— Ну-ка, прекращаем рыдать!
— Да-да, прекращаем, — поддакнула Аня, помогая мне поднять кухарку.
Куда там! Худосочная женщина, навскидку — килограмм пятьдесят, сама не желала вставать с пола, а мы вдвоем не могли ее приподнять.
— Барин, прости меня, дуру старую! Солила, как генерал любил!
— Генерал так любил? — изумился я.
— Поначалу солила, как прежним господам, а господин генерал морщился, говорил — слабо, досаливай. Ему любая еда пресной казалась. Он даже селедку соленую подсаливал. Говорил, слабовата.
От изумления забыл, что хочется есть. Ежели, покойный генерал ел соль в таком количестве, то как он до своей смерти от повешения дожил? Ему бы пораньше следовало помереть от переизбытка соли.
— Теть Таня, а ты сколько соли на чугунок кладешь? — поинтересовалась Анька.
— Так четверть фунта. Ежели меньше, так господин генерал не ел.
Чугунок у нас литров пять или шесть, четверть фунта — сто грамм. Бабуля в деревне огурцы солила — стопка соли на трехлитровую банку. Тут, вроде бы, поменьше, но все равно убойно.
— А остальные как ели? — спросил я. Это же не еда, а наказание. Вроде того, чтобы скормить провинившемуся кружку соли. Правда, байки все это. Съешь целую кружку — понадобится срочная хирургическая операция, если до врача доживешь.
— А остальные попроще еду ели, не господскую. Кто ж разрешит щи с мясом есть? Довольно с нас и постных. Я для его превосходительства отдельно готовила.
Ну вот. Ежели б выяснилось, что камердинер решил генерала повесить за такое количество соли, что пришлось есть — суд присяжных бы точно его признал невиновным.
— Ну, а какого хрена мне столько бухнула? Лучше бы эту соль корове скормила — им соль полезна.
— Так, барин, думала, что мода теперь такая — господа соли должны больше есть, не как мы, простые.
— Значит, Татьяна, — принял я решение, — не знаю, как тебя по отчеству, выгонять я тебя не стану. Пока. Сделаешь так — на ужин приготовишь жареную картошку, посолишь, как нормальному человеку, без перебора. И завтра — чтобы все было, как у нормальных. А нынешние щи, да жаркое куда-нибудь на сорняки вылей.
Мы с Анькой вышли из дома и пошли по улице. Нынешней ночью прошел дождь и там, где не было деревянных мостков, образовались лужи и грязь.
— Напомни, чтобы я тебя в сапожную лавку Пятибратова сводила, — деловито сказала Аня, ухватывая меня под руку. — Можно в субботу, после службы — лавка до девяти открыта, а можно в воскресенье.
— А зачем? — удивился я. — У меня же и сапоги есть, и ботики новые.
— Ваня, надо тебе галоши купить, — рассудительно сообщила Анна. — Скоро дожди зарядят, грязь, слякоть. А у Пятибратова недавно резиновые привезли — красивые такие, блестящие. Мы с Леной завтра собираемся пойти, если время выкроишь — пойдем с нами.
А разве бывают женские галоши? То есть, калоши. Не знал. Надо посмотреть, что за калоши такие. Еще и блестящие.
— Никогда бы не подумал, что человек способен съесть столько соли, — сказал я, возвращаясь к собственному удивлению.
— Ага, сама бы не подумала, — кивнула девчонка, потом хихикнула: — Михаил Терентьевич бы сказал, что с таким количеством соли в организме покойного генерала ни один червяк его жрать не станет. Будет он в землице лежать, аки мощи.
Не знаю, получится ли из Аньки ученый — тут уж, как пойдет. Но, определенно барышня станет хорошим медиком. Все задатки, включая профессиональный цинизм, налицо.
— Полежит какое-то время, но природа свое возьмет, — возразил я барышне. — Земля сырая, дожди, вся соль постепенно в почву уйдет, сожрут генерала за милую душу. Если бы его в соляную пещеру, тогда бы и сохранился. А так — вряд ли.
Вот так вот. С кем поведешься, от того и наберешься. Свяжешься с медиками, станешь циником.
Глава 23Шпага чиновника
Осень — пора холодных дождей. Мне так кажется, что в прошлом году дождей было меньше или, так оно и было? Нет, все-таки погода была поприличнее. И зонтик был не нужен, и как-то без галош (калош, то есть) обходился. Зонтик я себе купил, а заодно купил еще два — один для Аньки, второй для Леночки. Девчонки сводили меня в обувную лавку и я себе купил настоящие калоши!
Такие вот, резиновые и блестящие. Приказчик сказал — американские. А что, свои резиновые изделия пока не выпускаем?
Купила мама Леше
Отличные калоши.
Калоши настоящие,
Красивые, блестящие.
Откуда это вылезло? Вслух произносить не стал — скажешь, так Анька сразу уцепится, придется опять плагиатить. А я не помню, что там дальше, а стихи сочинять — фантазии не хватит. Не умею стихи писать, хоть ты тресни.
Девушки тоже обзавелись обновками — красивыми и блестящими. Открытие, однако — женские калоши, которые натягиваются на ботиночки.Да не простые, а с каблучком! И отчего я ни разу не видел женских калош — ни в музеях, ни в частных коллекциях? Возможно, что они просто не дошли до нашего времени, а может, я просто не интересовался такой деталью. Вишь, калоша с каблуком.
Анька второй день живет у Десятовых-Бравлиных. Ко мне, разумеется, забегает, чтобы проведать не то меня, не то Маньку. Скучновато, но ничего. Татьяна пока нареканий не вызывает, готовит неплохо, хотя отчего-то не может освоить драники. Но тоже, еще не вечер и не все сразу.
С калошами и прочим не заметил, как прошла вся неделя и в Череповец вернулись главные полицейские силы, оторванные от города ради ярмарки в Луковце. Теперь и Ухтомский вздохнет спокойнее. Два полицейских на весь город маловато.
А я отправился навестить своего друга Василия Яковлевича.
— Думаю, чего это его высокоблагородие не приходит? Собирался к тебе курьера засылать, — хмыкнул господин исправник, пожимая мне руку.
— Мог бы и сам заглянуть на огонек, — парировал я. — Понимаю, что начальник уезда человек большой, но мог бы и вспомнить. Я, между прочем, по тебе соскучился.
— Соскучился он по мне, — хохотнул Абрютин. — Скажи лучше — не по мне ты соскучился, а ждешь не дождешься, чтобы полицейские к розыску приступили. Дай людям пару дней отдохнуть, тогда и приступим.
— Знаешь, не стану я твоих парней задействовать, — сообщил я. — Все, что можно было отработать, отработал, а следы ведут в Петербург.
Я вкратце пересказал Абрютину содержание разговора с хозяином постоялого двора, что именуется «Звездой Маркса», сообщил о запросе, отправленном в департамент полиции и задании, что отправил уряднику в село Никольское.
— Если что-то появится дополнительное, замечательно, а нет, так сам понимаешь, — развел я руками.
— Ну, Иван, зато у тебя совесть чиста. — утешил меня исправник. — Все, что ты мог сделал, ты сделал. Я бы даже сказал — преступление раскрыл, а уж подозреваемых ловить, это не твоя забота.
Не стал спорить, что подозреваемые — это не одно и тоже, что обвиняемые, а уж тем более — не подсудимые. Но господин надворный советник и кавалер это сам знает.
Василий открыл дверь, выглянул в приемную, а оттуда сразу же донесся голос канцеляриста:
— Уже поставил, ваше высокоблагородие, скоро вскипит.
Верно, у парня выработался условный рефлекс — если появился Чернавский, нужно ставить самовар. Все правильно. Иначе зачем следователям в гости к исправникам приходить?
— Я, кстати, выяснил, кто в Выксинской пыстоши лабиринт построил, — сообщил исправник. — Поговорил с Лобановым Петром Алексеевичем. Он уже восемь лет исправником в Весьегонске служит.
— И кто же? — заинтересовался я.
— Представляешь, ты угадал — дикий помещик. Георгий Станиславович Вондрачков, у него имение на границе с нашим уездом — три версты до Выксина. Он себя потомком польской шляхты считает, древние курганы копает.
— Вондрачков? — с сомнением переспросил я. — Фамилия у него не слишком-то польская. Скорее уж чешская. И то, насколько мне память не изменяет, это женский вариант фамилии. Ему бы положено Водрачеком быть или Вондрачком, а вот жене Вондрачковой.
— Чего не знаю, того не знаю, — усмехнулся Абрютин. — Официально он Вондрачковым числится, православного вероисповедания, а кто уж он есть — поляк ли, чех, а хоть бы и камчадал — без разницы.
— Тоже верно, — согласился я. — И что за курганы? Неужто в наших краях есть славянские курганы?
— Ищет он пращуров польских, которые эти земли завоевали. Не скифы, но тоже на букву с. Лобанов мне говорил, но я запамятовал.
— Сарматов, что ли? — удивился я.
— Точно, сарматов, — обрадовался исправник. — Вондрачков считает, что польская шляхта из сармат — или сарматов происходит, а все остальные, кто простые крестьяне, они из славян.
Знаю такую версию, распространенную среди польской шляхты. Впрочем, и у нашего дворянства масса легенд о своих далеких предках — дескать, явился откуда-то пращур со своей дружиной откуда-то издалека. Не то из немецких земель, не то из турецких. Модно.
Еще во мне немедленно проснулся историк. Как это дилетант самостоятельно копает сарматские курганы? А где разрешение от Института археологии? Где «Открытый лист»? Сажать надо за незаконные археологические раскопки.
Впрочем, если человеку нечего делать — пусть ищет. Ни скифов, ни сарматов в этих местах точно не было. Я на первом курсе о сарматах реферат писал, помню[1]. Но если Вондрачков следы финно-угров отыщет — замечательно. Все равно Весьегонск затопят, когда Рыбинское водохранилище обустраивать станут. И Выксинскую пустошь, что пустынью была, тоже поглотит рукотворное море. А жаль. Глядишь, в двадцать первом веке отыскали бы «лабиринт», а мои коллеги ломали бы голову — откуда он взялся?
— Да, а каким боком Весьегонск к сарматам относится? — спохватился я. — Тверская губерния от Польши далеко лежит.
— А вот про это самого Вондрачкова нужно спрашивать, — вздохнул исправник. — И про каменный лабиринт, которому сарматы поклонялись — мол, лучи солнца в него собирали. Желает Вондрачков частицу солнца заполучить, чтобы истинным сарматом стать.