На меня она бросила только один равнодушный взгляд. А потом полоснула кинжалом по неподвижному маминому запястью. И пару секунд недовольно смотрела на него.
– Это из-за стазиса, – проворчала призрачная старуха, неотступно следовавшая за ней. – Ток крови остановлен. Ничего, тебе от нее нужно не так много. Просто сделай надрез побольше.
Ниссин Факстон, кивнув, без тени сомнений снова полоснула по руке мамы. А затем, равнодушно отвернувшись, отошла куда-то и наклонилась. Краем глаза я заметила яркую вспышку. И еще одну. И еще.
Вскоре я поняла, что она делает. Ниссин Факстон активировала артефакты-наполнители кровью участников ритуала. Точно таким же образом она взяла кровь папы, потом Рэмвилла – тот задергался в своих путах, явно окончательно придя в себя, на что Дельфина Факстон даже не обратила внимания.
Лукас Теймар самостоятельно закатал рукав и только крупно вздрогнул, когда по его запястью чиркнуло лезвие. Кровь брызнула, и женщина подставила кинжал плашмя, собирая жидкость.
Последним она порезала собственное запястье – осторожно, но даже не вскрикнув при этом. И капнула собственной кровью на последние три накопителя. Ко мне она так и не подошла, обойдя вокруг.
Теперь всех присутствующих окружал широкий круг из светящихся разными цветами накопителей. И откуда они их взяли?
Впрочем, глупый вопрос. Лукас Теймар работает в полиции. Наверняка у него были возможности, чтобы выкрасть уже конфискованные драгоценности, под завязку напитанные силой.
Ниссин Факстон заняла свой луч у меня в изголовье и затянула речитатив из бессмысленных, как мне показалось, слов. По крайней мере, такого языка я никогда не встречала.
Впрочем, я когда-то слышала, что в древней ритуалистике использовался мертвый язык, на котором уже тогда никто не говорил. Как я поняла, нужно это было для того, чтобы слова, наполненные силой благодаря бесчисленным ритуалам, ни при каких обстоятельствах не могли быть произнесены случайно или по незнанию, человеком несведущим.
Накопители разгорелись еще ярче, а потом тонкие лучи света соединили их, и над начерченной на полу звездой со мной в центре мыльным пузырем заискрился, переливаясь, прозрачный купол. Рэндаф и Мурс, мои верные призраки, остались по ту сторону – и явно не могли больше проникнуть внутрь. А вот мерзкая призрачная старуха и привязанный к ниссин Факстон дух остались внутри.
Я почувствовала, что голова снова тяжелеет, а перед глазами все расплывается. Женский голос наполнял все вокруг, повышаясь и понижаясь.
Один раз ниссин Факстон сбилась, и старуха тотчас оказалась рядом с ней, что-то негромко произнеся. Женщина благодарно кивнула – и продолжила.
Призрак ей… подсказывает?
А ведь никакой книги древних ритуалов здесь нет. Так может… ее и не было?
Когда кровавую ритуальную магию запретили, все книги и записи по ритуалистике изымали и сжигали. Дома тех, кто занимался ей, обыскивали. Я помню из истории, что такие книги потом находили еще время от времени не одно столетие – и каждый раз уничтожали, пытаясь навсегда избавиться наконец от опасных знаний.
Но что если остался кто-то, кто хранил эти знания не в тетрадях и книгах?
Скажем, Рэндаф, связанный с моей семьей, пробыл в призрачном виде больше столетия, и не развеивался, поскольку в каждом следующем поколении семьи Видящих находился кто-то, кто искренне привязывался к нему, создавая новую сцепку.
Мог ли какой-то призрак просуществовать множество столетий – благодаря привязке к роду Видящих или чему-то еще? Я про такое никогда не слышала. Но такой древний призрак вполне мог сохранить старые знания… и передать их.
И, главное, при этом не было бы ничего материального, что могли бы найти и уничтожить дознаватели.
Голос, заполнивший все вокруг, взметнулся под потолок и упал до шепота.
А я вдруг почувствовала удивительную легкость. Как будто я ничего не вешу вовсе… будто я клуб дыма. И никакие путы меня не могут связать. Вот же, я легко двигаюсь! Да я могу даже… взлететь!
Эйфория, заполнившая меня целиком, так же мгновенно схлынула. Я посмотрела вниз и увидела… себя.
То есть свое тело.
Теперь мне хорошо было видно весь подвал – начерченную на полу звезду, ниссин Факстон и Лукаса Теймара, бьющегося в своих путах Клода Рэмвилла… маму и папу.
Я спустилась ниже, заглядывая им в лица. Они… совершенно не изменились. В точности такие же, как в день исчезновения. Я помню это мамино платье… сейчас такие не в моде, но ей оно шло изумительно.
Неужели вот так все закончится?
Ниссин Факстон повелительно указала на размытого духа и что-то гортанно выкрикнула.
Дух дернулся, снижаясь над моим телом.
А в следующую секунду рядом оказалась призрачная старуха. Она оттолкнула духа – и тот клочьями тумана отлетел в сторону. Ниссин Факстон вскрикнула и дернулась к ней. Однако в этот же момент Клод Рэмвилл наконец сумел подняться на ноги. Впрочем, он тут же снова упал – но, падая, сумел изогнуться – толкнуть ниссин Факстон.
Та, уже почти шагнувшая в центр пентаграммы, повалилась вперед, сквозь призрачную старуху, прямо на мое тело. Наверное, если бы я там, внизу, была сейчас жива, теперь-то точно дух бы вышибло.
А я осознала вдруг, что речитатив оборвался – и меня неудержимо потянуло вниз.
– Нет! – визгливый голос старухи подхватил речитатив.
Но меня уже неудержимо несло, тянуло, будто на веревке.
Еще миг – и я снова почувствовала свой вес.
Или… не свой? Дышать было тяжело… Я приподнялась на руках и посмотрела вниз – на лицо под собой. Свое лицо.
Перевела взгляд на собственные руки – слишком полные.
Я… в теле Дельфины Факстон?
Нет. Я и есть Дельфина Факстон.
В голове замелькали, сменяя друг друга, чужие воспоминания и мысли – так, будто чужая жизнь разворачивалась передо мной лентой. Я словно смотрела спектакль и одновременно была в нем в главной роли.
Жуткий спектакль, ведущий сюда, в подвал дома Оллинзов.
То есть… в место Силы. Место древнего ритуала. Единственное место, где возможно было вернуться из мертвых.
Глава двадцатая. Чужая душа
– Дельфина, не смей! – ладонь матери звонко впечатывается в мою щеку, и я едва не падаю. – Сколько раз тебе говорить! Ее не существует.
– Матушка!
– Просто смотри мимо. Не слушай. Ты нормальная!
Слезы текут по моим щекам, и призрачная старуха хихикает. А мать, размахнувшись, снова дает мне пощечину.
– Я сказала, не смотри на нее! Ты ее не видишь!
Старуха хихикает громче и гримасничает, облетая вокруг меня.
– Дельфи, маленькая Дельфи, а матушка тебе врет. Она то-оже видит меня, – скрипуче растягивая слова, сообщает она мне на ухо. – Ви-идит, ви-идит. Всегда видела. И ее мать, и мать ее матери.
Я тоже знаю это. Матушка тоже видит. Это раньше, совсем маленькой, я верила, что это со мной что-то не так, что того, что я вижу, не существует. Ведь больше никто вокруг не замечает этого.
А потом поняла: матушка тоже видит. И врет. Она просто… не смотрит. Она виртуозно научилась делать вид, что не видит и не слышит мертвых вокруг. Проходит мимо и даже сквозь них, как обычные люди. Но она все равно видит.
А отец даже не знает об этом. Впрочем, ему, наверное, все равно.
Я тоже должна так научиться.
Пожалуй, это главное воспоминание из детства – как мать бьет меня по щекам, чтобы я перестала видеть.
Однажды, много позже, она все же призналась – я не могла быть другой, этот проклятый дар получают все девочки в нашем роду, исключений нет. Но каждая должна научиться не видеть. Точнее, делать вид.
Иначе жизнь станет невыносима, так она объясняла. На меня будут показывать пальцем, меня будут считать странной, а кто-то будет бояться. Живые будут избегать меня, а мертвые окружат и захотят, чтобы я делала что-то для них. Я стану изгоем. Никто не женится на такой, как я. А ведь я хочу замуж!
Поэтому я должна стать нормальной. Вести себя, как все. Быть благопристойной юной нисс. Тогда все будет правильно.
Это магам можно все. Им можно видеть призраков – потому что они могут их прогнать и приказывать им. Магам – вообще все можно. Но нам остается только завидовать им – и вести себя правильно. Нормально.
Повзрослев немного, я в душе даже согласилась со всем этим. Но ненавидеть мать это не помешало.
Отцу было все равно. Он думал, что у меня просто детские фантазии, и добродушно посмеивался, а мать запрещала обсуждать с ним мертвых. Он не бил меня, ничего не заставлял, и уже поэтому я его любила. Но, пожалуй, ему просто было все равно. На жену он тоже не слишком-то обращал внимание.
Беатрис была единственной, кто меня всегда жалел и выслушивал. Пожалуй, можно сказать, что вырастила меня именно она. Хотя умерла она за много столетий до моего рождения.
Я никогда ее не боялась. Как бояться того, чье лицо ты помнишь едва ли не с младенчества? Если кто и пел мне песни на ночь, то только она.
Мать всегда злилась и била по щекам, как только замечала, что я слежу глазами за Беатрис. Я быстро привыкла разговаривать с Беатрис только за закрытой дверью. Но иногда замечала кого-то еще из мертвых, заговаривала или просто смотрела – и тогда мать снова кричала, снова наказывала, запирала…
Конечно, призраки были не единственным, что ее злило. Я всегда отличалась смешливым и легким нравом. Но благовоспитанной юной нисс не пристало ни громко смеяться, ни много говорить. Улыбаться следовало, лишь слегка приподнимая уголки губ. Иногда мне казалось, что моей матери просто не нравлюсь я сама.
В отличие от Беатрис.
Беатрис рассказывала про древние времена, когда все было по-другому. Тогда можно было колдовать даже без магии. Это теперь глупые люди запретили ритуалы, а тогда…
Моя гувернантка, рассказывая об этом, говорила совсем иначе, и называла те времена Темными.
– Ниссин Лиммик сказала, что на этих ритуалах людей убивали, – поделилась я с Беатрис.