ока не Георгиевский крест, а Знак отличия Военного ордена?
– Позвольте, Иван Александрович?
Появление в кабинете пристава ничего хорошего не предвещало.
– Неужели убийство, Антон Евлампиевич? – поинтересовался я.
Я еще предыдущее убийство не раскрыл, а тут на тебе.
– Пока не знаю, Иван Александрович, – покачал головой старый служака. – С час назад из Ирдоматки парнишка прибежал, сказал, что мамка его прислала. Постоялец ихний, фельдшер, мертвым обнаружился. Сам помер или помог кто – неизвестно. Мамка, грит, перепугалась сильно, велела в город бежать. А я решил – вдруг у вас никаких дел нет, сразу бы и поехали. Выяснится, что убийство, все равно придется за вами посылать, а это опять время тратить. И доктор у нас на месте, готов выехать. Он уже в коляске, нас с вами ждет.
Ну, коли доктор уже в коляске, надо ехать.
С Михаилом Терентьевичем мне в одну коляску не уместиться. Поэтому ограничился тем, что пожал ему руку, а сам уселся с приставом. А городовые двинулись следом, на подводе.
От Череповца до села Ирдоматка почти десять верст, на машине, если не спешить, минут двадцать, а мы ехали часа полтора. Поболтали с приставом о разных вещах. Он, кстати, сегодня с наградами по важной причине: дочка, которая живет где-то под Таганрогом, давно просила батюшку выслать портрет, обязательно при полном параде. Вот и ходил в фотографию господина Новикова.
Ах ты, а ведь матушка тоже просит, чтобы я выслал ей фотокарточку. Не забыть бы.
Дорогой я попытался получить хоть какие-нибудь сведения, но пристав знал только имя хозяйки – Аграфена.
– Как искать-то станем? – озабоченно поинтересовался я. Я изучал данные на волости и населенные пункты, что находятся в моем ведении. Ирдоматка – село большое, домов сто. Если там не одна Аграфена? Ходить и спрашивать – где покойник?
– Найдем, Иван Александрович, не беспокойтесь, – усмехнулся пристав.
Антон Евлампиевич оказался прав. Выяснять, где покойник, нам не понадобилось. Вон у дома, под старой драночной крышей народ толпится. Спрашивается – чего интересного?
Городовые соскочили с подводы.
– Па-старанись! – привычно гаркнули служивые, расчищая дорогу для начальства.
– Вот, тутотка он, тутотка и лежит, – суетилась еще не старая, но уже изрядно раздобревшая хозяйка.
Тело, прикрытое старым половиком, отчего-то лежало во дворе. Не сговариваясь, мы поснимали фуражки и перекрестились.
– Он что – здесь и умер? – строго спросил я у тетки.
– Зацем здесь? – ответствовала хозяйка, выговаривая вместо ч букву ц. – В доме он помер, сюды его парни мои выташшыли. А зацем цузому покойнику в доме лежать?
Если это убийство, то получается, место происшествия уже затоптали.
Видимо, взгляд городского начальника стал таким строгим, что хозяйка засуетилась:
– А цто, не нада было? – испуганно спросила она. – А я ить и не знала. Думаю, цего ему в квартере-то у меня лежать? Вот парней ить своих и заставила – ташшыте, мол. Тамотка комнатка у Виссариона проходная, если ходить, так все время за него запинаемся.
Пока я сверлил хозяйку суровым взглядом, Федышинский успел снять половичок с лица.
– Господин следователь, самоубивец это, – сказал доктор.
Как это он определил? По глазам? Глаза покойного, совсем еще молодого парня, выражали нечеловеческую муку. Лучше бы не смотрел. Не дай бог, ночью приснится этот взгляд.
Федышинский наклонился к трупу едва не вплотную.
– Сами понюхайте – фосфором пахнет, – сообщил статский советник в отставке.
Нюхать мне не хотелось, но я послушно склонился к лицу парня.
– Принюхайтесь, – посоветовал доктор, пытаясь ладонью подогнать к моему носу запах, исходивший от раскрытого рта покойника.
Твою мать, господин доктор!
Пахло чем-то мерзким, вроде тухлой рыбы. Это фосфор так пахнет? Теперь буду знать.
– Не иначе, спичками отравился, – предположил Федышинский.
– Спичками? – не понял я. – Как можно отравиться спичками? Они что, ядовитые?
– Не нынешними серными, а фосфорными, – пояснил доктор. – Их вроде делать и перестали, но еще попадаются. Отломают головки, сунут в стакан и зальют водой. Смерть страшная, мучиться долго. Бывало такое в моей практике. Гимназистка как-то беременная отравилась, поручик из Вильманстрандского полка, что казенные деньги в картишки проиграл, таким вот способом жизни себя лишил. Поручику бы застрелиться – все легче умирать.
Умирать всегда тяжело, по себе знаю.
– А почему глаза не закрыли? – спросил доктор у хозяйки.
– Так это, – засмущалась хозяйка. – Мы ить вчера с мужем да с парнями к свекрови ходили, по свекру година, там и заночевали. Муж нонча допивать остался, я утром пошла корову доить. Прихожу, а Виссарион уже это, тогось. Я младшенького-то в город послала, а старших заставила выташшыть. Парни-то покойника вынесли, а про глаза и забыли. Я ему сразу лицо прикрыла, так и не видно. Страшно, когда покойники глаза пялят.
Федышинский только махнул рукой и сам попытался закрыть глаза мертвецу. Не получилось. Покряхтев, доктор полез в карман, достал два медяка. Уложив монеты на глаза мертвеца, перекрестился.
– Проводите меня в комнату покойного, – кивнул я хозяйке. Не знаю, зачем это мне – самоубийство не наш случай, но осмотр проведу.
Комнатушка покойного крошечная, да еще и проходная. Представляю, каково приходилось парню по утрам, когда вокруг начинали бегать мальчишки.
Пахло в комнатушке неприятно. Я поморщился, а хозяйка вздохнула:
– Полдня отмывала после няго.
Что отмывала хозяйка, спрашивать не стал. И так понятно.
Самодельная деревянная кровать – лавка с изголовьем, с разбросанным одеялом, постельного белья нет, старый матрас с подозрительными пятнами, самодельный же столик, на нем несколько книг и тетрадей. Сверху клочок старой бумаги, где написано крупными корявыми буквами: «Я травлюся сам, потому в моей смерти прошу никого не винить».
Внизу подпись: Виссарион Григорьев Щетинкин.
Чем он писал-то? Кажется, указательным пальцем.
Посмертная записка есть, ее я с собой возьму. Доктор сделает заключение, пристав составит рапорт. Передам все прокурору, а тот, согласно статье 253 Устава уголовного судопроизводства, составит постановление о том, что дело не открыто в связи с самоубийством покойного. В моем мире это бы называлось «Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела». Вернее – будет так называться.
Пристав, вошедший в комнату вместе со мной, отыскал в углу грязный стакан, понюхал и сморщился. Не иначе в нем Щетинкин и наводил ядовитое питье.
Я полистал документы, лежащие под тетрадями. Разрешение Виссариону Григорьеву сыну Щетинкину, восемнадцати лет от роду, крестьянину Мороцкой волости учиться в Санкт-Петербурге; аттестат об окончании двухгодичных фельдшерских курсов при Обуховской больнице; направление Череповецкого земства на работу в фельдшерско-акушерский пункт села Ирдоматка.
Выходило, что Виссариону всего двадцать лет. Мой ровесник.
Представил, как парень умирал в страшных муках и в одиночестве, и мне стало нехорошо.
– С чего он травиться-то надумал? – поинтересовался я.
– Так кто их знаить? – пожала плечами Агафья. – Образованные нынче пошли, читают много. А он еще письма писал, да ответа не было.
Сюжет для романа: юный крестьянин, стремившийся стать медиком и помогать людям, отправился учиться в столицу, влюбился там в девушку-курсистку, но не добился взаимности. Вернулся на родину, влачил жалкое существование, не выдержал и покончил с собой.
– Барин, а что мне с вещицками-то его делать? – спросила хозяйка. – Тулуп от него остался, тужурка… У Виссариона-то брат имеется, в Мороцкой волости проживает.
– Вещи мы с собой заберем, – отозвался пристав. – Коли брат к тебе явится, скажешь – одежда и книги с тетрадками в Череповце, у пристава. Опись еще надо составить, в двух экземплярах.
Антон Евлампиевич так тяжко вздохнул, что я невольно улыбнулся и предложил:
– Составлю, вы только диктуйте.
Перечень имущества, оставшегося от покойного фельдшера Щетинкина, уместился в несколько строк: тулуп овчинный, тужурка летняя, фуражка, две нательных рубахи, одни кальсоны, две книги – «Наставления по лекарскому делу» и «Справочник аптекаря», да три тетради лекций.
– Ох, спасибо, Иван Александрович, выручили, – радостно говорил пристав, передавая одну из описей хозяйке. – Не в обиде, что попусту съездили?
– Какие обиды, – успокоил я полицейского, вставая из-за стола. – Я вас выручил, в следующий раз вы меня выручите.
Пристав озадачил одного из городовых сбором вещей, и мы вышли во двор. Там наш доктор толковал о чем-то с пожилым мужиком с бляхой на груди. Не иначе, здешний староста.
– Спрашивают, что с трупом-то делать? – обратился Федышинский к приставу. – Сказал, чтобы хоронили.
– Правильно вы сказали, – кивнул пристав. – Покойника мы в Череповец не повезем, зачем он нам? Пусть сами хоронят.
Глава восемнадцатаяВстреча с прекрасным
Сегодня случился неожиданный выходной. Так иной раз бывает. Помнится, когда я подрабатывал в школе, из-за аварии на подстанции нам отключили электричество, и директор отправила всех домой. Не знаю, кто больше радовался – мы или наши дети? В смысле – ученики. Еще как-то раз отключили воду. Какая учеба, если нет воды?
Вот и сейчас действительный статский советник Лентовский приказал перенести слушания суда на следующие дни, а всем господам судейским разойтись по домам. И всех-то дел, что вышла из строя одна из наших печей, заодно подпалив стену и потолочные балки. Большого пожара не случилось, а к тому времени, когда к зданию суда подъехала пожарная команда на двух подводах с бочонками воды и насосами, все потушили.
В борьбе с общим врагом в единой цепочке стояли и передавали друг другу ведра с водой и служители, и судейские чиновники, и жители близлежащих домов, кинувшиеся нам на помощь. В таком деле не станешь мериться чинами и званиями, а просто берешь наполненное ведро и передаешь его дальше.