Вскоре Кристоферу пришлось-таки встать. Начали трапезу и ритуальное курение травы. У Остина всегда было наготове несколько забитых чистой травой (а чаще — бошками), без примеси табака, косяков. Они хранились в подсигаре, на котором был отштампован-отчеканен рыбак, удивительно похожий на Максима Горького, он тащил большую рыбу, удилище было изогнуто, тело напряжено, ветер трепал полы пиджака. Причем, как часто бывает у целомудренных советских художников, то ли подвернутая пола пиджака то ли конец удилища упирался в пах Максима Горького и напоминал вставший член. И вся картинка выглядела как сцена мастурбации Максима Горького на небо.
После второго косяка Федя медленно и как то вяло произнес.
— Странно, все зеленеет.
— Весна, однако, — сказал Остин.
— Чего-то ты нехорошо выглядишь, — сказал Крис, — стоит пропустить.
Федя пропустил. Через несколько мгновений Крис снова бросил на него взгляд. Тот молча продолжал стоять спиной к дереву — бледная гипсовая фигура.
— Эй. — Крис дернул Федю за руку.
— Я ничего не вижу, — еле слышно проговорил Флейта и начал медленно сползать на землю. Лицо из гипсового стало восковым, как у покойника.
— Федя!
Тот уже не отвечал.
— Федя, очнись! — Крис ударил его по щеке.
Никакой реакции. Остановившийся взгляд.
— Не нравится мне все это. — Кристофер схватил Федора за руку, пытаясь нащупать пульс. И тут почувствовал нечто зловещее и недоброе, растворенное в пространстве и сходящееся в Феде.
Остин покачал головой.
— Подожди, сейчас попробуем.
Он снял с шеи варган, поднес к губам, и жесткий звук поплыл между деревьями, постепенно превращаясь в нечто большее, чем просто звук, в сгусток древней силы разрывающей время и пространство: Крис всей кожей ощутил вибрацию, словно незримая струна появилась между Федором и Остином, она гудела от напряжения, перетаскивая Флейту с того света в этот.
Лицо Феди покрылось красными пятнами. И Кристофер, наконец, нашел пульс.
— Уф, — сказал он. — Жить будет. Неужели трава может так срубить?
— Не трава. Злой… — Остин сделал паузу, подбирая слово. — дух такой.
— Федя! — Крис принялся хлопать Флейту по щекам.
Тот постепенно пришел в себя.
— Никогда такого не случалось, — вяло произнес он, — я, правда, целую ночь не спал.
Воспоминание пролетело мгновенно, и Крис даже успел дослушать рассказ Свища.
— Ничего, так полежал, блин, потом зашевелился, сел. Потом говорит. — Свищ засмеялся. — Нет, тебя я этим вмазывать не буду.
— Это как в анекдоте, — сказала Галка, — про торчка и варщика. Знаете?
— Нее…
— Приходит торчок к варщику, говорит: «Свари мне что-нибудь такое: чтобы приход был ууух». «Какой-какой?» «Ну чтобы так вставило, чтобы просто…» — Галка, видимо, изобразила жестами какой должен быть приход и все рассмеялись. — «Ладно, — говорит варщик, — сделаем». Ну, сварил он, значит, какую-то супердурь, торчок вмазался. Лежит, закрыл глаза, действительно — уух. Ну, открывает, говорит: «Да, варщик, круто…» А тот в ответ: «А я не варщик, я — апостол Петр».
«Неужели нельзя о чем-нибудь другом. Написать на радиостанцию, чтобы изменили программу передач. Там торчки, здесь торчки. А о чем говорят музыканты? Дэгэ ведь спрашивал для книги. О торчалове тоже. О туфте всякой. Редко о музыке. Музыку слушать надо. Среди музыкантов людей нет, — Крис представил долговязую фигуру Вани Жука, тот гнал смешную телегу о музыкантах и одновременно с этим наигрывал на гитаре какой-то весьма замысловатый пассаж, — а вот музыканты встречаются».
Глава шестаяВ сторону Кустаная
В сторону Кустаная
Смотрит Караганда,
Но взгляд ее обгоняя
Тянутся провода
В сторону Кустаная,
Где небеса слюда,
Путник не оставляет
Ни одного следа,
В сторону Кустаная
Тень бросает звезда,
И птенец вылетает
Из кукушкиного гнезда…
Солнце уже скрылось за холмом, но ночь опаздывала, сумерки казались бесконечными. Крис лежал на спине и смотрел в плоское белесое северное небо, где комар и птица одинаковой величины, ибо комар низко, а птица высоко — так машины, идущие по трассе, оставшейся в низине, издали — всего лишь цветные жуки… «Дети, играя в машинки, становятся повелителями мира жуков», — с этими мыслями, под шелест травы и писк одинокого комара — здесь, на склоне, их всех сдувало ветром, и лишь один, особо стойкий или особо хитрый, пробравшийся по низу, под защитой листьев, гудел возле самого уха, мельтешил перед глазами, Кристофер начал было проваливаться в полудрему, но вдруг услышал шаги. К нему приближался человек — невысокий крепкий мужчина лет шестидесяти. Морщинистое обветренное лицо, кепка, скрывающая седые стриженые волосы, короткая серебряная борода. На нем был серый свитер с обтрепанным полурасползшимся воротником, старый, невнятного темного цвета пиджак, и такие же брюки, заправленные в кирзовые сапоги. В правой руке он держал короткую, около полуметра, палку, которой, казалось, раздвигал воздух перед собой. Крис почему-то был уверен, что незнакомец — местный пастух.
Кристофер приподнялся на локте и поздоровался. Тот улыбнулся в ответ, и, усевшись напротив, принялся разглядывать Криса.
«Вот, рано с трассы ушел, а теперь еще этот!» Однако Крис чувствовал, «этот» доставать не будет. Крис еще раз посмотрел на незнакомца. «Где я мог его видеть? Несомненно, где-то я его видел. Впрочем, внешность довольно типичная, и при моих всегдашних „дежа вю“, при моей близорукости, всякое лицо будет казаться знакомым, — возразил Крис сам себе, и в этот момент вспомнил дачного соседа, пастуха Мишу. — Конечно же, он похож на Мишу, поэтому я и окрестил его пастухом»
— Устал? — спросил незнакомец.
— Очень.
— Пойдем.
— Но я уже лег спать. — Крис не представлял, куда зовет этот дядька, однако, встал и принялся собирать спальник.
— Оставь. — «Пастух» уже шел в сторону холма, на котором росло несколько берез. Их силуэты на фоне оранжевой закатной полосы были похожи на застывшие фонтаны. Крис обернулся: внизу, там где проходила трасса, уже стояло молочное озеро тумана. Незнакомец подождал, пропустил вперед… Крису почему-то казалось очевидным, что «пастух» должен пропустить его вперед, а сам идти позади. Теперь Кристофер чувствовал его дыхание, каждый выдох незнакомца подталкивал Криса в спину, в область сердца. Хотя склон был довольно крутым, «пастух» дышал ровно.
Вскоре Крис оказался на самой вершине лицом к желтым, оранжевым, красным разливам над горизонтом. И вдруг он почувствовал на своем плече руку незнакомца. Словно сверху упал осенний лист.
— Не смотри на закат, — донесся сзади тихий голос, — он отнимает силу.
— Но зачем ты привел меня сюда?
— Ты пришел сам. Ждать восход.
— А он, что ли, приносит?
Незнакомец не ответил. Кристофер обернулся. Позади никого не было. Только сумерки, темные холмы, тропинка уползающая вниз, в туман, и несколько деревьев, которые угадывались лишь потому, что Крис запомнил их, когда поднимался.
— Эй! — закричал Кристофер и вытянул руку, трогая воздух, в котором растворился незнакомец, — Эй!
— Крис, Крис, — раздался возле самого уха голос Галки, — не кричи.
Крис открыл глаза: крона дерева, ажурный зеленый потолок, собирала и рассыпала повсюду солнечные зайчики.
— Ого. Вырубился не помню как.
Галка лежала рядом, на спине. Крис вылез из под спальника и сел. Вчерашних панков не было, но следы их пребывания в виде многочисленных пустых бутылок окружали Криса со всех сторон. Он обернулся — на двери сарая висел замок: панки ушли на работу.
— Сколько же времени?
— Девять… или десять.
— Смотри-ка какой нынче панк пошел, — Крис зевнул, — со сранья работает.
— Для некоторых — это уже середина дня. Они в семь ушли, меня разбудили, — ответила Галка.
— Ну и будила бы меня тоже. А то всякая чушь снится. — Крис принялся рассказывать сон.
Галка слушала не шевелясь, безучастно глядя вверх.
— И главное, видел я этого мужика где-то, но где? Убей Бог, не помню. — закончил Крис.
— Меня даже зависть берет. Каждый день кино смотришь. То ли сны у тебя красивые, то ли ты рассказываешь красиво…
— Для меня они много значат.
— А про закат я от Ирки слышала. Он, действительно, отнимает силу. Восход же, наоборот, приносит.
— Впрочем, я на него особо не смотрел. Даже во сне. Правда, и восход проспал. Так что баланс силы соблюден. Будем собираться?
Днем улицы оказались совершенно другими. Одно-двухэтажные дома в палисадниках, цветные заборы, сирень, малина, вездесущая крапива — словно не Казахстан, а какая-нибудь Московская область. Ближе к центру — стандартные пятиэтажки, не имеющие национальной принадлежности — что здесь, что в России, что в Африке — одинаково безликие. Другое дело, когда по белому кирпичу или штукатурке выложен простой орнамент или раскрашены балконы — дома сразу приобретают лицо, оживают.
Хлеб и сыр, купленные в придорожном магазине плюс вода во фляге — вот весь завтрак. Они ели прямо на ходу, отламывая горячие куски буханки и укладывая на неровную пористую хлебную губку пластинки сыра. Вдоль трассы тянулась бетонная ограда — завод или автобаза, и длина ограды была длиной их завтрака: последний кусок хлеба, уже без сыра, исчез как только кончился забор. Впереди же предстоял десерт — торговцы фруктами: цветной ряд людей вдоль дороги, у которых можно аскануть или купить арбуз-дыню-персик-яболко…
— Вот и десерт на подходе, — сказал Крис. Даже во время еды он успевал взмахивать рукой с псевдобутербдом перед каждой попутной машиной. — Чего вы желает