Если я замёрзла, пока ждала его снаружи, то на бледном лице Морейна выступила испарина. Не удержавшись, коснулась ладонью его лба. Он был горячим. Надеюсь, просто руки у меня замёрзли.
Путь обратно оказался ещё сложнее. Мой гость явно переоценил свои силы. И мои тоже.
Едва переступив порог флигеля, я прислонила Морейна к стене и принесла табурет.
— Посиди пока тут, — дыхание сбилось от усилий, слова выходили прерывисто.
Он послушно опустился на стул и затих, нахохлившись.
— Есть будешь? — сердце у меня было не на месте. Не нравился мне этот новый жилец, потому что выглядел совсем как нежилец.
Не дождавшись ответа, я обернулась. Морейн смотрел на меня. Его взгляд мне тоже не понравился. В нём смешалась такая гремучая смесь торжественности и тоски, как будто он прощался с жизнью. Ну и со мной заодно.
Не выдержала, подошла. Снова приложила ладонь к его лбу. От него пыхнуло жаром.
— Похоже, ты застудился там, на льду, — сообщила, скорее, себе, чем ему.
Собеседник из Морейна был никудышный. Не стоило и ждать, что он сдержит своё обещание и расскажет мне о магии. Так и знала, что окажется обманщиком.
Мужские руки вдруг обхватили мои бёдра, двинулись выше, изучая, ощупывая. А потом попытались прижать к себе.
Опешив, я даже не сразу начала вырываться. Да и особого труда выбраться из ослабевшей хватки не составило. Больше возмутил сам факт поползновения. На последнем издыхании, а поди ж ты, всё туда.
— Поцелуй меня, — попросил тихо, многообещающе добавив: — Всё сразу пройдёт.
— Обойдёшься, — раздражение придавало сил.
Да и злиться на беспомощного гостя было легче, чем переживать за него. Морейн мне всё больше не нравился. В прямом смысле этого слова — уж больно его поведение и слова походили на бред. Кажется, поход по нужде отнял у него последние силы, и организм сдался болезни.
Упрямый баран! Говорила же ему, чтоб делал всё у крыльца.
— Вставай! — велела я и потянула его вверх. Морейн послушно поднялся со второй попытки и позволил отвести себя к постели.
В этот раз я была умнее: сняла тулуп до того, как уложить его на лежанку. Точнее — уронить. Ещё и сама рухнула сверху.
Что меня напугало больше всего, Морейн даже не пикнул. Покорно лежал подо мной и стремительно бледнел.
Я уложила его на спину, укрыла одеялом и отошла к печи — думать, чем его лечить. Выбор у меня по-прежнему был невелик.
26
Оставалось только надеяться, что его болезнь, как и моя, окажется лёгкой и непродолжительной.
Правда, смущала его рана и ещё «магическое истощение». Ведь я не имела ни малейшего представления, что это за штука и чем она опасна. Да и вообще, связавшись с этим человеком, ступила на тонкий лёд неизведанного, где каждый шаг грозил, как минимум, потерять его жизнь. Как максимум — свою.
Я решила сварить Морейну бульон из сухого мяса. Думаю, фасоль ему пока ни к чему. И буду давать отвар из сосновых иголок. Меня-то он на ноги быстро поставил.
Но сначала всё же займусь его раной.
Я подхватила бутыль с самогоном и направилась к своему пациенту.
Бинты разматывала с некоторой опаской — мало ли что там может быть. Но всё оказалось не так страшно. Рана покрылась тёмной корочкой, воспаления вокруг я не заметила. Отлично, одной проблемой меньше.
На всякий случай ещё раз обильно полила рану самогоном, стирая тряпицей излишки. Пациент не возмущался и не хватал меня за руку, только задышал часто и поверхностно.
И вообще, он стал ещё горячее, чуть ли не сравнявшись с печкой.
Чуть подумав, я полила самогоном ему на грудь и начала растирать, захватывая плечи и шею. Бабушка так меня лечила от сильного кашля. Морейн пока не кашлял, но я решила, что лишним это не будет.
К тому же грудь у него была широкой, с выраженными мышцами и жёсткими волосками. На ощупь очень приятная грудь, одно удовольствие растирать такую. Да и сам пациент спал или находился в беспамятстве. Никак мне не мешал, не пугал, не смущал, поэтому я приподняла его, прислонила плечом к стене и растёрла ещё и спину.
Затем напоила сосновым отваром и закутала в одеяло. Чем ещё можно помочь, я не представляла, поэтому заставила себя отойти и заняться другими делами.
Например, поставить бульон на плиту.
Но готовкой отвлечься не выходило. Всё в доме напоминало о присутствии постороннего. И жуткий запах самогона. И ощущение литых мышц под ладонями. И неровное дыхание за печкой, к которому я, сама того не желая, постоянно прислушивалась.
Поэтому, накинув тулуп и решительно подхватив лопату, отправилась расчищать тропинку. Правда, надолго меня не хватило. Вспотела, запыхалась, и руки со спиной напомнили, что вчера подвергались излишним нагрузкам. Но, включив упрямство на максимум, я всё же убрала снег вокруг крыльца и даже вдоль стены, ведущей к будочке.
Чувствуя удовлетворение от проделанной работы, вернулась домой. Устала. Да и в животе начало подсасывать. Закончу завтра. У меня вся зима впереди — некуда торопиться.
Едва открыв дверь флигеля, я услышала голос. Тихий и умоляющий. Даже не сразу поняла, что говорит Морейн. Хотя кто бы ещё это мог быть? Мужчина звал кого-то и о чём-то просил. При этом метался на постели, даже заботливо подоткнутое мной одеяло, скинул на пол.
Подойдя ближе, я расслышала своё имя.
— Оливия… Оливия, иди ко мне…
Я решила, что ему холодно, потому и зовёт. Чтобы одеяло поправила. Но, подойдя, увидела, что глаза Морейна закрыты. Он спит или бредит?
Я склонилась, поднимая одеяло, и в этот момент он прошептал:
— Поцелуй меня.
Совсем как тогда, на лестнице, когда нас окружали волки.
Я собиралась отмахнуться. Ну что за глупые просьбы? Я этого мужчину знаю меньше суток. Да и не знаю вовсе.
И целоваться мне никогда не нравилось, потому что это слишком нравилось Гилберту. Терзать мои губы, кусать до крови, а потом слизывать её, причиняя мне новые мучения.
Я потрясла головой, выбираясь из жутких воспоминаний.
К тому же этот мужчина совсем другой. Он не похож на моего мужа. Не знаю, отчего я так решила, ведь совсем не знала Морейна. Но чувствовала, что он иной.
Да и поцелуй его был другим. Трепетным, осторожным, в нём не ощущалось желания причинить боль, напротив, опасение это сделать.
Я поправила одеяло, подоткнула его со всех сторон и присела на край лежанки. Пациент вёл себя хорошо. Не метался, не стонал, да и поцелуев больше не требовал. Явно сигнализировал, что с ним всё в порядке, и можно идти, заниматься своими делами.
Но я отчего-то медлила.
Не знаю, что именно меня останавливало. То ли тихие хрипловатые просьбы в бреду. То ли воспоминание о вчерашнем вечере, когда после поцелуя нас с Морейном окутало сияние, раскидавшее волков. А может, сказка, рассказанная бабушкой в далёком детстве.
Но я сидела на краю постели и смотрела на губы незнакомца.
В голове зазвучал голос Гилберта, обвиняющий меня в распущенности. Я снова затрясла головой. У меня теперь новая жизнь и старым упрёкам в ней нет места. Как и мёртвому мужу.
И я ведь не из-за острых ощущений. Просто хочу проверить свою догадку. Вдруг он не солгал, и это правда поможет?
К тому же Морейн всё равно спит и ничего не видит. А значит, и не узнает о том, что я сделаю.
Если сделаю…
Как только я склонилась к лицу незнакомца, перед глазами возникли другие губы и хищная усмешка, обещающая новые муки. Я резко отпрянула и вскочила с лежанки. Отошла за печь, чтобы вовсе не смотреть на Морейна.
Какие глупости приходят мне на ум — целоваться с незнакомцем! Неужели Гилберт был прав, когда говорил о моей распущенности? Порядочной женщине такое бы и в голову не взбрело.
Я решительно откинула эту мысль. Подбросила дров в печку. Попробовала мясо. Оно ещё было жестковатым, но бульон вполне годился, чтобы напоить им больного. Когда проснётся.
Себе я положила фасоли и села с тарелкой у окна, любуясь сверкающим на солнце снегом и стараясь не думать о Морейне, его губах, сиянии и всем прочем, что так внезапно ворвалось в мою жизнь.
И теперь не давало мне покоя.
После еды я вымыла посуду. Набрала ещё снега и поставила таять. Налила соснового отвара в кружку и снова села у окна.
За печью было тихо. Даже слишком, будто там вообще никого нет.
А вдруг он умер?
Я поставила кружку на стол. От резкого движения часть отвара пролилась, но я не обратила на это внимания, потому что уже бежала к Морейну.
Он был жив. Пока жив. Грудь слабо вздымалась под одеялом. На бледном лбу выступила испарина. Глаза запали, а нос заострился. Выглядел мой пациент намного хуже, чем утром. Даже хуже, чем час назад, когда я в последний раз к нему подходила.
Я вдруг ясно осознала, что Морейн умрёт.
У меня нет лекарств, чтобы вылечить его. До ближайшего врача — десятки вёрст через лес и сугробы. У Морейна нет никаких шансов выздороветь здесь. И я ничем не могу помочь.
«Так не всё ли равно?» — подумала, решительно зажмурилась и склонилась к его губам.
27
Сияние нарастало постепенно.
Сначала я ничего не видела, лишь ощущая сухие горячие губы. Затем в темноту под плотно сомкнутыми веками пробрались красные пятна, светлея с каждым мгновением.
Я открыла глаза и тут же снова зажмурилась, настолько ярким было исходящее от нас свечение. Словно маленькое зимнее солнце спустилось в мой флигель и заглянуло за печь.
Я осторожно касалась губ Морейна, чувствуя, что сейчас властвую над беззащитным мужчиной. Но это было неважным. Гораздо сильнее я ощущала ответственность за него и желание помочь.
Это был первый поцелуй, на который я решилась по своей воле. Точнее второй, вчера, на лестнице, я ведь тоже дала своё согласие. Но тогда нам обоим грозила опасность. Я не думала о своих ощущениях, было просто не до того. Зато сейчас никто не мешал мне анализировать то, что испытываю.
Ощущения были немного странными. Как будто чего-то не хватало. Может быть, ответа с другой стороны?