А мне что, жалко, что ли? Хочет пристав своего подчиненного поучить – пусть.
– А чего я-то? – обиделся Смирнов. – Тихонович у нас болтает, что господин следователь из бывших студентов, а студенты, они все против царя идут.
Я осторожно избавился от руки пристава и снова сел, давая разрешение всем прочим расслабиться.
Возможно, что зря я так себя повел. Скорее всего – было достаточно одной шутки, но у меня не было цели стать «своим» среди полицейских чинов. Напротив – сейчас это лишнее. А что они про меня станут говорить между собой – мне все равно.
– А Тихонович-то – он кто такой? – поинтересовался я. – Откуда он про меня знает?
– Так Тихонович – канцелярист наш, без чина, – пояснил Антон Евлампиевич. – У него сестрица, Анна, гостиницей управляет. У Аньки-то первый муж хозяином «Англетера» был, а потом помер. Анька во второй раз замуж вышла, мужа себе подыскала смирного и хозяйственного, а сама она в гостинице за мужика.
Вот оно что. Анна Тихоновна – хозяйка гостиницы. Ну да, ей-то я говорил, что я из студентов, а то, что мой отец вице-губернатор, не новость. Значит, это она сплетню-то распустила.
– Спросите-ка у своего Тихоновича, как он считает – поставили бы в следователи человека, который против царя идет? Был он студентом, нет ли – тут дело десятое. У следователя, как и у вас, одна задача – порядок в государстве блюсти. Разве не так? А вот скажи-ка, городовой Смирнов, можешь ли ты себе такое представить, чтобы полицейский против царя пошел?
Вроде и недалеко Макаринская роща от Череповца, но все равно мы вернулись только к обеду. Смирнов сопроводил телегу с покойником в морг, а господин пристав посмотрел на меня.
– Ну что, Иван Александрович, сейчас пойдем Шадрунова брать или потом, ближе к вечеру, когда он домой придет?
Я призадумался. Не специалист я по арестам, но и в том, и в другом случае имелись свои плюсы и минусы. Конечно, лучше бы брать кузнеца прямо сейчас, пока он не начал дурить. Если он и на самом деле убийца, то о находке трупа уже знает – город-то маленький, – и знает, что скоро за ним придут. Но вот кузница меня смущала.
– В кузнице народу много работает? – поинтересовался я.
– Человек пять, – отвечал пристав.
– Если мы нагрянем, заступаться за Шадрунова не станут? А иначе у нас боевые действия пойдут, а не арест.
– Заступаться не станут, – уверенно ответил Антон Евлампиевич. – Тимка Савельев – тот еще кобелина, ему уже несколько раз зубы пересчитывали. Но одно дело по зубам дать, совсем другое – убить, да еще так скверно.
Я мысленно присвистнул. Скажите, где патриархальность русского народа? Где хваленая женская верность? И где чистота женатых мужчин? А тут… Городовой, которого муж снял со своей жены, сидит в крапиве с голой, простите, жопой. И какой-то приказчик, которому рады жены!
Нет, не стоит идеализировать нашу историю. Впрочем, и мазать черным цветом не стану.
На всякий случай господин пристав взял с собой еще пару человек. Мужик-то здоровый, но если навалимся всем миром – как-нибудь да справимся.
Но на заводе Шадрунова не оказалось. Мастер, что начальствовал над кузнецами, сказал:
– С утра на работу не вышел. Жена прибежала, сказала, мол, заболел. Знаю, как он болеет. Нажрется, а потом два дня в себя приходит. Если бы не был лучшим кузнецом, давно бы его уволили.
Что ж, может, оно и к лучшему. Если кузнец сейчас лежит, то возьмем его без проблем.
– Давай, Епифанов, первым зайдешь, а мы следом.
Городовой Епифанов мелко перекрестился, вздохнул и, открыв дверь в дом, отважно шагнул вперед.
Но только полицейский вошел, как изнутри раздался протяжный рев, и Епифанов, словно пробка из бутылки, вылетел наружу. А следом за ним выскочил здоровенный мужик, показавшийся мне настоящим чудовищем – на полголовы выше меня, а кулаки размером с мою голову. И мало того – Шадрунов держал в руках сучковатое полено.
Похоже, подозреваемый был не в самом доме, а в сенях, и ждал появления непрошеных гостей. А еще – он был пьян. Не настолько, чтобы упасть и заснуть, а настолько, чтобы уже ни хрена не соображать и оказывать сопротивление полиции. При толковом адвокате у Шадрунова был шанс свести убийство любовника мужа к каторжным работам лет на восемь, а вот за убийство полицейского чина он рисковал головой.
Кузнец с завода братьев Милютиных выскочил во двор и махнул поленом, описав круг, а все мы – и городовые, и я – шарахнулись от него, едва успев ускользнуть от удара. А если бы попало – пиши пропало. Да еще занозы бы пришлось выковыривать.
– Шадрунов, не дури! – строго сказал пристав, хлопая себя по кобуре. – Станешь дурить, я в тебя пулю засажу, понял?
Но господин пристав не спешил вытаскивать свой табельный револьвер. Интересно, с чего это вдруг? Кобура не пустая – вон рукоятка револьвера торчит и шнур болтается. Тут до меня дошло, что пристав попросту не зарядил свое оружие. Может, забыл, а может, решил, что ходить со снаряженным револьвером чревато.
У полиции, что пришла за арестантом, вообще никакого оружия не было. Вот, разве что, форменные палаши, которые обзывают «селедками», но что может палаш против полена в руках трудящегося человека?
– Твою мать, – вырвалось у меня, когда я увидел, что Егорушкин отважно, словно в бою, кинулся на пьяного кузнеца.
Я едва успел ухватить ретивого городового за шиворот и отшвырнуть его в сторону. Вовремя! В том месте, где только что была голова в фуражке, просвистело полено.
Невольно я заозирался по сторонам. Так, поленница… Полено, это хорошо, но неудобно. А вот тут очень удачно отыскалась чурка – круглая, удобная.
Я сделал шаг в сторону разъяренного кузнеца.
– Эй ты, хрюн моржовый! – выругал я Шадрунова, привлекая к себе его внимание.
– Ах ты про… и х… – отозвался кузнец, переводя дух и опять готовясь взмахнуть поленом. Дальше из него полилось столько нехороших слов, что я бы их лучше не слушал.
Вот ведь как в жизни бывает несправедливо. Я-то его выругал почти ласково. Ну, если и не совсем, так хоть подцензурно.
– Шадрунов, ты слышал, что тебе дяденька полицейский сказал? – поинтересовался я. – А сказал он тебе, дураку: бросай полено, а иначе тебе его в зад засунут. И еще провернут.
Похоже, мои коллеги из полицейского ведомства обалдели от моих слов. А вот взбесившийся кузнец не оценил, снова взревел и ринулся на меня, замахнувшись поленом.
Эх, ну где мои двадцать два года и срочная служба!
Раз!
Шадрунов, получив удар по пальцам, что держали оружие, завыл от боли и уронил полено.
Два!
И моя чурка врезалась в лоб кузнеца, словно бильярдный кий, ударивший по шару. Я даже сам удивился, что получилось так четко и точно. А ведь мог бы и в глаз попасть.
Три. Нет, три – отставить.
Вон городовые уже навалились на лежавшего без чувств кузнеца, переворачивают его и вяжут. А один, фамилия которого мне неизвестна, еще и ударил Шадрунова в лицо. Я сделал шаг вперед, чтобы пресечь это безобразие, но пристав оказался раньше меня. Перехватив кулак подчиненного, оттолкнул его с такой силой, что городовой полетел.
– Я тебя, сукин сын, сейчас так отделаю, что тебя родимая мать не узнает, – пообещал пристав.
– Вот-вот, а я ему тоже добавлю, – вставил и я свои шесть копеек. – Ноги вытащу, спички вставлю.
Полицейские смотрели на меня с непонятным чувством. Не то со страхом, не то с уважением. Нет, скорее всего, с уважением, смешанным со страхом.
Когда связанного кузнеца укладывали в полицейскую телегу, ко мне подошел Егорушкин.
– Ваше благородие, спасибо вам, – пробормотал мужчина. Помявшись, спросил: – Ваше благородие, а ведь вы не в студентах были, а в пехоте служили?
– А с чего ты взял? – деланно удивился я. – Не служил я в пехоте, не было такого.
Вот здесь я почти не врал. В этой жизни я ни в какой пехоте не служил, а в той, когда проходил срочную службу, наш род войск именовался «мотострелковым», а уж никак не пехотой. За один год многому не научишься, но кое-какие навыки я приобрел. Вот уж никак не думал, что они могут пригодиться.
– Я ж видел, ваше благородие, что вы с этой чуркой делали, – улыбнулся Егорушкин. – Самого учили приемам штыкового боя: делай раз, потом – делай два. А вот на счет три, на добивание, вы не пошли.
Тема была скользкая, и я решил от нее уйти. Потом придумаю, откуда я знаю приемы штыкового боя.
– Шипка или Баязет? – поинтересовался я, кивая на его медаль.
Серебряными медалями в память о войне 1877–1878 годов награждали именно тех, кто оборонял эти крепости.
– Шипка, – отозвался городовой, а потом вздохнул: – У меня ведь еще и другая медаль была.
Я кивнул. То, что у городового имелась еще и «аннинская» медаль, я знал и так. Если бы ее не было, то в полицию бы не взяли.
– Ты как-нибудь соберись, да копию закажи, – посоветовал я. – В формуляре у тебя медаль указана, так что – можешь. Наверняка у товарищей такие медали есть, сделают тебе.
– Точно, – хлопнул себя по лбу Егорушкин. – Просто народ свои медали только по праздникам носит. Да и я сегодня нацепил…
Мужчина смешался, а я понял, что наверняка бравый унтер-офицер – две лычки на погонах опять собрался на свидание с дамой своего сердца.
Но мы не успели довести разговор до конца. К нам подошел сам господин пристав.
– Егорушкин, чем языком болтать, лучше в церковь сходи и поставь две свечи. Одну за себя, за дурака, что жив остался, а вторую за здравие господина Чернавского, который твою башку уберег. – Егорушкин порывался что-то сказать, но пристав его оборвал. – Езжай в участок, арестанта в камеру сопроводи. Дежурному скажешь, что господин следователь завтра все бумаги на арест выпишет.
– Может, Шадрунова доктору нужно показать? – предложил я. У меня отчего-то начались угрызения совести. А как им не быть? Первый раз в жизни взял да и заехал чурбаком по голове человеку.
– Ничего, он уже в себя приходит, – отмахнулся пристав. – А фельдшер или доктор, что они скажут? Скажут, что сотрясение мозга, что надобно лежать. Лекарства-то все равно никакого не дадут. Так я это и без них знаю. Вот пусть пока Шадрунов в камере полежит. Водички попьет, очухается денька через два. А как оклемается, вот тогда вы его и допрашивать станете.