— Так кто она вам, Анечка-то? Уж вы скажите старой бабке, любопытство замучило.
— Сестренка она моя, младшая, — ляпнул я. — Аню цыгане в детстве украли, а потом ее мужики отбили. Бедняжка в деревне росла — сызмальства коз доила, коней пасла, гусей на водопой водила. Вот, решил я прислугу себе нанять, а она сестрой оказалась. Но она крестьянкой числится. Бумаги надо выправлять, что дворянка. Сразу-то все не сделать, правильно? Пусть теперь учится, потом замуж выдадим.
Выдадим, как же. Где такого дурака найти, чтобы взял Аньку замуж? Проще козу в хорошие руки пристроить.
— Ох ты, Господи! — закрестилась бабулька, позабыв про капустный лист, который немедленно был вырван из ее рук и слопан козой. — Такого даже в сказках не слышала.
— И я не слышал, — кивнул я, собираясь раскланяться и уйти. Капуста у Ираиды закончилась, теперь можно.
Но так просто от любопытной соседки не отделаться.
— А чего ж беленькая-то она? И в о́ лос у нее в косе русый?
— А какой она должна быть? — удивился я. — Я же и сам белый, и в о́ лос русый. Сама-то Анечка не цыганка, а русская.
— Так цыгане-то, когда наших деток крадут, они им в задницу деготь заливают — те и чернеют, — громким шепотом поведала бабулька. — И кожа темной становится, и в о́ лос черный. Посмотришь — от цыганенка не отличишь.
Господи, деготь заливают! Охренеть. Мне самому стыдно стало — чего это я на цыган-то решил свалить? Прикольно показалось. Надо было сказать, что Анька цыган застроила, они ее сами вернули.
— Значит, не успели Анечке деготь залить, так и слава богу, — сделала бабка вывод.
Точно, что слава богу. Если бы ей еще и деготь залили в это место, так и представить страшно. Эх, ладно, что гимназистка не слышит, она бы нам с бабкой устроила маленькую революцию без отрыва от кухни.
Вошел в дом, услышал, что Анька на кухне что-то напевает. Нет, не гимназистку шестого класса, но что-то такое… Явно, не из девятнадцатого века. Навострив уши, услышал.
— Сяду я верхом на коня,
Ты неси по полю меня.
По бескрайнему полю моему,
По бескрайнему полю моему.
Господи, а эту-то я когда успел спеть? Сколько раз себе говорил, чтобы думал, прежде чем петь. Но сам себя иной раз не контролирую и забываю, что рядом со мной бегает маленький (но уже не такой и мелкий) гений, умудряющийся запоминать все и вся. Или почти все. Ладно, если бы она только нужное запоминала, а тут…
А мог бы про шоколадного зайца спеть. Правда, дальше того, что заяц — ласковый мерзавец, не помню, но этого бы хватило. Хуже только колосистые брови, что где-то золотятся. «Любэ» — это еще ничего, терпимо. Мой приятель — ярый кошатник, обожает переделку песни, так и я у него подхватил.
Выйду ночью в кухню с котом,
Свет не зажигая при том,
Спит моя семья, спит усталый дом,
Только мы с котом на кухню идём.
Мне переделка нравится. С конями я в поле не ходил, а ночью, к холодильнику — бывало. Правда, без кота[1].
Но мне в этом веке лучше про холодильники не петь.
Пока Анька пела, успел переобуться и переодеться.
— Ваня, а чего ты так поздно? — выскочила ко мне кухарка, а заодно и гимназистка. — На обед не пришел, на ужин опоздал. Я уж сама за тобой хотела бежать. Это из-за Катьки-утопленницы?
Я только отмахнулся. Ну, ничего в этом городе в секрете не держится. Уже про утопленницу все знают. Спросить — что народ-то болтает? В чем причина утопления? Может, имеется альтернативная версия? Но служебные дела подождут. Другое гораздо интереснее.
— Расскажи лучше, как первый учебный день прошел? Девчонки не обижали?
— Фи… Попробовали бы! — воинственно вздернула носик Анька, точь-в-точь, как ее коза рожки.
— Да, пока не забыл, — вспомнил я о визите родственников. — К тебе дедушка с дядей приходили.
— А я уже знаю, — хихикнула Анька. — Перед нашим домом торчали. Я на перемене забегала, надо было кое-что взять. Они сказали, что хозяин шибко сердитый, не велел во дворе ждать.
— Я вообще-то думал, что они ушли, — покачал я головой, начиная сердиться на свалившихся невесть откуда родственников. — Денег просили?
— Не-а, впрямую не просили, издалека зашли. Мол — Нюрочка, а ты свою родню узнаешь? Дедушка твой родной, и дядюшка. Ой, плохо-то как, что ты нас не помнишь. Родственникам друг за дружку держаться нужно! Как живешь? Слышали, что не бедствуешь. А я им — как хорошо, что вы приехали! Я на гимназию у хозяина денег заняла, неужели родственники не помогут? Мне много-то и не надо — рубликов двадцать, если все скинутся, так и соберем.
— А они? — поинтересовался я.
— Они засмущались, сказали, что таких денег отродясь в руках не держали. Тот, что дядька начал орать — мол, незачем кухаркам учиться, а дед его за рукав потянул — мол, пойдем, а не то хозяин вдруг прибежит. Ваня, а у дядьки щека распухла и глаз заплывать стал — не твоя ли работа?
Хвастать своим подвигом я не стал. Напротив — как-то неловко. Что ж, будем надеяться, что родственники больше не появятся. А иначе (если Анька позволит), придется применить административный ресурс. Озадачу урядника из деревни Аннино провести разъяснительную работу.
— А теперь иди лапы мыть, пойдем обедать и ужинать, — скомандовала Анька. — И помалкивать. Сейчас мы с тобой щи станем есть. Или, как говорят воспитанные люди, вроде тебя — щец навернем! Да, Ваня, пока есть не сели — куда половина каравая девалась? Я-то рассчитывала, что нам на два дня хватит.
— Съел, — сообщил я. Сощурив глаза, обиженно произнес: — А тебе для братца хлебушка жалко?
— Ваня, а если тебя за ухо дернуть? — ответно прищурилась Анька. — Ох, щас как дерну, а коли дерну — как заорешь! Не посмотрю, что ты мой хозяин, а я прислуга. Вот, как сейчас возьму, да уши-то надеру. Ты, ваше высокое благородие, мне Маньку не перекармливай! Я ей пойло сготовила — корки у меня для козы лежат, на теплой воде развела, принесла, а она харю воротит. Водичку выцедила сквозь зубы, а хлеб не тронула. Испугалась — не заболела ли? Думала — надо за ветеринаром бежать. Гляжу — а половины каравая как не бывало. Думаю — не мог же мой младшенький столько слопать? С утра он кусочек съедал, не больше. Не иначе Иван Александрович козлухе скормил!
— Козлуха — тоже человек, пусть и рогатый. И кушать просит. Развел я козлушек на свою голову.
Как козе отказать, скажите на милость?
— А уж ругался-то как! — хихикнула Анька. — Дескать — мало ему одной козы, вторую завели.
— Щас вот как возьму, да разобижусь, — пообещал я. — Манька, в отличие от некоторых девчонок, всегда по делу блеет. И своего хозяина, между прочем, жизни не учит. А тебе, гимназистка, до нашей Маньки еще расти и расти!
— Бе-бе-бе, — показала Анька язык и пошла накрывать на стол.
Все-таки, зря я девчонку с козой сравниваю. Манька, при всех ее достоинствах, такие вкусные щи сварить не сумеет — копытца у нее не приспособлены. Хотя, кто знает?
За чаем можно поговорить о делах. Аня за весну и лето выучилась на барышню — из блюдца пить перестала, а когда чашку держит — мизинчик не отгибает.
— Как тебе первый учебный день? — поинтересовался я.
— Особо-то ничего и не было. Молились, господин директор слова проникновенные говорил, потом нас по классам развели. Меня девочкам представили — мол, новенькая у нас, Анюта Сизнева. Рассказали, чем станем заниматься в шестом классе. Ох, не знаю, как я учиться буду. Тяжеленько придется.
— А в чем сложности? — не понял я. — С математикой или химией у тебя не должно быть трудностей. С иностранными языками Лена поможет.
— Языки — ерунда, как-нибудь. Другое хуже…
Анька надула губенки и пригорюнилась.
— А что может быть хуже? — пожал я плечами. Что смущает моего домашнего гения?
— Рукоделие.
Моя названная сестренка вздохнула так тяжко, что, наверное, ее услышала и подруга во дворе, потому что мекнула. Правда, не слишком громко, но я услышал. Ишь, Манька за Аньку переживает.
— Рукоделие? — удивился я.
Вот уж не думал, что в женских гимназиях обучают рукоделию. Гораздо проще заказать. Портниха все равно все сделает лучше. Ах да, забыл, что главное предназначение нынешних гимназисток — это умение вести быт, а еще — экономия. Сошьешь какую-нибудь одежку сама — мужу меньше денег тратить.
В нашей школе, где я работал, девчонок тоже учили что-то жарить и печь. А про шитье или что-то еще не слышал. Или не интересовался. Разве что ругался, если обнаруживалось, что кто-то из учениц вяжет на моем уроке — дескать, не успели, а шарфик нужно срочно сдать!
Когда сам учился, нас загружали теорией. Как раз школа «избавилась от излишеств» — токарных станков, верстаков и прочего, потому что «веяния времени», да и обучать было некому. Учитель труда ушел на пенсию, а заменить его было некем. Помнится, сидели в классе, а училка — тетенька лет пятидесяти, рисовала на доске какие-то чертежи, разъясняла технологические процессы, а мы должны были перерисовывать все в тетрадь. Скукотища! Хорошо, что в старших классах технологии не было.
Отец говорил, что в бытность его школьником, они на уроках труда изготавливали скворечники, лопаты для уборки снега, даже на токарных станках по дереву и по металлу работали. Принцип был в Советское время такой — все, что ученик делает на уроках, должно пускаться в дело. Думаю, это абсолютно правильно! А еще гораздо интереснее работать руками, нежели сидеть лишние два часа и скучать.
А Анька, скривив мордаху похлеще, нежели ее сестрица, с грустью сказала:
— В течение года надо дамское платье скроить и сшить. Самой! А я-то ни кроить, ни шить не умею. Заплаты умею ставить, штопать, вот и все. Чё делать-то?
Странно, что девчонка что-то не умеет. Но у кого было учиться? На ткацком станке, вроде бы, умеет, а шить платья ее матушка научить не успела. А шьют ли в деревнях вообще платья? Юбки — наверное, блузки — вполне возможно. Еще сарафаны. И сам-то я шить не умею. Как сестренке помочь?