— У нас — никто. Рыбаков надо спрашивать или моряков. Но можно Фрола попросить — пусть брату покажет, тот определит.
— Уж не Ивана ли Ивановича? — вспомнил я хозяина ресторана, в котором как-то устроил банкет для коллег. Мне еще половой потом сказал, что расчет сделали по-божески, из-за моего доброго отношения к младшему брату владельца.
— Его самого, — кивнул Спиридон. — Иван Егорушкин в молодости лет пять в море ходил, должен знать. Потом уж, как отец помер, домой вернулся и ресторан открыл. Вначале-то у него простая чайная при ресторане была, а потом развернулся. Он Фролу постоянно талдычит — дескать, службу бросай, иди ко мне, жалованье выше будет.
Слышал-слышал, что даже вышибалы в ресторанах зарабатывают больше, нежели городовой. Возможно, что и в 21 веке схожая ситуация, но сравнивать не с чем. Сколько получает сотрудник полиции знаю примерно, а сколько «заколачивает» официант, неизвестно. Думается, что зависит от ресторана, от сезона, от количества чаевых. Так и в Череповце тоже самое. У полицейское жалованье стабильное, не зависящее от прихоти начальства.
— Тогда, господин унтер-офицер, это на вашей совести,— сказал я. — Берите веревку, у Ивана Егорушкина спросите — знаком ли ему этот узел? Потом мне рапорт напишете. Если морской, то как именуется? Какой-нибудь шкотовый, гаковый…
По правилам-то, для суда нужно мнение специалиста, но где его взять? Вот, если у Егорушкина-старшего ничего не выйдет, отправлюсь в наш речной порт. Отыщу там какого-нибудь бывшего капитана, отошедшего от дел, допрошу, как специалиста. Нет, а чего самому-то бегать? На это городовые имеются.
Теоретически, морские узлы должны быть схожими и у моряков, и у речников. Но если бывший моряк определит в узле морской, то для присяжных будет достаточно безо всякого экспертного заключения.
— Может, мне еще о лавкам пройтись, узнать — не покупал ли кто веревку? — предложил Савушкин.
Ах ты, это же я должен был сам догадаться! Но похвально, что городовой инициативу проявил.
Веревка — незаменимая вещь хоть в крестьянском, хоть в городском быте. И воз увязать, и живность какую привязать, и ведро в колодце привесить. В мое время, в будущем то есть, на колодцах цепи висят, но тут цепей нет. На тех колодцах, что довелось увидеть, ведро на веревку привязано. Накладно это столько железа переводить. Найдется какой дурак, цепь сразу же и сопрут, отдадут кузнецу. Веревка дешевле, а если украдут, не так жалко. Я даже знаю, что в Череповец привозят веревки либо с Коломны, либо со Ржева. А ведь когда-то канаты и веревки делали ближе — в Вологодском уезде. А было это, если не соврать, в 17 веке, когда в Российском государстве начали появляться мануфактуры. Рассеянные, если не изменяет память. Нет, вру, централизованные. Ну да, в Поморье они были, еще в Вологодском уезде. Но продавали, в основном, не своим, а иноземцам, в Холмогорах.
Вишь, чего это я вспомнил? И что мне это даст?
— Да таких веревок во всех лавках полным-полно, — вмешался доктор. — У Лобанчикова недавно завоз был. Заходил к нему позавчера. Небось, половина уезда у него в лавке побывала, он и не вспомнит.
— Если кто из своих, из череповецких мещан, или из мужиков, то не вспомнит, а если чужак купил, наверняка в глаза бросится, — ответил за меня Абрютин.
Михаил Терентьевич только губу оттопырил, показывая всем видом, что занимаемся мы ерундой. Согласен, что шанс отыскать иголку в стогу иголок слабый, но попытаться можно.
— Все, закончил, — сообщил Абрютин, вручая мне схему. Кивнув приставу, приказал: — Антон Евлампиевич, городовых отправь — пусть проводят подворовый обход, ищут свидетелей, отрабатывают частный сектор. Ну, что тебя объяснять, сам знаешь.
— Слушаюсь, — откозырял Ухтомский. — Только, ваше высокоблагородие, городовых лишь завтра по соседям смогу отправить. Все, кто в участке был в земскую больницу отправил — там больные по пьянке передрались. Пока то да се, вечер будет.
— Пусть хоть завтра, — согласился исправник. Посмотрев на меня, спросил: — Какие на сегодня задания будут, господин следователь?
— На сегодня ничего сложного. Выяснить — кто живет в доме, где у покойного генерала жена с детьми обитают, где прислуга ночует,
— О прислуге выясним, а про жену я сразу скажу — вдовцом генерал был, сын имеется, но где-то в Европе пребывает. Даже не знаю — служит ли, или так, по собственной надобности. Я сам с генералом только пару раз виделся, когда он в Череповец переехал, и имение в уезде купил. Если уж совсем точно — то он инженер-генерал-майор. Служил в Главном инженерном управлении, должность начальника инженерного отдела занимал.
— То есть, он не наш? — уточнил я. — В том смысле — не из череповецких дворян?
Можно подумать, что я сам из череповецких дворян, но моя фамилия, по крайней мере, имеется в списках дворян Новгородской губернии.
— Не упомню — из каких он дворян, про это в Дворянском собрании надо справляться, — отозвался Абрютин. — Но дом этот, и имение он у наших купил, у Петраковых. Два старичка жили, в имение не ездили, решили в Санкт-Петербург перебраться, поближе к дочери. У дочери двое детей, но им ни дом в Череповце не нужен, ни имение. Сказали — лучше наследство деньгами или петербургской квартирой. Очень радовались, что покупатель нашелся. Калиновский грозился имение в порядок привести, сад регулярный разбить. Но сразу скажу — цену не знаю, не спрашивал.
Были бы мы наедине, обязательно бы укорил Василия — дескать, как же так? Всегда считал, что исправник все обо всем знает.
Но каменный дом, думаю, тысячи три, не меньше, усадьба со службами — не меньше тысячи. А сколько стоит поместье — даже гадать не стану, это от многих факторов зависит. И от размера, и от урожайности. Опять-таки — какой дом, далеко ли речка?
— Сам чем займешься? — поинтересовался Абрютин, решив, что уже можно переходить на ты. Кивнув на мою левую руку, сказал: — Если побаливает — скажи, сами все сделаем. Твоя задача — руководить. Ты, если хочешь, в стороночке посиди. Я вообще тебя не хотел тревожить, но, сам понимаешь, обстоятельства.
Ну да, понимаю. И прав исправник, что сразу меня позвал. Иначе точно, все списали на самоубийство.
— Я пока письменный стол осмотрю, в бумагах пороюсь. Авось, что-нибудь полезное отыщу. Не похоже, что убийство совершено с корыстной целью, но как знать? Потом Якова допрошу. Нужно уточнить — не пропало ли чего? Кем он тут будет? Камердинером или дворецким? Как понимаю, он покойника обнаружил?
— Так точно, Яков первым и будет, — отозвался Ухтомский. — Прибежал в участок, заявил — мол, пришел в кабинет, а барин в петле висит. Я сразу к господину исправнику, он уж об остальном распорядился. А Яков прежде у Петраковых служил, а они, когда уезжали, всех стариков, вроде его, господину генералу передали. Да он и сам уже в столицу не поедет, зачем?
— Тогда, пожалуй, бумаги могут и подождать, — решил я. — Сейчас, как труп увезут, а наш разгневанный Парацельс уедет, тогда я дворецкого и допрошу.
— Иван Александрович, — подал голос Ухтомский. — вы уже в который раз его высокородие Парацельсом именует. Позвольте полюбопытствовать — а кто это такой?
Эх, чего это я разбудил лихо? Федышинский только и ждет, чтобы снова начать урчание и ворчание. Но сам виноват, что распустил язык.
— Был такой врач, а еще химик, астроном и прочее, а жил давненько, в 16 веке. Он, в отличие от прочих медиков, которые все болезни лечили кровопусканием, начал лекарства составлять, — принялся разъяснять я. — Считал, что человек состоит из тех же веществ, что и прочие тела природы — моря, океаны, земля. Значит — внутри человека есть ртуть, свинец, золото, и сера и все прочее. Все перечислять не стану, но вы поняли. Если человек здоров, значит, все вещества в наличии, а заболел, так чего-то не хватает, нужно добавить — может, серы недостает, а может, ртути.
— Эх, Иван Александрович, что за чушь вы несете? — возмутился Федышинский. — Небось, тоже статью Бриера прочли? Заверяю — учение Парацельса гораздо старше самого Парацельса, сам Гиппократ теорию равновесия вывел, а швейцарец все достижения себе присвоил. Думаю,как вспомнили о Парацельсе, так и забудут. Вот, скажите, вам известно его настоящее имя?
Про Бриера не слышал, но настоящее имя Парацельса знал. Историк я, или где?
— Как раз знаю, — хмыкнул я. — Его настоящее имя Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм.
Федышинский с уважением посмотрел на меня, а я не стал излагать известные мне подробности из жизни Парацельса. Ими, в свое время, с нами щедро делился наш профессор, читающий лекции. Например, мы узнали о том, что великий ученый не любил мыться и менять одежду, считая это напрасной тратой времени. Чего доброго, Михаил Терентьевич примет это на свой счет.
А вообще — мне работать надо, а не болтать о великих и выдающихся. Но как тут работать, если телега до сих пор не пришла, а эскулап над душой стоит?
Впрочем, кое-что можно сделать.
— Спиридон, а где слуга? — спросил я у городового.
— Так и стоит, в коридоре, — отозвался Савушкин.
Яков, как стоял, упершись лбом, так и стоит. Осторожно похлопав старика по плечу, добился, чтобы тот повернулся лицом ко мне. Ух ты, а ведь он так и не закончил рыдать. Слезы, как текли, так и текут.
М-да, тяжелый случай. Впечатление, что слуга не хозяина потерял, а близкого родственника.
— Прости, дружище, что отвлекаю, но мне твоя помощь нужна, — мягко обратился я. — Я следователь, расследую смерть твоего хозяина. Зовут меня Иваном Александровичем. Нужно кое-какие вопросы задать.
— Ничего говорить не стану, — ответил старик, едва шевеля губами.
А вот это уже интересно. Такое впечатление, что его кто-то здорово испугал.
— Я пока ничего и не спрашивал, — улыбнулся я. — У меня и протокола нет, я так, из чистого интереса. Выслушаешь, сам решай — отвечать или нет. Узнать хотел — почему в кабинете мебели мало?
Яков похлопал глазами, осмысливая — о чем его спросили, потом, вытащив из кармана носовой платок, громко высморкался. Осознав, что вопрос не страшный, надумал ответить.