– Вы же, Иван Александрович, против котика возражать не станете?
– Ну что вы, как можно? Разве могут быть возражения против такого славного пушистика?
Признаюсь, неравнодушен к кошкам. И Ленка их любит. Мы сами мечтали завести котейку, но у моей девушки на них аллергия. У родителей всегда жили кошечки. Особо запомнилась трехцветная Нюська. Мы как раз жили на Камчатке. При всем рыбном изобилии эта кошечка была к рыбе равнодушна, зато с ума сходила по творогу. Отец смеялся, мол, Нюська за ложку творога родину готова продать.
Котенок так уютно устроился у хозяйки, что мне стало завидно. Не удержавшись, опять осторожненько погладил рыжика.
– Если в доме нет кота, в этом доме пустота, – сказал я, слегка перефразируя невесть где услышанное стихотворение. Или увиденное на просторах Интернета.
– Я боялась, что вы против будете, – смущенно потупилась Наталья Никифоровна. – Давно мечтала котика рыжего завести, но как с мальчишками заведешь? Обижать станут – не со зла, по дурости. У подруги в июне кошечка окотилась. Мне этот рыжик в душу запал, но взять не решилась. Да и нельзя сразу от кошки отнимать. Теперь парней на квартире нет, постоялец – человек солидный. Думаю, схожу сегодня, вдруг котеночка-то никто не взял? И вправду, сидит мой Тишка, меня дожидается. Решила – если вы совсем против будете, соседу отдам.
– Тишка, значит, – хмыкнул я. – Скоро он из Тишки Тихоном станет. Хвост распушит – павлин удавится от зависти! Да, – вспомнились некоторые особенности кошачьей жизни среди людей. – Куда ваш котик ходить-то будет?
– Куда ходить? – не поняла хозяйка. – По дому он ходить будет, во двор бегать. Или вы против, чтобы он в ваши комнаты заходил? Я его не пущу и двери закрытыми держать стану.
– Нет, я не о том. Пусть Тишка куда пожелает, туда и идет. Я про то, куда он свои дела делать станет? Большие там, маленькие… Наверное, лоток какой нужно сделать, наполнитель подсыпать?
– Лоток? – призадумалась квартирная хозяйка. – Лоток – это прилавок, что ли? Вроде тех, с которыми коробейники ходят?
– Лоток, это ящик такой, – принялся я объяснять, показывая руками размеры. – Деревянный, без крышки, в него можно насыпать опилок или песка. Тишка туда и писать, и какать станет.
– Да ну, придумаете, Иван Александрович, – махнула рукой хозяйка, слегка потревожив пригревшегося котенка. – Пописать-покакать Тишка во двор сбегает, а холодать начнет, станет в голбец ходить. Вон там дырка для кошки есть. Лоток какой-то придумали, опилки. Если кот в опилки ссать станет, вонища будет.
Меня слегка покоробило слово «ссать» в устах воспитанной дамы, но кто я такой, чтобы ее учить?
– Как хорошо он у вас сидит. Словно сынок родной у мамки на ручках, – похвалил я и хозяйку, и котенка.
Но к моему удивлению, вместо улыбки, Наталья Никифоровна вдруг жалко захлопала глазами и спросила:
– За что вы так со мной?
– Как? – не понял я.
Квартирная хозяйка резко развернулась и пошла к себе. Судя по звукам, уже по дороге принялась плакать.
Чем я ее обидел? Что такого сказал? Комплимент сделал, разве нет? Ничего не понимаю.
В некотором обалдении постоял немного, потом прошел в свою комнату. Сняв мундир, приготовился надеть халат и подождать, пока хозяйка успокоится. Наталья Никифоровна мне как-то говорила, что, если хочу поговорить с кем-то о делах, следует разговаривать в кабинете. Мол, если стану вести беседы в передней, ей все слышно. Думаю, что из кабинета тоже. Вон в своей спальне Наталья Никифоровна уже не плачет, а рыдает навзрыд.
Не выдержав, пошел на половину хозяйки, на которую моя нога еще не ступала. Не то чтобы мне туда запрещалось ходить, но я сам определил для себя границы. Да и делать там нечего.
Миновав кухню, уловил ароматы куриного супа, выбивающиеся из русской печки сквозь заслонку, сглотнул слюну, слегка удивился, что, помимо обычных полок с посудой, в углу пристроился старинный резной буфет, заполненный фарфором (наверное, от мальчишек подальше), прошел в первую хозяйскую комнату. Небольшой, но очень изящный столик для рукоделий (видел такие в музее, век восемнадцатый), высокая этажерка, забитая книгами и журналами, массивный платяной шкап, а дальше занавеска, отделявшая комнату от спальни. Плотная ткань не могла заглушить звуки плача.
В спальне образа на стене, под ними кровать, где лежит Наталья Никифоровна. Рыдает так, что бедный Тишка, сидящий рядом, прижимает ушки.
Опустившись на колени перед кроватью, осторожно погладил женщину по плечу.
– Наталья Никифоровна, простите, если чем-то обидел.
Квартирная хозяйка не отвечала, продолжая содрогаться в рыданиях.
– Н-ну, Наталья Никифоровна, хватит плакать, – продолжил я успокаивать. – Если не то сказал, простите за ради бога или прикажите убираться – тотчас же съеду. Только объясните – что сделал не так?
Куда съеду и зачем мне нужно съезжать, не знал. Но на эти слова по-прежнему никакой реакции, а один только рев.
– Станешь много реветь – некрасивой будешь.
Кажется, кое-чего добился. Наталья Никифоровна перестала плакать и притихла. Наверное, пытается осознать, что ей такое сказали? Ура, первый шаг сделан.
Поднявшись с колен, осторожно присел на край кровати и опять принялся поглаживать женщину по спине:
– Наталья Никифоровна, Наташа, ну что ты как маленькая? Плакать не нужно, просто скажи – чем я тебя обидел?
Моя хозяйка перевернулась на спину и принялась вытирать слезы уголком косынки. Хмыкнув, я вытащил из кармана свой носовой платок.
– Чистый, еще ни разу не пользовался. Ну-ка, носик вытри.
Наталья Никифоровна убрала слезы, промокнула нос, а потом тихо сказала:
– Иван Александрович, разве можно такое говорить женщине, у которой нет детей?
– Не понял, что я не так сказал? Тишку с ребенком сравнил, а тебя с мамкой?
– Ага.
Хозяйка снова легла, повернувшись к стене. Опять рыдать собирается? И на меня так обиделась, что не желает разговаривать?
Я потянулся к ней – неудобно и далеко, – скинул тапочки и прилег рядом. Прижавшись к спине, обтянутой блузкой, обнял женщину безо всякой задней мысли. Только успокоить хотел!
– Наташа, Наталья Никифоровна, ты уж меня прости. Честное слово, не хотел я тебя обидеть.
Я еще что-то бормотал, а рука случайно отыскала «прореху» спереди. Верно, пуговка расстегнулась, а моя ладонь – опять-таки совершенно случайно – пролезла поближе к женскому телу. Там, правда, нащупывалась ткань сорочки, но коли рука пойдет чуточку выше, то расстегнутся еще несколько пуговок, а мои пальцы…
И почему-то подвели губы. Вместо того чтобы говорить слова, которые я собирался сказать, они вдруг принялись целовать женскую шею.
Наталья Никифоровна вначале лежала молча, не шелохнувшись. Потом она осторожно повернулась ко мне. Глаза, еще красные, стали круглыми, а в них таилось… Не гнев, а любопытство и еще что-то.
– Что вы творите, Иван Александрович? – спросила женщина шепотом. – Нельзя так, грех это.
Надо бы что-то сказать в ответ. Только зачем отвечать, если можно просто поцеловать? Наталья не отстранилась, а ее губы, поначалу остававшиеся безучастными, начали отвечать на мои поцелуи. Да еще как отвечать!
И кто придумал такое количество пуговиц на женской блузке и отчего юбку нельзя просто расстегнуть, а пришлось развязывать какие-то тесемки? Зато мои жилет и штаны слетают быстрее. Я раньше ворчал – неудобные, стягивать трудно, а сейчас сам не понял, как они оказались на полу.
А потом Наталья Никифоровна снова плакала, уткнувшись в мое плечо, а я снова поглаживал женщину и опять растерянно бормотал:
– Наташа, ну что ты…
– А я уж думала, что и не женщина больше.
– В каком смысле? – не понял я.
– Семь лет я с мужчиной не была, – призналась она.
– Семь лет?!
– Так что такого? Супруг болел, не до баловства ему было, а после смерти – так и не с кем. Замуж во второй раз никто не взял.
– Любовника завести не пыталась? – поинтересовался я.
Наталья притихла. Думал, сейчас скажет – грех это, любовника заводить, но ответила по-другому:
– Врать не стану, если бы нашелся кто по душе – так и обзавелась бы. Ваня… Иван Александрович, сам подумай, откуда любовники в Череповце возьмутся? Это ведь не Петербург и даже не Новгород. С кем попало не хочется, а с кем хотелось, так ему не нужна. Любовник – не котенок, чтобы пойти да найти. Так и котенка-то не скоро отыщешь.
Неожиданно моя квартирная хозяйка подскочила. Придерживая рукой красивую грудь, тревожно спросила:
– А Тишка где?
– Да вон он дрыхнет, – усмехнулся я, показывая на маленького хищника, заснувшего на сброшенной одежде.
– Ух, а я испугалась – не придавили ли мы котейку, – с облегчением выдохнула Наталья Никифоровна, опускаясь на постель.
Какое-то время мы лежали молча. Наталья смотрела в потолок. Не выдержав, спросил:
– Не сердишься на меня?
– Сержусь? – удивленно вскинулась хозяйка, потом улыбнулась. – Если уж сердиться, так я сама на себя сердиться должна. Тебе и всего-то двадцать лет, мне уже тридцать семь. Какой с тебя спрос? Мальчишка ты еще, хоть и судебный следователь.
Мне стало немного обидно. Как, какой спрос? Ведь это я проявил инициативу. Не специально, так получилось, но не остановился, когда это было возможно.
– В прежние времена, если в доме сын подрастал, начинал на женщин засматриваться, то умные родители в горничные толковую девку нанимали, – сообщила Наталья Никифоровна. – Понимаешь, зачем?
Еще бы не понимать. Умные родители понимают – растет сынок, трудно постоянно перед глазами держать. А с толковой горничной он не побежит искать легкой и доступной любви, не подцепит венерическое заболевание и не влюбится в проститутку. С «толковой» прислугой могут быть иные проблемы – забеременеет и начнет требовать денег, но и это решаемо.
– Но ты-то не горничная, а дворянка. Вон как ты память о муже хранишь. Это я во всем виноват.
Наталья Никифоровна засмеялась, потом чмокнула меня куда-то в нос.