Господин де Монтиньи заметил мой испуг и слегка нахмурился, но госпожа де Жювиньи поспешила обратить это в шутку; тогда он тоже улыбнулся и, услышав, что церковные часы пробили десять, спросил:
"Ничто нас больше не задерживает?"
"Нет, — ответила моя мачеха, — мы можем выходить".
Я огляделась, надеясь, что кто-нибудь посочувствует моему столь плачевному, как мне казалось, положению, но все вокруг улыбались, даже Зоя, которая была одета почти так же, как и я, на ней не было лишь букета белых цветов и венка из флёрдоранжа.
Несомненно, в глубине души Зоя считала меня очень счастливой.
Мы сели в карету; меня сопровождала госпожа де Жювиньи, Зоя и Жозефина.
Господин де Монтиньи следовал за нами в другом экипаже вместе с двумя своими друзьями.
Свадьбу собирались сыграть без всякого шума, без всякого веселья. Господин де Монтиньи, придававший значение только гражданскому браку как единственно законному, все же согласился на венчание в церкви, чтобы не огорчать меня.
И вот, экипажи подъехали к дверям мэрии. Я думаю, что даже если бы меня вели на плаху, я была бы менее бледной и не так дрожала бы от страха.
Госпожа де Жювиньи опустила мне на лицо фату, чтобы никто не заметил, до чего я бледна.
Однако боялась я вовсе не этого.
Во время официальной церемонии я не осознавала того, что делала. Когда мэр спросил меня: "Согласны ли вы взять в супруги господина де Монтиньи?", кто-то шепнул мне "да", и я глухо и безучастно, словно эхо, повторила это слово.
Теперь я была связана с господином де Монтиньи навеки.
Но, как я сказала, причина моего испуга, страха и даже ужаса заключалась в другом — я смертельно боялась встретить у алтаря аббата Морена.
Я спустилась по ступенькам мэрии, как безвольная кукла; когда же мы пришли в церковь, у меня вырвался жалобный стон, и я покачнулась.
Мачеха поддержала меня и, взяв под руку, прошептала на ухо:
"Вы сошли с ума, разве вы не понимаете, что все уже позади?"
Если я и не сошла с ума, то была близка к помешательству. Для меня все только начиналось, и я чувствовала, что, если богослужение будет совершать аббат Морен, то при виде его я упаду замертво на пол церкви.
Вы понимаете, с какой тревогой я вошла в храм. На клиросе еще никого не было: священник ожидал нашего прибытия в ризнице. Мы преклонили колени на приготовленных для нас подушках. Господин де Монтаньи наклонился ко мне и, вероятно, чтобы меня успокоить, сказал несколько слов, которые я не расслышала, так как невольно отпрянула от него.
Мне был внятен только один голос, леденивший страхом мою душу. Этот голос нашептывал мне те же страшные слова, что и в исповедальне: "Твой жених — еретик; если ты будешь принадлежать ему, тебя ждут вечные муки и на этом и на том свете".
Служка возвестил колокольчиком о приходе священника. Каждое из позвякивания колокольчика гулко отдавалось в моей груди. Я только слышала, но ничего не видела; впрочем, я даже не решалась смотреть. Услышав легкие быстрые шаги, непохожие на вчерашнюю медленную и тяжелую поступь, я воспряла духом. В тот миг, когда священник всходил на алтарь, я осмелилась поднять глаза: это был не аббат Морен, а сменивший его молодой викарий. Я вздохнула с облегчением.
Что вам сказать? С этой минуты тревога и нервное возбуждение, в котором я пребывала ночью и утром, сменились упадком сил. Господин де Монтаньи собрался было подать мне руку, когда мы выходили из церкви, но, увидев, как я побледнела и покачнулась, он подал знак госпоже де Жювиньи, и та поспешила мне на помощь. Таким образом, я вышла из церкви так же, как п вошла туда: опираясь на руку мачехи.
В таком состоянии я не могла присутствовать на обеде. Госпожа де Жювиньи проводила меня в мою комнату и долго отчитывала. Однако, из всей ее длинной речи, я поняла лишь одну фразу:
"Я освобождаю вас от обеда, но будьте готовы спуститься к ужину".
Затем она ушла, но тут же снова открыла дверь и сказала:
"Если господин де Монтаньи захочет вас проведать, я надеюсь, вы не станете ребячиться, как делаете это со мной".
Эти слова, прозвучавшие почти как угроза, вывели меня из оцепенения, и я вскричала:
"Да, да, я спущусь, сударыня, пусть только он сюда не приходит. — Затем я расплакалась и попросила: — Пришлите ко мне Зою, я умоляю вас!"
Мачеха удалилась, пожимая плечами.
Как только она ушла, меня охватило отчаяние; я сорвала с головы белый венок, сняла с груди букет флёрдоранжа и положила его рядом с моей маленькой Богоматерью, а венок повесила ей на шею. Когда я наклонилась, чтобы, как всегда, поцеловать ноги Пресвятой Девы, я заметила под постаментом статуи листок бумаги.
Я взяла его с дрожью, так как никто обычно не заходил ко мне в комнату, и прочла:
"Помните, что Вы поклялись перед Богом никогда не принадлежать еретику".
Почерк был изменен, но я поняла, что это писал аббат Морен.
В тот же миг вошла Зоя. Я бросилась в ее объятия с криком:
"Нет, нет, никогда!"
"Что — никогда?" — спросила она.
"Я никогда не буду принадлежать этому человеку".
Зоя рассмеялась. Ее смех в сочетании с моими слезами вывел меня из себя.
"И ты! — воскликнула я. — Ты тоже!"
"Но ты уже принадлежишь господину де Монтиньи, — возразила Зоя, — ведь ты дважды сочеталась с ним браком: сначала в присутствии господина мэра, а затем — в присутствии священника".
"Все равно! — вскричала я. — Перед святой Богоматерью…"
Зоя обняла меня, согнула мои протянутые руки и, не дав мне договорить, силой усадила на диван.
"Не клянись, Эдмея, — испуганно сказала она, — не клянись. Видишь ли, моя любимая сестра, надо давать клятву, только когда сможешь ее сдержать".
"А кто мне помешает это сделать?"
"Он! Господин де Монтиньи твой муж, и у него все права на тебя".
Я заплакала и стала ломать руки.
"Разве ты не слышала, что прочел тебе мэр в статье Гражданского кодекса?"
"Я ничего не слышала", — ответила я.
"Видишь ли, моя бедная Эдмея, там ясно написано: "Жена обязана подчиняться своему мужу"".
"Это так, — вскричала я, — но мужья напрасно приказывают! Раз Бог запрещает, я подчинюсь Богу".
"Богу? — переспросила Зоя, глядя на меня с удивлением. — Богу? Кто же тебе сказал, что Бог запрещает женщине принадлежать своему мужу?"
"Он, он!" — воскликнула я.
"Значит, я не ошиблась: ты виделась с ним. Ах он проклятый!"
"О ком ты?"
"Об аббате Морене, о ком же еще!"
"Тихо!" — сказала я, приложив палец к губам Зои.
"Ах, да, теперь я понимаю: именно поэтому он вернулся из Берне и пришел в исповедальню вместо викария".
"Кто тебе это сказал?"
"Я была в церкви, когда ты пришла туда с моей матушкой. Я молилась за тебя, бедная моя Эдмея, и просила Бога послать тебе столько счастья, сколько ты заслуживаешь. Ты прошла мимо, и я увидела тебя, а также догадалась, зачем пожаловал священник".
"Зачем же?"
"Чтобы помешать твоей свадьбе, если это возможно, вот зачем! Ты же знаешь, что он хотел сделать тебя монашкой, а потом… потом…"
"Что — потом?"
"Ничего. Теперь я понимаю… Ах, старый мерзавец!"
"Зоя!" — вскричала я.
"Эдмея, — продолжала Зоя, — поверь мне: тебе не следует бояться господина де Монтиньи. Это красивый, честный и порядочный дворянин; я уверена, что с ним тебе обеспечено счастье и на этом и на том свете".
"Замолчи! Ведь аббат Морен говорил мне вчера в церкви перед самим Богом, что если я буду принадлежать господину де Монтиньи, я погибла, а сегодня он даже прислал мне сюда предупреждение".
"Сюда?"
"Смотри!"
Я показала ей записку, найденную под постаментом статуи.
"Должно быть, он пробрался в дом утром, когда все были в церкви, и поднялся к тебе по черной лестнице, выходящей в сад, — тихо сказала Зоя. — Этот священник не человек, а призрак: он проникает всюду. Остерегайся его, Эдмея!"
Я вспомнила свой обморок перед обетами крещения, вспомнила сцену в ризнице, и по моему телу пробежала дрожь.
Я вновь ощутила на своих губах тот дьявольский поцелуй, что вывел меня из оцепенения.
Эти воспоминания угнетали меня, но ничего мне не проясняли.
Я бросилась в объятия Зои с возгласом:
"Зоя, Зоя! Ты одна меня любишь, не покидай меня!"
"Бедная сестричка! — промолвила Зоя. — Ты же знаешь, что я принадлежу тебе, и ты можешь делать со мной что угодно. Только прикажи, и, если твоя просьба не будет слишком безрассудной, я все исполню".
"Ладно, слушай, аббат…"
Я запнулась, не в силах произнести имя священника.
"Аббат Морен", — подхватила Зоя.
"Да. Он сказал, что сегодня вечером муж посмеет войти в мою спальню".
"Конечно, посмеет, — рассмеялась Зоя. — Он был бы круглым дураком, если бы на это не решился".
"Если ты будешь смеяться, Зоя, я ничего тебе не скажу. Кроме того, я не захочу тебя больше знать и не прощу до конца своих дней".
"Полно, я не стану смеяться. Говори!"
"Так вот: ты останешься со мной, спрячешься в моей спальне и поможешь мне защититься от этого человека, ведь он сущий дьявол".
"Это тоже сказал тебе аббат Морен?"
"Не важно, кто сказал; так оно и есть".
"Ладно, пусть будет так, но признайся, что этот дьявол — красивый мужчина".
"О Господи! Ты же не видишь того, что вижу я".
"Бедная Эдмея, я верю в то, что ты видишь с закрытыми глазами, но не могу поверить в то, что ты видишь наяву".
"Ну что ж, я тебе сейчас покажу".
Я взяла "Потерянный рай" Мильтона и показала Зое гравюру, где был изображен архангел, бросающий вызов Богу и столь похожий на господина де Монтаньи.
"Кто дал тебе эту книгу?" — спросила Зоя.
"Никто, я сама взяла ее в библиотеке".
"Гм! — усомнилась девушка. — Дьявол так хитер, а аббат Морен…"
Она запнулась.
"Что? Что ты хочешь сказать?"
"Я хочу сказать, что аббат Морен хитрее самого дьявола, вот и все".
"Речь идет не об этом. Так ты останешься со мной сегодня ночью, не так ли?"