И он опять считал по пальцам, опять поглядывал на колокол…
– Что ж – на то воля Божья… Только живи ты, колоколушко, а мы наше наверстаем: была бы жива с нами наша воля да наш вечной колоколушко, так и мы на ноги станем.
Но трудно уже было Новгороду стать на ноги. Беда за бедой валилась на него.
Когда москвичи ушли с своими ратями восвояси, жители новгородских сел и пригородов, бежавшие в Новгород после московского погрома, теперь стали возвращаться на свои пепелища. Сколько слез они пролили, найдя свои родные гнезда разоренными! Но других постигли иные, более горькие бедствия. Жители Русы и всего заильменского побережья, возвращаясь к своим родным пепелищам, закупили готовые хоромы и на плотах везли их на родину вместе с женами и детьми. Целая вереница судов плыла по Ильменю. Но вдруг потемнело небо, завыли ветры, забушевал Ильмень… Старцы Перыня-монастыря видели, как на берегу Ильменя стояла какая-то простоволосая старуха. Ветер рвал ее седые волосы, а она стояла и руками махала на тучи: казалось, она призывала бури, громы и молнии… И громы разразились над Ильменем… Вереница судов и плотов была разбросана по озеру и поопрокидывана: все погибло в разъяренной стихии – и дома и люди… Одних людей потонуло до семи тысяч душ.
Прошло шесть лет. Марфа-посадница стала окончательно старухой. Она уже не мечтала об Олельковиче и о киевском венце и с горестью вспоминала былое счастье. Исачко подрастал и уже думал, как он возмужает и отмстит Москве за своего отца и дядю Федора, который тоже томился в московской неволе. Мать его давно была черничкой, а некогда его приятельница, ясноглазая Остромирушка, поврежденная рассудком, была неузнаваема: она все твердила, что ей нечем целовать Христа, и Христос от нее отвернулся…
Все в Новгороде точно постарело и осунулось. Горислава после казни Упадыша по целым часам сидела на берегу Волхова, безмолвно глядя в воду, как бы ожидая, что вот-вот выглянет оттуда рыжая голова и поманит ее за собою, но рыжая голова не показывалась из воды. На берегу Волхова давно уже не было слышно пения Гориславы, которое рыбаки принимали за пение русалки.
Простоватый и добродушный Петра, сердце которого зазнобила эта льняноволосая русалка, загулял с горя и все собирался в ратники, чтобы прельстить свою недотрогу шеломом и красным щитом.
А к кудеснице все чаще и чаще наведывались новгородцы и все о чем-то с ней шептались. В последнее время к ней чаще всего наведывались вечный дьяк Захар, что так хорошо разрисовал когда-то заставки в грамоте с королем Казимиром и который вместе с прочими был отпущен из московского полона, да подвойский Назар.
И вдруг в феврале месяце 1477 года Захар и Назар отправились зачем-то в Москву!..
– Вы почто к нам есте прибыли? – спрашивали их на Москве бояре.
– К осударю великому князю к Иван Василичу всеа Русии с челобитьем.
– К осударю? – переспросили бояре, точно не слыхали.
– К осударю-ста, – был вторичный ответ.
– И ты, Захар, к осударю? – новый лукавый вопрос.
– И я-ста к осударю.
– И ты, Назар, к осударю?
– И я-ста к осударю.
Бояре лукаво переглянулись между собою.
– Так стоите на том, что к осударю? – опять заладили бояре.
– Да что вы наладили – к осударю да к осударю! Знамо, к осударю, а не к вам, – вспылил наконец вечный дьяк.
– Добро-ста. Помните это слово…
– Помним – не забыли.
– По-русскому, чаю, говорим.
– Добро-добро, к осударю…
Бояре оставили челобитчиков и торопливо пошли к великому князю. Они доложили ему, что новгородские челобитчики, вечный дьяк Захар Овинов да подвойский Назар, в челобитьях своих назвали его, великого князя, «осударем», и стоят-де на том накрепко.
По бесстрастному, каменному лицу деда Грозного прошло как бы что-то светлое – не луч и не тень, и холодные глаза холодно блеснули…
– Государем именуют – точно? – тихо спросил он.
– Точно, осударем, господине княже.
– И стоят на том?
– Стоят накрепко.
– Хорошо! Похваляю вас.
«Собиратель земли русской» глубоко вздохнул, точно бы камень свалился с его груди: он нашел «зацепку», которой напрасно искал столько лет… Сами новгородцы назвали его «государем» – «титло государское дали»…
Через полтора месяца в Новгород явились послы великого князя… Как? Зачем? Никто ничего не знал.
Заговорил вечевой колокол, замоталась из стороны в сторону седая голова Корнила-звонаря.
Собралось вече. Явились на помосте московские послы.
– Шапки! Шапки долой! – послышалось в толпе.
Послы были в шапках, потому, может быть, что видели, что и все вече не сымало шапок.
– Долой шапки перед Господином Великим Новгородом! – закричали уже сотни голосов.
– Перед Новгородом, что перед храмом Божим, ломай шапку!
– Новгород – та же церква! Сымай шапки, не то сшибем!
Послы сняли шапки; но говорить медлили.
– Сказывайте! Почто есте посланы? – раздавались голоса.
Один посол выступил вперед, поклонился и откашлялся.
– Осударь великий князь Иван Васильевич всеа Русии, – начал он немножко дрожащим голосом, – велел спросить Новгород, отчину свою: какого государства он хочет?
Все, казалось, замерло после этих слов, точно все дышать перестали. Так бывает в воздухе перед бурей, когда птицы торопятся под деревья, а деревья как бы головы склоняют от страху.
И буря разразилась. Заходили плечи и головы, замахали руки…
– Государства! Каково государства?
– Мы не хотим никаково государства!
– Не надоть нам государства!
– Мы сами государство!
Посадник, стоявший рядом с послами тоже без шапки, был бледен. На груди его заметно колыхалась золотая гривна.
– Ишь осерчали дитушки, – улыбался с своей колокольни звонарь. – Осерчал Господин Великий Новгород. Поделом им, татарским объедкам…
Когда буря несколько утихла, московский посол снова откашлялся.
– Дайте слово молвить, – начал он.
– Говори да помни, где ты!
– Великий Новгород, – продолжал посол, – посылал к великому князю от владыки и от всех людей Великого Новгорода послов своих, Захара да Назара, бить челом о государстве, и послы назвали великого князя государем!
Эти слова вызвали новую бурю…
– Вече никово не называло?
– Вече никогда не называло великово князя государем! Какой он нам государь!
– От века того не бывало, как и земля наша стала, чтоб какого ни на есть князя мы называли государем!.. Не бывало того!
– Всяково князя свово мы называли господином, а не осударем!
– Осударей у нас не бывало и не будет!
– А что вашему князю сказывали, будто мы посылали – и то сказывали ложно!
– Давай сюда Захара! Где Захар?
– Подавай сюда Назара! Мы их спросим!
Десятские бросились искать Захара и Назара. Голоса то возвышались до крику, то падали. Более степенные люди просили посла объяснить им, какая разница между «господином» и «государем».
– Осударь – титло.
– Что ж такое, что титло… А? Прислушайте, господо и братие: он об осударевой титле нам скажет.
– О какой такой титле? Знать не хотим никакой титлы!
– Да ты допреж выслушай, да тогды и ори!
– Я не ору…
– Полно, слушайте, братцы!
Кое-как удалось угомонить крикунов. Они замолчали – и все стихло. Посол заговорил:
– Титло есть слово великое… Коли вы великаго князя осударем назвали, и то знак, что вы за нево задались, и тогда следует быть ево суду в Великом Новгороде, и тиунам ево сидеть по всем улицам, и Ярославов дворище великому князю отдать, и в суды ево не вступатца…
Опять буря – еще сильнее прежней. Застонало вече.
– Так вот она, титла?
– Кака она, титла! Она не титла, а петля на шею Великому Новугороду!
– Нашли китлу!.. К черту ее! К черту китлу!
– Не китла, а титла!
– Все едино! Один черт на дьяволе!
– Захара подавайте сюда!
– Назара тащите на вече!.. Как смели они ходить в Москву судитца и крест целовать великому князю как осударю!.. Этого от века не бывало!
– И в докончанье сказано, чтобы новогородца не судить на низу, а судить в Новегороде! Тащи сюда тех, кто ездил на них судитца!
– Ишь китлу выдумали!.. И народец же!
Сквозь толпу с трудом протискивались десятские с бердышами. Они вели виновных.
– Пропусти! Вечново дьяка ведут, Захара!
– Назара пропустите, братцы, к помосту!.. Пускай ответ держат!
Бледные и трепещущие, подошли виновные к помосту. Они глянули на посадника – тот не смел, по-видимому, поднять на них глаз и глядел в землю.
– Переветник! – схватил за грудки вечного дьяка ближайший новгородец. – Ты был у великово князя, ты целовал ему на наши головы крест? Сказывай!
Вечный дьяк заговорил, но слова замирали у него в горле. Он сделал над собой усилие и крикливо, точно с плачем, бросал слово за словом, размахивая руками:
– Точно – я был у великово князя… целовал ему крест… Но целовал в том, что служить мне великому государю…
– Осударю! Слышите?.. Это китла!
– Служить мне правдою и добра хотеть… Токмо не на государя моево Великий Новгород.
– Опять китла! И на Новгород китлу накинул, переветник.
– Ни-ни!.. Не на Новгород и не на вас, свою господу и братью…
Голос его совсем порвался. С лица крупными каплями катился пот… Он упал на колени.
– И Назар ходил за китлой! Сказывай, Назарьище!..
Тот стоял безмолвно и только дрожал.
– Говори! Зачем ходил?
– Посадник…
– Что посадник?
– Посадник посылал…
– А! Посадник!.. И посадник переветник!.. Продали нашу волю!
Через несколько минут вместо посадника Василия Ананьина, вечного дьяка Захара Овинова и подвойского Назара на площади, у помоста, валялись безобразные клочки кровавого мяса.
– Не дам тебе, подлому, мясца ихово – каркай не каркай, – бормотал звонарь, грозя кружившемуся над площадью и каркавшему ворону и сметая метлой в одну кучу остатки тел погибших – посадника, вечного дьяка и подвойского. – Не дам ни волоса, не каркай…