Как это не дам? Для такого человека не жалко. Может, из его рассказа и я что полезное для себя извлеку? Еще бы послушал. И время обеденное. Авось простит меня Наталья Никифоровна, если гостя в дом приведу, не испросив разрешения хозяйки. Прогнать не прогонит, вечером я извинюсь. Порции у нее большие – на двоих хватит.
Глава двадцать перваяДопрос без пристрастия
Лошадки не мчатся, словно ветер, как пишут авторы книг, а чешут себе спокойно.
Торопиться нам некуда, ехать недалеко – вначале до села Рождество, что в трех верстах от Череповца, потом еще две версты до Дунилки, где барский дом. И живет в нем помещик по фамилии Дунилин. Деревню ли назвали в честь его предка или предки деревне название дали – сказать сложно. Знаю, что Захар Семенович Дунилин ни в военной, ни в гражданской службе не состоял, является солидным землевладельцем и активным деятелем уездного земства, метит попасть в члены правления губернского. Фигура, надо сказать, авторитетная и внушительная.
На задержание важной птицы отправился сам господин исправник и четверо полицейских, хотя, по моему мнению, достаточно было бы и двух.
Выслушав мою речь и бегло посмотрев документы, на основании которых я собирался произвести арест Дунилина, Василий Яковлевич покачал головой и грустно сказал:
– Если доказательств не добудем, грязи на нас много выльют.
Похвально, что Абрютин говорит во множественном числе. И он прав. Имеющиеся доказательства косвенные. Скорее – материал для размышлений, но не улики для окружного суда.
Не очень, правда, понимаю, как станут лить грязь. Земцы на своем заседании поорут? Так поорут да и перестанут. Местных СМИ пока нет, в «Новгородских губернских ведомостях» плохого слова о сыне вице-губернатора не скажут. Впрочем, в Москве и в Санкт-Петербурге земства имеют свои газеты, о злоупотреблениях власти по отношению их коллеги из провинции напишут с удовольствием.
Нужно заполучить признание подозреваемого, нужны доказательства вины. Отыщем!
– Так, может, вам и не стоит со мной ехать? – предложил я. – Один управлюсь, а если что-то не так пойдет – городовые помогут. Вам-то что там делать?
Уездный исправник посмотрел на меня исподлобья, с некой обидой.
– Иван Александрович, я очень ценю, что вы беспокоитесь о моей репутации и карьере, но в данном случае нужно ехать мне самому.
Пока ехали, господин исправник не спешил развлекать меня разговорами. Мог бы и рассказать, как там на ярмарке дела обстояли. Краем уха слышал, что наша полиция, объединившись с коллегами из Ярославской губернии, гоняли банду конокрадов, но подробности неизвестны. Если исправник не желает рассказывать, его воля.
Пока ехали, сам погрузился в воспоминания. Два дня назад, когда пригласил на обед Петра Генриховича Литтенбранта, ожидал, что вечером предстоит разборка с квартирной хозяйкой. Нет, Наталья Никифоровна, пусть и удивилась непрошеному визитеру, приняла нас радушно. Литтенбрант сразу же сумел обаять хозяйку. Во-первых, поцеловал женщине ручку, во-вторых – ухватил котенка, посадил к себе на колени и принялся нахваливать рыжее чудо. Тишка, вместо того чтобы цапнуть пришельца, разомлел и тихонечко заурчал.
К моему удивлению, хозяйка сама приняла участие в трапезе. Впервые за два месяца моего пребывания у нее.
Я надеялся, что Петр Генрихович расскажет что-нибудь о своей жизни в Нелазском, о преступлениях. Еще лучше, если поведает о боевых действиях в Сербии. Про освобождение Болгарии написано много, про Сербию – не очень.
К моему разочарованию, вместо по-настоящему интересных вещей, «аглицкий джентльмен» рассказывал, как в прошлом году он побывал в Петербурге и посетил постановку Шекспира «Укрощение строптивой». Пьеса шла в Александринском театре, но исполняли актеры Малого (почему, кстати?), и ему запала Катарина в исполнении божественной Марии Савиной.
Литтенбрант едва ли не в лицах пересказывал комедию, а Наталья Никифоровна так изумленно ахала и кивала, что я начал слегка ревновать. Ишь, привел в свой дом змея-искусителя!
– Иван Александрович, вы бывали в театрах? – поинтересовался Литтенбрант.
Он что, решил меня перед женщиной опозорить? В театрах я бывал, хотя и не часто. Решил ответить так, как учил некогда своих учеников: «Если не знаете, кто автор стихов, – говорите: Пушкин. Если не знаете, в каком законе прописано, – отвечайте, что в Конституции». То есть – пишите что-то простое, общеизвестное и распространенное.
– Как-то ездил вместе с родителями в Москву. В Малом театре как раз давали «Горе от ума».
Конечно, могу ошибаться, но классику русской сцены, вроде Грибоедова или Гоголя, ставят частенько. Еще Островского. Упомянул бы Антона Павловича, только он еще не пишет для сцены.
– А кто был в роли Чацкого? – сразу же заинтересовался Литтенбрант. – Ленский или Южин?
Театрал болотный. Я таких и фамилий не слышал. Наугад ответил:
– Кажется, Ленский.
Удивительно, но угадал. Литтенбрант пустился в восхваление выдающегося актера. А я-то думал, что Ленский[16] всего лишь один из героев «Евгения Онегина».
Едва дождался конца обеда, на ужин коллегу приглашать не стал. Пусть себе едет в Нелазское, не смущает мою хозяйку.
Барский дом, двухэтажный, без прибамбасов, которые так любили наши сельские помещики. Все просто и надежно. Прудик неподалеку, но лебедей не видно.
И вместо дворецкого в ливрее нас встретил сам хозяин.
– Чем обязан? – вместо приветствия прорычал землевладелец Дунилин.
Хозяин дома не производил впечатления злодея. Бородатый, а кто нынче без бороды? Разве что я, да исправник с городовыми. Среднего роста, немного сутулившийся. Лицо не слишком запоминающееся, левый уголок рта слегка дергается при разговоре, но невозможно определить – волнуется, завидев незваных гостей, или нервный тик.
– Судебный следователь Чернавский, – отрекомендовался я, потом спросил: – Господин Дунилин Захар Степанович?
Вопрос формальный, однако задать пришлось.
– А кого вы желали встретить? – слегка высокомерно отозвался хозяин.
Строго посмотрев ему в глаза, сказал:
– Отвечать вопросом на вопрос невежливо. Я вам представился, ответа не услышал. Так вы Захар Степанович Дунилин? Или вы дворецкий господина Дунилина, его камердинер?
Хозяина прямо-таки перекосило. В сущности, ему сейчас нанесли оскорбление. Как можно спутать помещика со слугой? Слегка спровоцировать подозреваемого – святое дело. Зря, что ли, прочитал столько книг о сыщиках?
– Да, я Дунилин, и отец мой Дунилиным был, и дед с прадедом, – нервно ответил хозяин.
Разве его спрашивают о предках? Зачем так нервничать?
– Охотно верю. К сожалению, в данный момент меня ваша генеалогия интересует крайне мало, – сообщил я. – Вы, уважаемый Захар Степанович, подозреваетесь в убийстве.
– Что за глупость? – фыркнул помещик.
– Вы не хотите пригласить нас в дом? – кивнул я в сторону входа. – Или мне самому пригласить вас в полицейское управление?
– Если я откажусь? – подбоченился землевладелец.
– В этом случае придется доставлять силой. Прикажу вас связать, посадить в открытую коляску и провезти через весь город. Вы этого хотите?
Перспектива опозориться Дунилина не прельстила. Сдвинувшись с места, освободил нам дорогу.
Слева, на первом этаже, был не то кабинет, не то приемная помощника председателя земства, куда я прошел и без разрешения сел за стол. Жестом показал хозяину, что тот может сесть, положил на стол свою папку и начал:
– Еще раз повторю, что вы подозреваетесь в убийстве. Убитый – мещанин города Череповца Антип Двойнишников. Не желаете сразу сделать признание?
– Никогда не слышал этого имени, – повел плечами помещик. – Либо это какая-то ошибка, либо вы желаете меня оклеветать.
– Значит, добровольного признания не будет? – осведомился я. – Жаль, могли бы сберечь время.
Демонстративно вздохнув, открыл свою папочку. Извлекая первую выписку, сделанную архивариусом, пододвинул ее ближе к Дунилину.
– Извольте ознакомиться.
– И что это? – брюзгливо спросил помещик. – Читайте сами, я не желаю участвовать в этой комедии. Что за писульки вы мне суете?
– Как скажете, – покладисто ответил я. Взяв документ, принялся пересказывать его содержание: – Первым номером у нас идет «Челобитная солдатки Анны Ивановой из села Богородское деревни Строжок помещицы Быковой. Солдатка пишет, что ее мужа забрали в рекруты в 1834 году, в 1838 году она прижила сына Захара Богданова, сама его воспитывает. Просит, чтобы Захара записали в череповецкие мещане. Датирована челобитная 1840 годом, написана на имя его императорского величества. Естественно, что прошение рассматривал не император, а Череповецкий городовой магистрат. Богдановыми именовали тех детей, отцы которых неизвестны, верно? Как говорят в Европе – бастардов.
Оторвав взгляд от бумаги, посмотрел на реакцию помещика. Дунилин хранил надменно-брюзгливое выражение лица, и я решил продолжать:
– Интересно, Захар Семенович, что солдатка – женщина неграмотная, за которую прошение составлял волостной писарь. Верно, очень старый либо несведущий, потому что такая форма обращения, как челобитная, давным-давно не используется.
– Говорите по существу, – оборвал меня помещик. – К чему мне слушать ваши рассуждения?
– Это я к тому, что неграмотной солдатке известен указ императрицы Екатерины Великой о том, что детей, незаконно прижитых солдатками, разрешено записывать в мещане. Однако… – сделал я паузу, – в указе императрицы имеется оговорка. В городское сословие разрешено записывать только тех детей, у которых найдется поручитель. Должен ведь кто-то платить казенные подати и сборы? Иначе все бы солдатки, что без мужей забеременели, детишек в город сплавили.
– Я вас снова прошу, говорите по существу, – прорычал помещик.
– Как вам угодно, – ответил я, убирая в папку челобитную и доставая следующий документ. – Здесь у нас еще одна бумага – «Поручительство в Череповецкий городской магистрат о том, что за Захара Богданова все казенные подати и все градские повинности исправлять безотрицательно до его совершеннолетия станет череповецкий мещанин…» Вам любопытно, кто поставил подпись под поручительством?