Чаю с вареньем выпил, от обеда отказался напрочь. Наталья Никифоровна причитала, ходила возле кровати и говорила, что поесть следует непременно, иначе сил не будет.
Я только отмахнулся и заснул. Во сне пропотел так, что нательное белье впору выжимать. Грипп, однозначно. Если пневмония – это хуже. Пришла хозяйка и принялась меня ворочать, стаскивать рубаху и подштанники. Попытался отнекиваться – неудобно, но Наталья Никифоровна посмеивалась – мол, все, что под бельем, она у меня видела. Опять попыталась накормить, но я снова отказался, заявив, что голод – самое лучше лекарство. О том еще профессор Бородин говорил[20].
Снова заснул и проспал всю ночь.
Проснувшись на следующий день, почувствовал себя лучше. Повернул голову и увидел перед собой обеспокоенное лицо жены.
Вернулся домой?! Неплохо в девятнадцатом веке, но в будущем лучше.
– Ленка, меня из реанимации в обычную палату перевели? – спросил я, не узнавая собственный голос. Наверное, от наркоза не отошел. Потом на меня еще что-то нашло, и я предложил: – Слушай, давай больше не будем тянуть со свадьбой. Вот как только на ноги встану, так и поженимся.
– Интересно, когда вы успели обручиться? – донесся до меня насмешливый женский голос. Совсем юный. – Лена, ты батюшке с матушкой написала, что стала невестой? И о том, что разрешила жениху называть себя по имени, да еще и Ленкой?
Елки-палки, это же голос Татьяны Виноградовой. И не только голос, но и сама в моей комнате в наличии. Стоит, Тишку на руках держит и наглаживает. И передо мной сидит не моя Ленка, с которой мы не успели расписаться, а здешняя, Елена Георгиевна, и мы очень нравимся друг другу (я же вижу!), но до сих пор даже за руку не подержались.
– Таня, не обращай внимания, – слегка поморщилась кареглазая гимназистка, хотя мне показалось, что недовольство было напускным. – Не видишь разве, что Иван Александрович болен и бредит?
– Точно? – с недоверием переспросила Татьяна, с подозрением поглядывая на подругу.
– Если бы мне сделали предложение, я бы тебе первой сказала, – улыбнулась Елена.
Я внимательно рассматривал девушку, пытаясь понять, насколько она соответствует облику моей жены, оставшейся в том времени. Глаза у обоих карие, но у этой они темно-шоколадного цвета, а у той – ближе к янтарному. Коса, вместо короткой стрижки, но здесь все понятно. И эта совсем еще молодая, юная, хотя и моей-то было двадцать пять лет. Впрочем, почему было?
Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, сказал:
– Девчонки, мне сон странный приснился, – сообщил я, а по удивленным взглядам гимназисток осознал, что опять ляпнул что-то не то. Ну да, они сами могут говорить о подругах – девочки, но мне следует обращаться либо девушки, либо барышни. Но слово не воробей. – Привиделось, что мы с Еленой Георгиевной попали в далекое будущее, где стали женихом и невестой, но она не желает свадьбы.
– А почему Лена не желает свадьбы? – заинтересовалась Татьяна, а Елена спросила:
– Иван Александрович, а что интересного в этом будущем?
Я собрался рассказать барышням о домах из стекла и бетона, о стремительных автомобилях, еще о чем-нибудь, но Татьяна, позабыв о своем вопросе, пересадила котенка ко мне на кровать и потянула подругу к выходу:
– Лена, мы на минуточку у Натальи Никифоровны просились зайти, а сидим дольше. И урок начинается через десять минут, придется бежать. Иван Александрович, выздоравливайте.
– Да-да, господин Чернавский, выздоравливайте. А еще вам обязательно нужно кушать, ваша хозяйка жаловалась, что вы не желаете есть, – присоединились Елена, положив что-то на край письменного стола. – Хотя бы конфетку съешьте.
Гимназистки упорхнули, я остался в постели. Все-таки если больной, то лежать положено.
Значит, никуда я из девятнадцатого столетия не делся? Обидно.
Кстати, как соотносится с правилами приличий, если две девушки на выданье навещают мужчину? Или больных навещать разрешено?
Наталья Никифоровна хороша. Впустила девчонок, когда постоялец пребывал не в лучшей своей форме, да еще и наябедничала. А если гимназистки от меня вирус поймают?
– Ванюша, ты кушать будешь? – жалостливо спросила хозяйка, подхватывая с одеяла задремавшего Тишку. С гордостью сообщила: – Сегодня едва мышь не поймал с себя ростом. Из-под веника выскочила, меня напугала, а он, хоть и маленький, но храбрый. Сразу налетел, лапкой прижал, но силенок еще маловато, вырвалась мерзавка и убежала. Мышелов вырастет! – Поставив рыжего на пол, напутствовала: – Ступай, маленький, побегай. Авось словишь ее.
Я искоса глянул на Наталью Никифоровну. Зол на нее. Мало того, что запустила девчонок в комнату, так еще и Ванюшей называет. Нарушила договоренность. Ладно, ответка быстренько прилетит.
– Наташка, ты какого… лешего девок впускаешь?
– Каких девок? – недоуменно переспросила хозяйка. – Девок никаких не было. Лена и Таня – девушки приличные, образованные.
Тьфу ты, опять забыл, что некоторые слова несут социальную окраску. Девками можно называть лишь незамужних крестьянок, даже мещанки – это уже девицы.
– Проехали, – вздохнул я, уставившись в потолок. Голосом умирающего лебедя сформулировал вопрос более правильно: – На фига гимназисток ко мне запустила? Лежу тут, как не знаю кто. Девушки молодые, красивые, неудобно.
– Неудобно с колокольни по-маленькому ходить, – ответствовала Наталья Никифоровна, усаживаясь на стул, где недавно сидела кареглазка. – Девушки еще вчера вечером прибегали, узнать хотели, как ваше здоровье. Я их не впустила – мол, плохо Ивану Александровичу. Леночка банку смородинового варенья принесла – мол, тетя сказала, лучшее средство от простуды. Мы с ней даже поспорили слегка. Я сама больше малину уважаю – с нее сильнее потеют. Сегодня опять прибежали, перед уроками. Так что не ворчал бы, радовался.
– Так радуюсь, как не в себя, – уныло сказал я. – Лежу тут, понимаете ли, весь сопливый.
– Ой, не наговаривай, – усмехнулась хозяйка. – Девушки постучали, запросились на тебя посмотреть, я заглянула – ты спишь, красивый, загадочный и больной. Если будущая невеста на жениха посмотрит, пока он больной лежит, – хуже не будет. Леночку впустила на минутку, Таня вместе с ней, не прогонять же? Посидела девушка, вроде как поухаживала. Зачем тебе было просыпаться?
– Ох, Наташка, романтик ты, – усмехнулся я. – Начиталась, небось, рыцарских романов. Прекрасная дева ухаживает за раненым воином и влюбляется в него.
Наталья Никифоровна подняла глаза вверх, задумчиво улыбнулась. Ага, читала. Сам нечто-то подобное читал в подростковом возрасте, но тогда не задумывался, что раненые рыцари делали под себя, а прекрасным девам приходилось менять постель.
А хозяйка вдруг без предупреждения ухватила меня за ухо и довольно чувствительно дернула.
– Иван Александрович, мы с тобой о чем договаривались? Почему это Наташка? Наталья Никифоровна, не иначе.
– Садистка ты малолетняя, а не Наталья Никифоровна, – огрызнулся я, потирая ухо. – Щиплешься, словно индюк взбесившийся.
Квартирная хозяйка засмеялась:
– Ух, так бы тебе в лоб и дала! – подняла женщина кулачок. Но вместо удара поцеловала прямо в губы. – Смешной ты… Ишь, малолетняя. Знаю, что врешь, но все равно приятно. А щиплются не индюки, а гуси. Иван Александрович, мне тебя за глаза называть Ваней, а то и Ванюшей, дозволительно, можно и в глаза, если болеешь. Все-таки ты меня изрядно младше.
Наталья Никифоровна опять поцеловала больного.
– Заразишься, глупая, – пробормотал я.
Показалось, что от нее слегка пахнет чесноком, хотя Наталья Никифоровна, в отличие от меня, ни лук, ни чеснок не жаловала, из-за чего и мне пришлось себя ограничивать.
Квартирная хозяйка лишь отмахнулась:
– Если заразиться, так уже заразилась. Но не должна. Чеснока поела, как маменька в детстве учила. Мол, если у кого-то простуда, всем чеснок есть. А нас четыре сестры, маленькими были, постоянно кто-то болел. С тех пор чеснок не люблю, но иногда ем. А тебе куриный бульон сварила, сейчас принесу. Не вздумай отказываться!
Значит, не померещился запах. Матушка у хозяйки умная, разбирается в профилактике простудных заболеваний. И организм подсказывает, что от еды отказываться не следует.
Наталья Никифоровна принесла бульон в специальной чашке. Пил, почти не чувствовал ни вкуса, ни запаха, а хозяйка рассказывала:
– Нас четверо у батюшки с матушкой. Четырех дочек вырастить потруднее, чем сыновей. Одежды больше уходит и обуви.
– Зато девчонки драться не станут.
– Девчонки не станут? Да мы с Людмилой – она меня на год старше – все время дрались.
– Дрались?!
А я-то думал, что дворянские дочки росли чинными и благородными, словно цветы в оранжерее.
– Еще как! – засмеялась хозяйка. – Заспорим о какой-нибудь ерунде, никто уступать не хочет. Чуть что – сразу в драку. За косички друг друга таскали, царапались. Я как-то Люду за нос укусила, она меня за ухо. Долго ревели, но мириться не пожелали. И до тех пор дрались, пока батюшка нам по мухобойке не сделал. Сказал: «Девочки, если не можете жить мирно – бейте мух. Кто больше набьет, тот победил». Ух, как мы их били да в кучки складывали, потом считали. А я у Люды мух воровала, в свою кучку утаскивала.
Будь это в мое время, сказал бы – жесть! Еще бы добавил, что сестрам очень повезло с родителями. И матушка умная, и батюшка мудрый.
– Забыла совсем, – спохватилась Наталья Никифоровна. – К нам вчера вечером Пашка Знаменский приходил. Он в реалистах у меня на квартире жил, нынче судебный пристав, без чина. Еще даже не коллежский регистратор, а нос дерет, словно статский советник. Сказал: «Тетя Наталья, его превосходительство велели передать вашему постояльцу – пусть господин Чернавский целую неделю болеет, из жалованья прогулы вычитать не станут. Даже объяснительную записку писать не потребуется. Дескать, у него и так переработка большая, пусть поболеет, заодно отдохнет».