– Что же, может быть, и в самом деле Александр мой Орловым равен, – согласилась с ней Лиз и в слегка надтреснутом голосе ее сквозила печаль, – кстати, твой пример. И не нужно было мне указывать на то, что поняла я, кто в истории с монахиней Лукерьей главную роль любовника сыграл. Не мое это дело, верно, – только лишь мужчину в нем унизила прилюдно. Да не сдержалась я, – вздохнула она, – к Ланским, верно говоришь ты, писать я конечно же не стану. Не дотянулась еще носом Варвара их, чтобы мне невесткой сделаться, да самого знаменитого жениха России в мужья заполучить, с императорской кровушкой в жилах.
– Так ему, как Александру Павловичу, ты только принцессу Баденскую или Вюртембергскую сватать станешь, – улыбнулась на высказывание ее Анна, – а то глядишь, по следам Наполеона Бонапарта к Габсбургам придется обращаться – в России век достойной не сыщем.
– Нет, – Лиза резко встала и сжала платок в руках, – не угадала ты, Анна Алексеевна. Дала я слово себе, когда сын мой еще мал был, что сам выберет себе невесту, так уж и сдержу его. Вот как явится ко мне и скажет, мол, на такой-то вот боярышне желаю жениться по воле своей – так и будет. А с принцессой немецкой отец его, государь Александр Павлович, сам не жил толком, – как уж не красива она собой была, – все по сердцу предпочитал, так чего ж теперь мне Сашу морочить. – Потом повернула голову к хранившему молчание мужу. – Как ты скажешь мне, Алексей, пойти мне к Александру, чтоб простил мне горячность мою, – спросила у него с виноватостью.
– Нет уж, Лизонька, оставайся, – граф Анненков поднялся с кресла, – лучше кофею попей, а то остывает, гляди. Ты ему и так уж много сказала сегодня, столько, пожалуй, что я за всю жизнь от собственной матушки не слыхал…
– Как же не слыхали, – вставил в разговор, дождавшись своей минуты, Давыдов. – А как Бурцев оживался у тебя в доме на Фонтанке – всякий день гулянка шла, дым коромыслом. А матушка Алина Николаевна из Москвы пожалует без предупреждения – вот уж шум стоит. «Никогда, – как сейчас помню, не то что говорила, кричала она в нижних покоях гостиных и руки к иконам возносила, – никогда Ванечку младшенького в гусары не отдам. Разврат, пьянка, позорище…» И что? Отдала Ванечку в кавалергарды – от того лучше не стало. Он и в революционеры удосужился попасть, и на французской модистке женился, дворянства вовсе лишившись. Вот вам и плоды воспитания.
– Ты уж, Денис Васильевич, не развивай, не развивай далыне-то, – остановил его Алексей. – Елизавета Григорьевна и так расстроена. Про сына узнала сколько, теперь еще про мужа узнает. Ты какие годы-то вспомнил, – усмехнулся он, – когда Бурцев у меня живал, так Ванечка еще пешком под стол ходил, ему два годика всего было. Наша Елизавета Григорьевна в ту пору, помнишь ли, на нашу гусарскую компанию с неподдельным равнодушием взирала. Почитай государыня императрица некоронованная, а мы ж кто – караул нести во дворце только и пригодны. Так что знать она не знает, как мы с Бурцевым там живали тогда. И не следует ей рассказывать вовсе, – заключил он, – а то, не успев мне женой стать, она меня тут же и покинет сразу. А к Александру я сам схожу теперь. – Он направился в комнаты, пояснив: – Я ему про тревогу материнскую за его судьбу, надо полагать, лучше растолкую. Да и про все прочее разом. Он и остынет скорее. Садитесь за стол, Лиза. Мы скоро придем вдвоем.
Резкий взмах огромных крыльев, хлопнувший над самой головой, оторвал Мари-Клер от ее долгих, молчаливых воспоминаний. Вздрогнув и ощутив с неожиданности холодноватый озноб по шее и спине, она смахнула со щеки слезу и подняла голову – сова, казавшаяся в темноте великаншей, летела над рекой Шапсухо, задевая ровно через два взмаха крылом о крыло.
Совершив круг над арбой, на которой ехала Мари-Клер, сова поворотила к лесу и, подлетая к дереву, не через раз, а уже с каждым взмахом задевала крылом о крыло и потом долго копошилась, усаживаясь на старой чинаре. Перегнувшись с седла, Абрек натянул поводья – арба поехала медленнее. Ночь все более сгущалась, теплая и безветренная. Над хребтом Нако, возвышавшимся впереди, светились несколько звезд – другая и большая часть неба была заволочена одной черной тучей.
Черная туча, сливаясь с горами, без ветра, медленно продвигалась все дальше и дальше, резко отделяясь своими изогнутыми краями от глубокого звездного неба. Остановив арбу, Мари-Клер сошла с нее и приблизилась к краю дороги – впереди несла черные, зеркальные воды Шапсухо, сзади и с боков ее окружала стена камышей. Камыши то и дело, как будто вовсе без причины, начинали колебаться и шуршать друг о друга. Почти под самыми ногами Мари-Клер уже бурлил поток. Соскочив с коня, Абрек подошел к ней сзади и придержал за руку.
– Песок поедет под ногой, вскрикнуть не успеешь, – предупредил вполголоса и отвел на несколько шагов назад. – Неужели ты считаешь, что Хан-Гирей способен совершить все то, о чем он угрожал, – спросил, немного погодя, с тревогой.
Все так же глядя на камыши, колеблющиеся махалки которых, увеличенные тенями, сверху казались пушистыми ветвями деревьев, Мари-Клер ответила ему, слегка вздернув плечами:
– Я хотела бы ошибиться, Абу-Мусселим, но, увы, я слишком хорошо знаю полковника Хан-Гирея. Для него наступило время, когда вся его судьба сосредоточилась в нескольких днях – в тех днях, которые государь император Николай Павлович вознамерился провести в Еленчике. Сумеет бжедухский хан исполнить волю государя и заставить Сухрай-кадия привести его племена к присяге русскому царю – считай, он генерал и муж весьма состоятельной особы княжеских кровей. Не сумеет – он превратится в ничто, вся жизнь его будет покончена ссылкой и забвением. Признаюсь, я бы никогда не пожелала оказаться на его месте и при том, что сама я, пожалуй, вряд ли встречала в жизни человека, которому оказалась бы обязана большим горем, но все же я не торжествую, видя, как он сам норовит столкнуть себя в пропасть, я даже скорее жалею его, – она вздохнула, скрестила руки на груди, под легким черным платком. Глянцевитая движущаяся масса темно-коричневой воды внизу однообразно рябила около отмелей и берега. Еще дальше и вода, и берег, и туча – все сливалось в непроницаемый мрак.
– Мы должны остановить его, – мрачно произнес Абрек, и вспыхнувшая впереди зарница от разгоревшегося пожара, отражаясь в воде как в черном зеркале, осветила его почти сливающееся загаром с темнотой лицо, прорезанное несколькими глубокими морщинами по лбу и вздымающимся остро скулам.
– Мы не можем остановить его, – возразила ему Мари-Клер, – потому что мы не знаем, через каких людей он намерен действовать. Но мы можем и даже обязаны воспрепятствовать его деянию, используя для того все накопленные нами знания и связи здесь. Я собираюсь немедленно отправиться к Сухраю, – продолжала она под равномерное шуршание камышин на берегу. – Я обещала привезти еду для его семьи и ближайших людей, – в горах они голодают, – вполне возможно, что там, в лагере Сухрая, я застану и самого Шамиля. Что бы не выдумывал Хан-Гирей и какие бы игры он не вел с муллой Казилбеком, окружившим хребет Нако, тот о всяком своем шаге доносит верховному мюриду, а значит, не сможет умолчать и о предложениях бжедухского хана. Я очень надеюсь, что в лагере Сухрая я быстрее всего узнаю, каким же путем Хан-Гирей вознамерился провести черкесов в тыл к русскому авангарду. К тому же со дня на день там ожидают контрабандистское турецкое судно, которое придет под видом купеческого. И несмотря на русские патрули, не позволяющие приближаться к берегу Черного моря ближе двух с половиной миль, оно пристанет, чтобы выгрузить порох. Я намеренно ничего не сообщила об этом корабле в русский штаб. – Обернувшись, она поймала выражение удивления на лице Абрека. И поспешила объяснить ему: – Мы никак иначе не узнаем о месте нахождения завода, кроме как проследим дорогу, которой повезут на завод доставленный кораблем товар, а для этого товар, то есть порох, должен оказаться на берегу, а не быть конфискован русскими. Приходится жертвовать малым, ради более серьезного и важного. – Она снова замолчала, глядя вниз и размышляя – по поверхности воды тянулись черные тени, в которых с трудом различались гонимые течением коряги. Ночная тишина с привычным монотонным жужжанием комаров то и дело прерывалась то одиночным выстрелом вдалеке, то бульканьем отвалившегося берега в воде, то всплеском большой рыбы, то треском зверя по дикому, заросшему лесу…
– Что же мне делать? – снова спросил Абрек. – Собирать людей?
– Да, – кивнула решительно Мари-Клер, – не исключено, что им придется действовать в два отряда. Одному направиться на хребет Нако и срочно перекрыть тропу, указанную черкесам Хан – Гиреем, а другому следовать за теми людьми, которых я укажу тебе, через Кесбан к самому заводу.
Глава 6
Серебристый туман забелел над морем, и молодые орлы недалеко от него пронзительно засвистали и захлопали крыльями. Издалека, от казачьей станицы, донесся вскрик первого петуха, ему ответил другой – протяжный и длинный, которому отозвались еще с десяток. Волнистый горизонт гор светлел под перевернутым серпом тающего месяца, покрытые коричневой пеной волны Шапсухо равномерно набегали на песчаные отмели, покачивая брошенные на берегу карчи (бревно).
Расставшись с Абреком, Мари-Клер забрала из монастыря приготовленные Кесбан припасы и, погрузив их на арбу, теперь правила ее в горы единственной известной ей тропой, которая вела в лагерь Сухрай-кадия. Вдруг перед самой арбой затрещали сучья под чьими-то шагами, зашевелились махалки камышей. Возникли сперва синие портки, красный ворот канаусового бешмета, стягивающий загорелую шею, кинжал, отброшенный за спину, а над самым виском Мари-Клер – ружье, наставленное на нее. Только вслед за этим из зарослей камыша появилось и обрамленное черной бородой лицо черкесского воина. Он молча смотрел на Мари-Клер сузившимися черными глазами, но она вовсе не испугалась его – она знала, что до лагеря Сухрая ей предстоит пройти несколько таких черкесских секретов, а потому просто назвала ему переданный ей Кесбан пароль – «ружье», а вместе с тем и грозный обладатель его сразу же отпрял и ис