Я досадливо передернула плечами. После всего этот человек все еще умудряется считать меня нежным тепличным цветочком?! Он что, думает, что я упаду в обморок при одной мысли о том, как забивают животных?
– Я знаю, что мясо – это коровы и козы. Но не понимаю, причем здесь…
– Так вот, – терпеливо продолжил мой собеседник, – на современных скотобойнях несчастных животных никто не забивает топором. Это жестоко, да и вкус мяса, говорят, портится… используется специальный алхимический яд. Он не имеет ни вкуса, ни цвета, ни запаха и может быть добавлен в любую еду. В зависимости от дозировки, животное умирает в течение нескольких минут или часов – от мгновенной остановки сердца. Это гуманно и мммм… достаточно чисто. И главная особенность звериного яда в том, что он полностью рассасывается в крови и не влияет ни на вкус, ни на иные качества мяса. В сущности, спустя полчаса после смерти он разлагается на совершенно безопасные частицы и даже не определяется в крови…
– Подождите! – я прижала к вискам кончики пальцев. – То есть вы хотите сказать, что если такой яд выпьет человек, его смерть будет выглядеть как естественная?
– Именно так, – спокойно кивнул мужчина. – Разумеется, сердечный приступ в молодом возрасте – это немного странно, однако такое случается, особенно у людей нервных и впечатлительных. А, например, доктор Дикард, уверен, вполне мог бы диагностировать у вас нервический припадок при необходимости. Но есть и хорошая новость. Именно потому что этот яд так удобен для убийства, его невозможно просто так купить в алхимической лавке. Как для его производства, так и для покупки нужны специальные разрешения. Именные. И выдаются они на строго определенное количество вещества, по использованию которого тоже ведется строгая отчетность. Такое разрешение может получить работник скотобойни или, скажем, звериный лекарь – иногда, знаете ли, неизлечимо больное и страдающее животное лучше умертвить… словом, людей, которым такой яд могли продать, не так уж много на весь город. К тому же яд не может храниться дольше недели. Привезти его откуда-то тоже никто не мог – на входах в портальные залы и вокзалы стоят рамы-определители, реагирующие не только на мощные артефакты, но и на опасные алхимические зелья. Если в чьем-то багаже окажется что-то серьезнее пудры от морщин или, скажем, ваших булавок, такому пассажиру не миновать досмотра. Звериный яд никто на транспорте не пропустит. А значит, изготовлен он здесь, в Доревилле. И скоро у нас в руках будет список всех, кто покупал его в течение этого срока.
– Думаете, в этом списке может оказаться кто-то из сотрудников дома скорби… или из Доревиллького дамского общества? – я скептически приподняла брови.
Как ни крути, выходило, что отравить меня пытался либо кто-то из дам, либо тот, кто работает в клинике. Может, это и в самом деле доктор Дикард? Но ведь мое внимание к клинике привлек именно он! Зачем бы ему это было нужно?
Или он с самого начала для чего-то меня туда заманивал? Но не проще ли было отравить меня прямо в моей конторе? Согласиться выпить чаю и подлить пару капель в мою чашку, когда я отвернусь – уж во всяком случае это легче, чем сделать то же самое при множестве свидетелей!
– Разумеется, нет! – фыркнул Рэмвилл. – Никому из этих людей разрешение на применение яда выдать никак не могли. Но если проверить связи этих людей, вполне может оказаться, что кто-то из них общался, а то и что-то должен одному из работников клиники. А то и, – тут он усмехнулся, – из дамского общества.
– Да уж! – я закатила глаза. – Не удивлюсь, если, скажем, ниссин Факстон общается хоть с самим чертом!
– Ну, до вас, знаете ли, ей далеко! – многозначительно сообщил Рэмвилл и тут же, без всякого перехода, вдруг попросил, – может, вы отклеите наконец эти нелепые усы? Невозможно же с вами разговаривать!
Сказать, что я опешила, – ничего не сказать. Ничего себе заявления! До сих пор прекрасно, между прочим, разговаривали!
Свои булавки я, разумеется, прицепила снова на шейный платок перед тем, как покинуть дом скорби. И никто вроде бы даже не возражал.
– По-моему, ты ему нравишься, – меланхолично заметил дядя Рэндаф, как всегда, возникая из воздуха прямо передо мной. – Кстати, я был в подвале. Пэм, я думаю, тебе стоит взглянуть на тело нисс Тармин.
– Она здесь?! – я вскочила с места.
– В прозекторской, – уточнил призрак. – Только тело. Призрака некромант не дозвался, но… словом, ты должна это увидеть.
*
– Вы с ума сошли! – спор шел уже на второй круг, и Рэмвилл определенно терял терпение. – Это совершенно исключено! Юным девам точно нечего делать в прозекторской.
Объяснять, что дева я вовсе не такая уж и юная, а даже, по общепринятым меркам, вполне старая, оказалось бесполезно. Глава доревилльской полиции на это только закатывал глаза и фыркал.
– Да почему?! – в который раз возмущалась я.
– Да потому что у нас тут не салон дамского общества, мы не держим нюхательных солей для обморочных девиц! – в сердцах бросил он.
На секунду я замерла, задохнувшись от возмущения.
А потом неожиданно для самой себя успокоилась.
– То есть вы полагаете, – я чуть наклонила голову к плечу, – что вид мертвого тела настолько шокирует меня? Видите ли… позвольте вам напомнить: я Видящая смерть.
– И что из того?! – запальчиво воскликнул Рэмвилл – и тут же осекся. Кажется, до него начало доходить.
– Я с детства каждый день вижу призраков, – медленно, чтобы было понятнее, сообщила я очевидное. – Некоторые из них выглядят именно так, как выглядели в момент смерти. Окровавленные, с пробитыми головами, распахнутыми грудными клетками, с веревками на шеях. Из некоторых торчат ножи или топоры…
Вообще-то так ужасно выглядят вовсе не все призраки. Некоторые – как, например, тот же дядя Рэндаф, – принимают наиболее привычный для себя прижизненный облик и даже “одеваются” в любимую одежду. Как правило, это те, кто умер своей смертью и кого держит в этом мире связь с кем-то из живых, любовь или иные светлые чувства. Другие являются в том, в чем их хоронили. Эти, кстати, тоже выглядят не так уж плохо – перед похоронами их обычно гримируют. Ну разве что иногда такие призраки кажутся уж слишком румяными для кого-то, кто щеголяет в парадном саване. Вообще-то после правильно проведенных похорон мало кто возвращается своей волей – но случается и такое. Например, когда умершая старушка никак не может расстаться со своим домом и переживает, что наследники попросту снесут эту развалюху. А однажды я видела ученого, который никак не мог упокоиться, пока не завершен его алхимический опыт.
А некоторые и в самом деле обретают именно тот вид, в каком умерли. И вот это обычно очень неприглядное зрелище. Потому что чаще всего это самоубийцы либо те, кто был убит. Первые просто не могут найти дороги в новый мир, вторые возвращаются обычно, чтобы указать убийц или попытаться отомстить.
– Знаете, я практически уверена, что мне доводилось видеть куда больше мертвых, чем вам. Умерших самой разной смертью.
– Проклятый дар, – пораженно пробормотал Рэмвилл.
– Я привыкла, – я пожала плечами. – Так вы отведете меня в прозекторскую?
– Демоны с вами, – мужчина тяжко вздохнул и побарабанил пальцами по столу. Затем взглянул на часы. – Я по-прежнему не понимаю, зачем вам это нужно, но мне все равно необходимо спуститься туда. У патологоанатома как раз должны быть готовы результаты вскрытия…
На последнем слове он бросил на меня быстрый настороженный взгляд. И лишь убедившись, что я по-прежнему не собираюсь падать в обморок, тяжело поднялся из-за стола.
Я вскочила следом.
Лестницу в подвал полицейского управления я помнила по своему прошлому визиту. Вот здесь направо – архив. Где-то там, наверное, сейчас перебирает бумаги бледный Лукас Теймар, зять ниссин Факстон. А налево, выходит…
– Сюда.
Прозекторская оказалась просторным промозгло-холодным залом, заставленным какими-то зловещего вида металлическими стеллажами и пахнущим чем-то неприятно-алхимическим. Перед металлическим же столом стоял крупный, высокий полноватый мужчина совершенно мясницкого вида – и в окровавленном фартуке. Правда, вместо тесака в его огромных ручищах оказался сжат узкий скальпель, который “мясник” как раз протирал салфеткой и при виде нас тотчас отложил.
– А-а-а, ниссард Рэмвилл, я как раз хотел за вами послать! – “мясник” расплылся в широкой добродушной улыбке, пугающе-неуместной здесь, затем перевел взгляд на меня и коротко поклонился. – Приветствую, юноша.
– Это нисс… ниссард Вилкинс. Он… свидетель. Пожелал взглянуть на тело.
Собственно тело я тоже увидела сразу – на том самом столе, уже накрытое простыней, но взгляд упорно соскальзывал с него, не желая задерживаться.
Кажется, кое-чего я все-таки не учла. Да, я каждый день видела мертвых… только совсем не так. Как бы ни были ужасны раны на призраках, все эти привидения вели себя в точности как живые. Они двигались, говорили, порой смеялись. А их раны легко было привыкнуть не замечать – учитывая, что сами призраки не обращали на них никакого внимания и не страдали от боли.
Нет, я не собиралась падать в обморок, как боялся Рэмвилл. Но к виду неподвижного тела под простыней оказалась все-таки не готова.
– Отчего ж не взглянуть! – снова разулыбался здоровяк, широким жестом откидывая край простыни с лица покойницы. – Вот она, значит, наша девочка. Причина смерти – асфиксия, в легких вода, что характерно для утопления. Следы борьбы отсутствуют, ссадины, гематомы и иные прижизненные наружные повреждения отсутствуют, время смерти – около десяти часов назад, тут уж господа маги точнее установят…
Вот теперь мой взгляд прикипел к лицу – зеленовато-бледному, но совсем не раздутому, как я боялась… и вполне узнаваемому.
– Это… Эрна Тармин? – собственный голос, привычно измененный артефактом, на этот раз я едва узнала – из пересохшего горла вырвалось хриплое карканье.