— Досказывайте, Эдмея, досказывайте, — попросил я, — разве вы не видите, что моя душа прикована к вашим устам?
Графиня продолжала:
— После этого происшествия, причина которого осталась для всех загадкой, аббат Морен вернулся в наш дом победителем. Стали поговаривать, что господин де Монтиньи во время первой брачной ночи в припадке ярости разбил мне голову о стену.
Рана была тяжелой; как мне впоследствии говорили, я не приходила в сознание более двенадцати часов. Когда я, наконец, открыла глаза, аббат Морен сидел подле моей кровати, приложив тонкий длинный палец к своим бескровным губам, словно олицетворение Безмолвия.
Он был первым, кого я увидела.
Затем я перевела взгляд на других людей, окружавших меня; это были врач, моя мачеха и Зоя.
Я видела, как Зоя протягивает ко мне руки с неизъяснимой радостью, но я потеряла столько крови и была настолько слаба, что боялась говорить и не могла слушать чужие речи. Я снова закрыла глаза и погрузилась в забытье, унося с собой образ священника, властным жестом приказавшего мне молчать.
Я заметила, что господина де Монтиньи в комнате нет, и, в силу странной противоречивости человеческой натуры, почти осуждала его за это.
Врач посоветовал оставить меня одну, утверждая, что теперь мой организм должен сам позаботиться о себе. Я услышала, как Зоя настаивает на том, чтобы остаться возле меня, обещая сидеть в кресле неподвижно и не отвечать, даже если я проснусь и заговорю с ней.
Она сдержала слово, и я узнала о том, что произошло, лишь четыре-пять дней спустя.
Услышав мой крик, господин де Монтиньи тоже отчаянно закричал. Когда Зоя прибежала со свечой, она увидела, что я лежу у подножия лестницы с окровавленной головой и господин де Монтиньи поднимает меня, взяв на руки. Они решили, что я разбилась насмерть.
"Ничто не могло сравниться с горем господина де Монтиньи", — заметила Зоя.
На наши крики, к которым присоединилась Зоя, прибежала госпожа де Жювиньи. Она спросила, что случилось, но господин де Монтиньи лишь произнес с глубокой печалью, качая головой:
"Если бы вы сказали, сударыня, что бедная Эдмея испытывает ко мне столь сильную неприязнь, поверьте, я не стал бы добиваться ее руки".
Затем, отойдя от моего безжизненного тела, он добавил:
"Я поскачу верхом и пришлю вам врача. Что до меня, то я считаю, что должен удалиться, так как внушаю Эдмее ужас. Я появлюсь здесь снова, лишь если она сама меня позовет".
Коснувшись губами моего обагренного кровью лба, он поклонился госпоже де Жювиньи и вышел. Пять минут спустя послышался стук копыт удалявшейся галопом лошади.
Через час приехал врач. Господин де Монтиньи взял с него обещание ежедневно сообщать ему о моем здоровье и уехал в свою усадьбу, расположенную в двух льё от Жювиньи.
Я опускаю ненужные подробности.
Аббат Морен приобрел такое влияние на мою мачеху, что, когда она вскоре уехала в Париж, оставив меня на попечении Жозефины и Зои, он стал распоряжаться в доме как хозяин.
Воспользовавшись своей властью, священник возбудил гражданское дело, требуя для меня раздельного жительства с мужем вследствие его жестокого обращения со мной.
Вдобавок все его прихожане выступили как один против господина де Монтиньи; здешние святоши на десять льё в округе наперебой поносили его по наущению аббата Морена.
Впрочем, со стороны это выглядело именно так: разве не заслуживал всеобщей ненависти изверг, который в первую брачную ночь разбил своей жене голову о стену за то, что она дала легкий отпор его желаниям, в особенности, если этот человек был еретиком и сопротивление жены было вызвано религиозными соображениями?
Таким образом, я стала жертвой, а господин де Монтиньи — палачом.
Палач держался безупречно до самого конца. Видя, что я не присылаю за ним, как он надеялся, а мой адвокат и поверенный требуют, чтобы он отказался от меня, так сказать, во имя попранной нравственности, господин де Монтиньи не стал оправдываться, а положился на правосудие и позволил голословно осудить себя.
Он уехал за границу в тот день, когда был вынесен приговор, не сообщив, в какую страну направляется, но прислав мне следующую записку:
"Милое, родное дитя, я не вправе причинять Вам горе, не сумев сделать Вас счастливой. Я не покончу с собой, как бы плохо мне ни было, потому что самоубийство — это преступление. Но я готов обещать одно: прежде чем Вам исполнится двадцать лет, человек, которого Вы полюбите, сможет стать вашим супругом.
Де Монтиньи".
— И у вас не хватило духу его удержать? — вскричал я в порыве восхищения этим человеком.
— Меня уже не было в Жювиньи, и я больше не принадлежала себе: меня отправили в монастырь урсулинок в Берне.
— О! — прошептал я. — Вы оказались во власти священника, да хранит вас Бог!
— Да, Бог хранил меня, — ответила г-жа де Шамбле.
— Простите, что я перебил вас, — сказал я, — продолжайте же, продолжайте.
XXIII
— На следующий день после отъезда госпожи де Жювиньи в Париж я получила от нее письмо, в котором она говорила, что после скандала, случившегося из-за моей глупости, мне лучше всего стать послушницей в монастыре урсулинок в Берне.
Мачеха собиралась уехать в Италию вместе со своей сестрой и ее мужем на год-два, а возможно, и больше. В случае смерти господина де Монтиньи, что было маловероятно, так как ему лишь недавно исполнилось тридцать два года, мне предоставлялось право постричься в монахини, снова выйти замуж или ждать своего совершеннолетия.
Госпожа де Жювиньи поручила аббату Морену опекать меня во время ее отсутствия.
Я показала Зое письмо, где она уведомляла его об этом. Я могла довериться лишь молочной сестре, так как моя добрая старая Жозефина всецело находилась под влиянием аббата Морена, и всякий раз, когда я была готова восстать против него, мне было заранее понятно, что рассчитывать на ее содействие в борьбе со священником нельзя.
Зоя прочла письмо. При кажущемся легкомыслии это очень справедливый человек и, главное, у нее чрезвычайно решительный характер. Она не раз давала мне полезные советы и оказывала важную поддержку.
Зоя немного подумала и сказала:
"Бедная Эдмея, тебе следует выбрать одно из двух: либо последовать совету твоей мачехи, либо немедленно отправить меня в усадьбу господина де Монтиньи, чтобы я привезла его сюда.
"Что ты предлагаешь мне сделать, Зоя?" — воскликнула я.
"Я предлагаю тебе не отказываться от своего счастья".
"Я никогда не осмелюсь снова встретиться с господином де Монтиньи, да он и сам не захочет меня видеть".
"Я думаю, что он готов приползти в твою комнату на коленях".
"Нет, нет, никогда! — глухо пробормотала я. — Это невозможно, ведь аббат Морен говорит, что тогда мне грозит проклятие…"
"Да простит Господь аббата Морена за то зло, что он сделал, но я сомневаюсь, что милосердный Бог его простит, так как это будет уже не милосердие, а несправедливость. Я спрашиваю в последний раз: ты хочешь, чтобы я сходила за господином де Монтиньи?"
"Нет, я уже тебе сказала".
"Если я отправлюсь к нему без твоего ведома, ты меня простишь?"
"Нет, Зоя, не делай этого — если я его снова увижу, то не побегу к лестнице, а выброшусь в окно".
"В таком случае давай последуем совету твоей мачехи и выберем монастырь".
"Ты говоришь, выберем монастырь?"
"Конечно, если ты уйдешь в монастырь, я последую за тобой".
"О! С тобой, Зоя, я отправилась бы туда не раздумывая, но…"
"Но что?"
"Он не позволит тебе последовать за мной".
"Кто не позволит?"
"Он".
"Кто именно?"
"Аббат Морен".
"Не волнуйся, я об этом позабочусь".
Я покачала головой.
"Ну-ка, посмотри мне в глаза, — сказала Зоя. — Почему ты думаешь, что аббат Морен не позволит мне отправиться с тобой в монастырь?"
"Я не знаю, — ответила я, — но тебе известно, что я обладаю способностью кое-что предвидеть. Так вот, я уверена, что он этому воспротивится".
"О да, даже наверняка", — согласилась Зоя.
"Ну, и что же ты тогда будешь делать?"
"Я последую за тобой вопреки его воле".
"Вопреки его воле! Неужели тебе удастся попасть в монастырь без его согласия?"
"Он согласится, хотя и с тяжелым сердцем".
"В таком случае, милая Зоя, раздумывать больше нечего. Едем в Берне!"
"О, не надо так спешить — в монастыре не слишком веселая жизнь".
"А что, здесь у меня очень веселая жизнь?"
"Конечно, нет, но разве из-за этого нужно бросаться в пропасть очертя голову?"
И тут в дверь постучали. Хотя я уже выздоровела и даже начала гулять по парку, всем было наказано обращаться со мной крайне бережно и не входить ко мне без стука.
Зоя открыла дверь; кто-то из слуг, оставшихся в усадьбе, пришел сообщить, что девушку просят зайти к ее матушке по важному делу.
Моя молочная сестра заставила слугу повторить это дважды.
"Меня — по важному делу? — вскричала она со смехом. — Ты слышишь, Эдмея? Мадемуазель Зою просят зайти к ее достопочтенной матушке по важному делу".
Затем, обращаясь к слуге, она сказала:
"Передайте, что я сейчас приду".
Закрыв дверь, Зоя вернулась ко мне.
"Ты знаешь, зачем тебя зовут?" — спросила я.
"По правде сказать, нет; должно быть, это происки аббата Морена. Как бы то ни было, через четверть часа ты узнаешь об этом, как и я. Я скоро вернусь".
Зоя ушла. Я была уверена, что ее спрашивал господин де Монтиньи и, возможно, даже желала этого в глубине души.
Часто воскрешая в памяти наши с ним отношения во всех подробностях, я не могла не признаться себе, что, если бы не роковое вмешательство аббата Морена, настроившего меня против жениха, я нашла бы с ним свое счастье, как уверяла Зоя на своем бесхитростном и красочном языке.
Вскоре Зоя вернулась.
"Ну, и что же от тебя хотели?" — живо спросила я.
"О! Ничего особенного: всего лишь выдать меня замуж".