
Жалобщица по фамилии Прыгунова, звать Софья Ильинична, двадцати трех лет, православного вероисповедания, девица, проживает вместе со вдовой матерью на улице Благовещенской, в собственной половине дома. На жизнь зарабатывает шитьем.
— Софья Ильинична, для начала изложите суть жалобы, а потом мы вместе поразмыслим — как ее правильно составить?
— Вы прокурор, вы и мыслите. А мне мыслить нечего — избили меня, всю харю исцарапали.
— Да, вижу, что лицо исцарапано, — с сочувствием заметил я.
— И не только харю, но и плечи с титьками. Показать?
В прежние времена я бы смутился от подобного предложения, но сейчас отреагировал спокойно:
— Титьки у коровы, а у женщины грудь. Показывать ничего не надо, я не врач. Скажите — кто же вас так отделал?
— Дашка Чистова меня побила, вместе с матерью, — сказала Софья Ильинична. Кивнув на лист бумаги, лежавший передо мной, приказала: — Так и пишите — били меня вдвоем. Одна за плечи держала, а вторая за волосья таскала и харю мою с титьками царапала.
— А кто такая Дарья Чистова? И почему она на вас напала, да еще и вместе со своей матерью? — спросил я. Забегая вперед, выдвинул версию: — Вы мне сказали, что вы швея? Что-то не так ей сшили или денег за заказ много запросили?
— Да какое там для Дашки шитье? — скривилась Прыгунова. — Ей Верка Подгорнова шьет –криво да косо, не по фигуре, зато берет дешево. Верка и мужикам шьет, и бабам. Хотите штаны, чтобы середыш на боку — идите к Верке. Она и возьмет всего рубль, если со своим полотном или мануфактурой. Я только мужикам шью, зато хорошо. Но за штаны, если со своей тканью, три рубля беру.
Да? А сколько мои штаны стоили? Вроде, восемь рублей. Уж не обратиться ли и мне к Софье? Но, как я полагаю, она шьет не для чиновников, а для мещан с крестьянами. Нельзя мне к такой швее, не по чину.
Отвлекся. А еще совершил ошибку, задав женщине сразу несколько вопросов, а она принялась отвечать на последний.
— Так, давайте все по порядку, — предложил я. — Кто и как шьет — это к делу отношение не имеет. Изложите обстоятельства правонарушения.
— Чего изложить?
Мамма миа донна Роза Сальваторес!
— Скажите — где они вас били, как били? На улице, в доме? Как дело-то было?
— Да как дело было? Я раздеваюсь, ложусь в постель, а из-за занавески Дашка выходит, на меня набрасывается. В волосья вцепилась, по башке бьет, да еще и царапается! С Дашкой-то бы управилась, но к ней на подмогу ее мамаша прибежала. Кляча старая, но жилистая. Вдвоем-то и одолели. Дашка-то меня еще и по полу возила — вся спина в синяках. И заноза в том месте, о котором сказать стыдно. Потом за дверь вытащили, во двор выкинули. Ладно, что одежу вслед бросили, иначе бы в одной рубахе домой идти. И блузку шелковую изрезали, а шелк покупной, шесть рублей аршин! Восемь аршинов ушло! Я на этот шелк год копила, по копеечке откладывала.
Мне со стороны не видно, но, наверняка в этот момент захлопал глазами.
— Подождите, совсем ничего не понимаю, — выразил я недоумение. — Вы пришли в свой дом, разделись, легли спать, а они напали? Еще и выкинули?
— Дом-то не мой, у меняв доме мамка живет. Она, хоть и старенькая, но за меня бы вступилась. Вдвоем-то бы отбились. Я бы их сама за волосья драла! Но я не шлюха какая, чтобы мужиков к себе приводить.
— А чей это дом? — уточнил я, хотя уже и сам догадался. Старательно спрятав улыбку, спросил: — А дом-то не Дарьи Чистовой?
— Дом-то не Дарьи, а мужа ее — Филофея Чистова. Телеграфист он. Небось, даже и знаете?
Я покивал. Череповец у нас город маленький. Мне иной раз и телеграммы приходится отправлять со станции, телеграфистов знаю, если не поименно, то в лицо. А парня из-за имени и запомнил. Скромный, впечатления ловеласа не производит. Фрол Егорушкин угомонился, теперь у нас еще один Дон Гуан появился?
— А где Филофей в это время был?
— А Филофей, как Дашка накинулась, сразу же под кровать залез, там и сидел.
М-да… С одной стороны — бросил любовницу на произвол судьбы, а с другой — абсолютно правильно сделал. Что бы с ним сотворили две разъяренные женщины, даже представить не могу. Наверняка парню потом тоже досталось, но не так, как это могло быть вначале. Все-таки, жена с тещей уже сорвали свой гнев на швее.
Мне и швею не жалко, да и Филофея тоже. Осуждать человека за измену тоже не стану, сам хорош. Но коли завел любовницу — так хоть в свой дом ее не води!
Я уже давно понял, что дело это не мое, а мирового судьи, но решил дослушать. Авось, пригодится для чего-нибудь. В повесть вставлю. Времени почти час убил — не пропадать же добру?
— Филофей каким местом думал, когда вас к себе в дом позвал? — поинтересовался я.
— Так Дашка-то, когда Филофей на дежурстве, к матери уходит, — усмехнулась Софья. — Только он жене говорил, что смены у него длинные, по шестнадцать часов, а они по двенадцать. А тут, вишь, прознала Дашка. А может соседи сказали.
Ну вот, и здесь тоже самое. Все-таки, вырос в семье военного. Помню, как мой отец (из того времени) рассказывал, что жены подчиненных обращались к нему с претензией — не слишком ли часто их муженьки на ночное дежурство заступают? Отец, разумеется, офицеров своих не сдавал, перед женами отговаривался сложной обстановкой, нехваткой кадров, но потом делал вздрючки и «ходокам», и заму по работе с личным составом.
— Ревнует нас Дашка. Мы с Филофеем гуляли когда, даже жениться хотели, но потом, как он в Питере на телеграфиста выучился — передумал, да на Дашке женился.
— И так бывает, — не стал я спорить.
— Да наплели Филофею, что я ему изменяла налево и направо. А он рассердился, а Дашка-то тут, как тут! И всего-то разочек дала. Так он и не муж мне еще был. Как замуж выйдут, только с законным мужем спать стану.
— Софья Ильинична, суть вашей жалобы мне понятен, — склонил я голову. — Желаете, чтобы обидчиц наказали за причинение легких телесных повреждений?
— Так уж какие-такие повреждения? Царапины — тьфу, заживут. Пусть они мне за блузку заплатят.
Ну да, блузка, это серьезно. Китайский шелк.
— Сейчас все запишу, вы распишетесь или крестик поставите. Скажу сразу, что Окружной суд вашей жалобой заниматься не станет.
— А почему это не станет? — ощетинилась женщина. — Меня всю исцарапали, занозу засадила, блузка, шелк покупной.
— Суд присяжных рассматривает только серьезные преступления — убийства, изнасилования, тяжкие телесные повреждения, — терпеливо пояснил я. — Если бы Дарья с матерю вас убили, или руки-ноги переломали, тогда бы рассматривали. Вы, слава богу, живы. Скажите — как вы желаете Дарью и ее мать наказать?
— А я-то почем знаю? — вытаращилась Софья. Наморщив лоб, поинтересовалась: — Может, в тюрьму посадить?
— В тюрьму их не посадят. В худшем случае приговорят к штрафу. Я, как товарищ прокурора, вашу жалобу перенаправлю мировому судье. Он дату рассмотрения назначит, вызовет и вас, и ваших обидчиков. Но, скорее всего, не станет судья их наказывать.
— А морду царапать можно? А по полу возить и волосья выдергивать?
— Поставьте себя на место Дарьи — вы приходите домой, а на вашей постели, на чистых простынях ваш муж с любовницей… Что бы вы стали делать?
— Убила бы сразу, — твердо заявила швея. — И мужа-кобелину, и полюбовницу сучку. Может, не насмерть, но чем бы попало двинула.
— Вот видите, как вы рассуждаете? — хмыкнул я. — И сами бы не стерпели, а что от других хотите? А насмерть — точно бы в тюрьму сели.
— А хоть бы и села. Только блузку бы драть не стала.
— Ладно, давайте все-таки жалобу составлять, — сдался я. — Напишем, что вы хотите, чтобы Дарья Чистова компенсировала вам ущерб в размере (шестью восемь — это сколько?)… пятьдесят четыре рубля за порванную блузку.
— Ножницами расстригла, стерва, — перебила меня жалобщица. — Руками такой шелк не порвешь. Тока не пятьдесят четыре, а сорок восемь. Мне лишнего не надо.
— Для мирового судьи неважно — порвала или расстригла, — отмахнулся я. — А пятьдесят четыре — я с запасом брал. Еще напишем, что Дарья вместе с матерью причинила вам легкие телесные повреждения. Про одну лишь блузку писать — несолидно. Можете компенсацию потребовать… Сколько писать?
— Так хотя бы рублей пять. Чего уж много просить? Не мироедка какая. Сама бы на месте Дашки чужой бабе в волосья вцепилась. Вот, коли будет у меня муж, застану с Дашкой, так я ей всё выдеру!
Я писал, а женщина благожелательно кивала. Закончив, протянул ей лист и Софья Ильинична начертила крестик.
— Жалобу вашу я в нашей канцелярии зарегистрирую, перешлем ее мировому судье, — начал объяснять я. — Он и вас вызовет, и обидчиц ваших. Не забудьте на суд резаную блузку принести — покажете судье. И, еще один важный момент…
— Что такое? — насторожилась потерпевшая.
— У мирового судьи очередь на месяц вперед, — принялся объяснять я. — К тому времени, пока до вас дело дойдет, все царапины заживут — и те, что на щеке, и на других местах. Верно?