— Ну да, ну да… — повеселел я. — Духи дома, душа бани, душа леса. Это, друзья мои, голимое язычество. А если по-научному говорить — так двоеверие. Это я вам как кандидат скажу. Вот, скажите-ка уважаемые коллеги — у кого дома принято домовому молочка наливать, кусочек пирога ему оставлять?
Засмущались не только городовые, но и сам Абрютин. Потом Василий Яковлевич признался:
— Прислуга у меня девка из деревни, как пироги напечет, обязательно кусочек на загнетке оставит. И молоко в две мисочки наливает. Спрашиваю — а зачем Муське две мисочки? она застеснялась, а потом призналась — мол, одна для кошки, а вторая для домового. Я даже ругаться не стал. Верит девка в домовых — пусть себе верит, кому от этого плохо?
Хотел сказать — и Муська довольная, из двух мисочек молочко лакает, но не стал. Кошка у Абрютина — главная в доме, про это помню. К тому же — если домовой на самом деле существует, зачем старика обижать?
— И моя для домового молочка наливает, — признался и Федор Смирнов. Посмотрел на Савушкина, а тот только заулыбался, виновато развел руками. Как говорят — ясно-понятно. И все либо на жен валят, либо на прислугу.
— Вот так вот, господа служители закона и порядка, — хмыкнул я. — Ежели хорошенько копнуть, то в каждом из нас язычника отыскать можно.
— И что, и в вас, господин кандидат права язычник устроился? — ехидно поинтересовался исправник.
Ишь, Василий решил своего друга припозорить при подчиненных. Ладно, я ему это припомню. Отомщу и мстя моя будет страшной!
— А я что, рыжий, что ли? — хмыкнул я. — Язычник во мне сидит, как в засаде. Однажды в бане пришлось мыться после полуночи — это когда мы с Савушкиным из Кириллова приехали, по сторонам смотрел. Мылся и опасался, что баннушка из-под полки выскочит, да и начнет с меня шкуру сдирать.
Спиридон Савушки смущенно крякнул, потом признался:
— А я в тот вечер вообще в баню не пошел. Бабе своей велел воды согреть, да в сенях сполоснулся.
— Э, какие же вы непрошлые-то, — усмехнулся Смирнов, потом смутился: — Простите, ваше высокоблагородие, я не про вас.
— Да ничего страшного, — засмеялся я, потом кивнул: — Так что делать-то нужно?
— А нужно, ваше высокоблагородие крестик снять, да баннушку крестиком и лупить, — авторитетно заявил Смирнов, а Савушкин подхватил: — Еще можно домового на помощь позвать. Орать нужно громко — дедушка-домовой, выручи! Домовой враз прибежит, баннушке рыло свернет.
— У меня вместо домового Анька на выручку прибежит, — хмыкнул я.
— Анька у вас, ваше высокоблагородие, девка боевая, — засмеялся Савушкин, потом поправился, — барышня, хотел я сказать. Она не то, что от баннушки, от самого черта спасет! Помню я, как она господ офицеров самоваром шарахнула.
Точно, это ведь Савушкин вместе с Фролом Егорушкиным прибежали, когда заслышали выстрел.
— Неудобно выйдет, — заметил я. — Барышня прибежит, а я с голой задницей.
— Глупости это, — махнул рукой Абрютин. — Поверьте моему опыту, господин следователь по особо важным делам — если до такого дойдет, вам уже все равно, какая у вас задница — голая ли, одетая ли. Главное, чтобы эту задницу уберечь.
Глава 20Земская учительница
В село Никола-Выкса мы добрались не так, чтобы и поздно — часов в шесть вечера. Коляска сразу же подъехала к самому богатому дому — в два этажа, под железной крышей. Судя по всему, исправник здесь бывал.
— Староста здесь живет, — кивнул Абрютин на шикарное крыльцо. — Волостного правления нет, оно в Ольхове, сейчас прикажу — на постой нас определит.
А местный староста — черноволосый и чернобородый дядька, похожий на цыгана, при виде гостей уже выскочил навстречу.
— Ваше высокоблагородие, какая честь для меня! — раскланялся староста.
— Здравствуй, Андриан, — поздоровался исправник, потому хмыкнул: — Честь, или нет, не могу сказать, а вот постой ты нам предоставь. А еще начет ужина расстарайся.
— Мигом, ваше высокоблагородие, — засуетился Андриан. — На ужин, милости прошу, ко мне. Щечки сварены, не побрезгуете? А лошадок ваших, не извольте беспокоиться — распрягут, обиходят и накормят.
К коляске подбежали люди — не иначе, работники старосты, все вещи были мигом сняты и перенесены в дом, а лошадей куда-то повели.
Странно, пора бы привыкнуть, что тебя встречают словно большое начальство, а вот, поди же ты, до сих пор стесняюсь. Свалились на голову человека нежданные гости, корми их, размещай. Добро бы, если какие-то дальние родственники, а здесь совершенно чужие люди.
В доме у старосты спешно накрывали на стол — женщина лет сорока, верно, супруга, а вместе с ней невестка. Еще у старосты было двое сыновей. Я услышал, как Андриан говорил: «Сейчас господ покормим, потом сами есть будем». И снова стало неловко.
За ужином, наворачивая щи, исправник спросил:
— Урядник ваш где? В волости?
— Тамотка, в Ольхове, — кивнул Андриан. — Велите послать? Если что — мальчишку отправлю, вмиг доскачет.
— Посылай, — приказал Абрютин. — Скажешь — исправник прибыл, а с ним еще сам господин следователь из Окружного суда. И пусть мальчишка передаст — мол, в лес он начальство поведет, так что, пусть собирается соответствующе.
Староста чуть испуганно посмотрел на меня. Ишь, начальник уезда запугивает народ следователем. Или я такой страшный? Скорее — непривычный. Исправник-то свой, зло привычное.
— Сёдни уряднику-то приехать? — поинтересовался Андриан.
— Нет, сегодня не надо, что ему тут делать? — отмахнулся Василий Яковлевич. — Пусть завтра с утра приезжает.
Андриан только кивнул и выскочил. Видимо, пошел отправлять какого-то мальчишку в волостной центр. Вернувшись к тому времени, когда мы все умяли, староста спросил:
— Дозвольте спросить, ваше высокоблагородие, в лес-то, небось, капище искать пойдете?
— Именно так, — подтвердил Абрютин и поинтересовался: — Сам-то, Андриан, как считаешь, есть в вашем лесу капище?
— Эх, ваше высокоблагородие, да какое у нас может быть капище? — всплеснул руками староста. — Слышал, что где-то в Выксиной пыстыни — у нас ее теперь пустошью называют, кто-то камней накидал. А Серафим Макарыч — урядник наш, человек уж слишком суровый. Услышал, стал шум раньше времени поднимать. Чего шуметь-то? Накидал кто-то камней, так и ладно. Не лень было дураку таскать?
— А ты, Андриан, сам эти камни видел? — спросил Абрютин.
— Так мне-то они почто? — с удивлением вскинулся староста. — До пустоши пятнадцать, а то и двадцать верст лесом, чего там делать? У нас в ту сторону никто и не ходит. Лес там сплошной, полян, чтобы обкашивать, нет. Пустынь, которая пустошь, вроде большая, так до нее еще добраться надо. Обкосишь, а сено как потом вывозить? И за грибами да ягодами далеко, а углежоги в другую сторону ходят.
— Урядник-то откуда узнал?
— Да бог его ведает, — хмыкнул Андриан. — Верно, кто-нибудь из охотников забрел, увидел, да рассказал. Вы, ваше высокоблагородие, лучше самого господина урядника спросите.
— Спрошу, — пообещал исправник, потом перешел к более прозаическим вещам: — Ты где нас размещать станешь? Учти — может, мы здесь не на одну ночь, а на две или три.
— Две или три ночи — это не месяц, — философски отозвался хозяин. — Вас, ваше высокоблагородие, у себя оставлю, кровать лишняя есть. Господ полицейских тоже могу — только в горнице. Авось, не замерзнете, тепло. У меня там сын с женой спят, но нынче у свата переночуют. А господина следователя даже не знаю, куда и определить…
Староста задумался, а я пришел к нему на помощь.
— По возможности, где маленьких детей нет, — попросил я. — Если с детьми, то и мне морока — поспать не дадут, да и хозяевам плохо.
Староста опять задумался. Нерешительно сказал:
— Так у нас, окромя меня, у всех малые дети есть. А не дети — так внуки. Вот, если только… Учительница у нас живет, у той деток нет. Только, примет ли?
— Как это не примет? — удивился исправник. — Ты что, не власть здесь?
— Власть-то я власть, вот только…— вздохнул Андриан. — Зоя Владимировна у нас дама с характером, так что не обессудьте, если что не так.
— Андриан, имей в виду, что господин следователь, хоть и холостой, но у него невеста, — предупредил исправник, заодно показывая ухмыляющимся подчиненным кулак.
— Не беспокойтесь, ваше высокоблагородие, наша учительница себя блюдет, да и старовата она, чтобы господина следователя с пути истинного сбивать, — утешил меня староста.
Определенно, дядька здесь с чувством юмора. А меня никто с пути истинного не собьет, потому что я твердый, аки… не знаю кто.
Оставив народ устраиваться на ночлег, я, в сопровождении старосты и его работника, тащившего мои пожитки — саквояж и мешок с оставшимися припасами отправился на другой конец села, где стояли два храма — надо полагать, зимний и летний, дом, напоминавший барак — видимо, это здешняя школа, а еще домик в два окна.
Староста вздохнул, перекрестился и постучал в дверь.
— И кого там несет? — послышался из-за двери скрипучий женский голос.
По голосу сложно определить возраст. Определенно, что карга. Но старая или не очень?
— Зоя Владимировна, постояльца к тебе привел, — сообщил староста.
— А я, Андриан Федорович, от постоя свободна, — ответила учительница. — Так что, бери постояльца и домой иди. У тебя соседи, у них разместишь. Я женщина бедная, у меня для постояльца даже ужина нет.
— Так я его ужином-то уже накормил, — сообщил староста. — Ты ему лавку какую-нибудь дай, да укрыться.
— Если сытый, так и в сенях у вас поспит. А я уже спать легла. И темно у меня.
Я, прямо-таки, обомлел от удивления. Определенно — если она разговаривает с местной властью так независимо, то это порядочная стерва. Мне захотелось развернуться и куда-нибудь пойти. Только, куда пойти-то? Гостиниц здесь нет, а есть кабак на другом конце, но туда идти смысла нет. Кабак — не придорожный трактир, где имеются комнаты для проезжих.