Гречка, да еще и с мясом! Запах обалденный, а я сегодня встал рано, кушать хочу, аки… Аки кто, придумать не смог, в общем, сильно.
Едва удержался, чтобы не начать лопать прямо из горшка, но пересилил себя, положил кашу себе в миску, отрезал хлеба.
Тащить завтрак в свою столовую-гостиную было лень. Это у меня кухарки всегда извращались — что Наталья Никифоровна, а что Нюшка. Обязательно-то им надо было накрыть на «приличном» столе. А мы люди негордые, пусть и кандидаты, поедим и на кухне.
За такую вкуснотень можно Нюшке все простить.
Разумеется, после того, как поел, жизнь стала казаться не такой грустной. Потом стало смешно над самим собой. Спрашивается, чего я бычусь? Ну, коли не принято в этом мире провожать детей в школу, значит не принято. И если цветы учителям не дарят, так и ладно. И Елена Георгиевна со временем станет серьезной, а нет — так пусть ее увольняют. Неужели я собственную супругу не прокормлю? В крайнем случае, возьму какую-нибудь шабашку…
Эх, опять не туда полез. Какая «шабашка» для судебного следователя? Если только бумаги из канцелярии на дом брать, переписывать, но несолидно.
Странно только, что Манька астры есть отказалась. Козы — они едва ли не всеядны. Кузнечика там, бабочку слопают и ухом не поведут. Камерунские вообще в пустыне живут, непонятно, чем и питаются.
Помнится, бабушка рассказывала, как в ее детстве, в пятидесятые годы, коза умудрилась забраться в дом, пробила копытцем днище сундука, в котором прабабушка хранила облигации военного займа и все сожрала!
И тут меня стала мучить совесть. Получается, потревожил Маньку, предложил ей несъедобное угощение, потом ушел. Если рогатая воспримет это как издевательство? Стыдно перед скотинкой.
Отрезал пару кусков хлеба, посолил крупной солью (у Аньки она в отдельной банке стоит) и отправился кормить живность.
Вот хлебушек с солью — совсем другое дело. Умяла оба куска, словно неделю не ела, да еще мне едва руку не откусила.
— Это ты вместо благодарности? — хмыкнул я.
— Ме!
Понял без перевода — спасибо, приноси еще. Нет, спасибо она не говорила, а только потребовала добавки.
— Хватит, — строго заявил я.
— Ме-а-ме-ааа!
— Харя ты наглая… Ничего не треснет? Сказано хватит — значит, хватит.
Я умею настоять на своем, но мордаха у Маньки была такой просительной, а глазки такими умными (прям, как у Аньки), что не выдержал и отправился еще за одним куском. А один — так чего и брать? Пусть будет два. Морда у нее наглая, но симпатичная. Вся в Нюшку.
Надеюсь, козлушку не перекормлю? Иначе придется вызывать ветеринара, прокол ей делать. Шучу.
Решив, что Маньке достаточно, хотя она и строила глазки, требуя дать еще кусочек, отправился пить свой утренний чай, потому что кофий закончился. Анька, мартышка этакая, став гимназисткой, совсем службу завалила. Впрочем, кофе можно попить и потом, попозже.
Водичку вскипятил, заварил и, только собрался отыскать какую-нибудь сушку-печенюшку, чтобы не пить’голый' чай, как во дворе опять раздалось блеяние козы и чей-то мат. Голос, между прочем, мужской. И коза, между прочем, была закрыта в сарайке. Что бы вы решили?
Выскочив наружу, увидел такую картину: наша Манька, воинственно выставив рога, пытается атаковать какого-то высокого старикана, с длинной седой бородой, вооруженного поленом. Старик опрятно одет, но почему-то босой.
— Да я тебе… рогатая… сейчас…! — орал дед, размахивая поленом.
(то, что пропущено, в телевизоре запипикивают)
— Ме-е! — отвечала Манька, не думая отступать.
Кажется, пора и мне вступать в дело.
— Я тебе сейчас самому рога поотшибаю! — рявкнул я. — Ни хрена себе, среди белого дня козу ворует. Да ты у меня сейчас в тюрьму пойдешь, козокрад хренов!
— Барин, ничего я не крал! — испуганно прокричал старик, но полено не выбросил. — Я только во двор вошел, а эта…( непечатное) рогатая, бодаться кинулась.
— А за оскорбление козы тебе два года добавят, — мрачно пообещал я, подходя ближе. — И то, что пытаешься козу украсть в присутствии хозяина, это уже разбой! Ты у меня не в тюрьму пойдешь, а на каторгу, хмырь болотный.
— Барин, да какой же я разбойник? — вскинулся старик. Оглянувшись, он прокричал кому-то за забор. — Ефим, поди сюда!
— Ни хрена себе, целая банда! — удивился я. — Сейчас, погоди немножко, городовых высвистну, окучат тебя вместе с твоим Ефимом.
Разумеется, свистка у меня с собой не было. Я его таскаю с собой, перекладывая из одного мундира в другой, но нынче-то в домашнем — старых штанах, которые как-то зашивала Наталья, и в халате.
Ни старика, ни его сообщника я почему-то не испугался. Да и не ходят разбойники по дворам, тем более, к судебным следователям. Но вот какого хрена этому бородачу здесь надо?
Заскрипела дверь и во двор ввалился еще один персонаж — здоровый мужик лет тридцати-тридцати пяти, почему-то с сапогами в руках.
— Манька, в сарай! — коротко приказал я, прикидывая, кого первым валить — старика с поленом или молодого бугая?
И этот верзила замахнулся сапогом на Маньку⁈ Так это все равно, что замахнуться на мою Аньку.
Хотя… Нет, разница есть. Замахнись он на Аньку — сразу бы убил, не считаясь с последствиями, а тут просто отбил его кулак (отмахиваться сапогом от разъяренного хозяина, у которого пытаются украсть любимую козу? фи…) и отправил в нокаут. А старик, выбросив-таки полено, забыл, что существует калитка, перемахнул через забор, словно молодой э-э… козлик. Кажется, приземлился не очень удачно.
— Манька, ты видела такую наглость? — возмущенно спросил я у рогатой, которая и не подумала уйти в сарай. Вот, Анька бы меня послушалась. Или нет?
Присев на корточки, потрогал здоровяка. Вроде, уже оклемываться начал. Это хорошо.
Открыв калитку узрел, что старик с трудом, но поднялся с земли.
— Ногу не поломал? — нелюбезно поинтересовался я.
— Барин, так что ж ты сразу драться-то кинулся? — со слезами в голосе спросил старик.
— Спрашиваю — все цело? — еще раз поинтересовался я.
Бородач встал, топнул вначале одной ногой, потом другой.
— Так вроде все, — с сомнением сказал он.
— Отлично. Значит, в каталажку своими ногами пойдешь.
— За что в каталажку-то? Я к Нюрке пришел, внучку хотел навестить.
— К какой это Нюрке? — удивился я. — Здесь таких нет. В другом месте внучку ищи.
— Как это нет? Мне сказали, живет она нынче в доме вдовы Селивановой, в прислугах у богатого барина. А я сам Селиван, запомнил.
Глава 5Родственники
И тут до меня хоть и медленно, но стало доходить. Нюрка, это ведь Нюшка? То есть, Анька? У имени Анна много вариантов, не враз и упомнишь. А приятеля пристава, который отдал ему в прислуги беременную дочь, Селиваном звать.
— Подожди-ка… Ты, не из Аннина ли часом? — хмыкнул я. — И ищешь свою внучку, которая Анна?
— Ее самую, — закряхтел старик. — Но соплива она еще, чтобы Анной звать.
— Ищешь внучку, а коза тебе зачем?
— Барин, господь с тобой! — замахал руками старик. — Я только во двор вошел, а эта… скотина рогатая, бодаться кинулась.
М-да? Я же сарайку запирал, точно помню. Дверцу закрыл, веревочку плотно намотал. Или плохо намотал?
— Заходи, что ли, — не слишком-то дружелюбно сказал я, открывая калитку.
Войдя во двор, посмотрел, как там верзила? Но тот уже встал и теперь трясет головой. И козлуха никуда не делась. Стоит себе, башку наклонила, рога выставила.
— Манька, домой! — железным голосом приказал я.
— Ме-ее! — замотала коза бородой.
— Тогда шиш тебе, а не хлебушек с солью.
— Ме? Ме-а…
Что удивительно, но рогатая бестия все поняла, послушалась и пошла к себе.
Закрыл дверь за животиной, замотал веревочку вокруг гвоздей, подергал. Вроде, сойдет. Нет, нужен настоящий засов или хотя бы крючок поставить. Кто бы еще изладил?
Повернулся лицом к пришельцам.
— Селиван, значит, из деревни Аннино? — решил уточнить я.
— Именно так, — закивал старик. — Селиван Антипов, у писаря в волости как сын Голицын записан.
Голицын! А ведь прикольно. Если выписать Аньке документ — мол, по отцу Сизнева, по матери Голицына? Но в метрической книге, скорее всего, записано, что мать ребенка Евдокия Селиванова, и все.
Если кто-то считает, что я стану просить прощения за нокаут, в который отправил здоровяка — заблуждается. Ибо, не фиг… Это мой двор. И это моя коза, на которую замахнулись. Покушение, так сказать, на причинение телесных повреждений домашнему животному.
— А это что за бандит? — кивнул я на верзилу. — Сапоги он с кого снял?
— Мои это сапоги! — завопил старик. — И не бандит он, а зять мой, Нюркин дядька.
Похоже. Ноги у старика босые, но слишком белые, чтобы босым ходить.
— Ясно, — решил подвести я черту. — Понял, что вы не разбойники, а родственники моей кухарки. Козу не крали, а просто вышло недоразумение. И что вы от девки хотели?
Не упомню — или мне Анька просто не говорила? — навещала ли ее родня со стороны матери? Кажется, нет.
— Нам бы, барин, с самой Нюркой нужно поговорить, — подал голос Ефим.
— Со мной говорить придется, — заявил я. — Вот, когда ваша Нюрка свой дом поставит, хозяйкой станет, то говорите, сколько вам влезет, а тут я распоряжаюсь.
— Так сама-то девка где? — с недоумением спросил старик.
— Отсутствует она, — со значением сказал я. — Учиться Анна ушла, вернется во второй половине дня.
— Учиться ушла? — в один голос переспросили родственники.
Стоп. Если я Аньку готов считать сестрой, получается, что это и мои родственники? Сколько там у ее покойной матери сестер было? Шесть? Шесть теток, да еще их мужья? Не многовато ли?
— Короче, мужики, мне на службу пора идти, — сообщил я, поглядывая на деда и дядьку.
— Так ты иди, барин, мы Нюрку и здесь подождем, — сказал старик. — Посидим тут, подремлем. Устали мы. Второй день в пути, еще вчера вышли.
Ну да, ну да… смотрел как-то карту, помню, что от Аннино до Череповца почти семьдесят верст.