ГОСПОЖА ЛАФАРЖ
КРАТКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
В письме, опубликованном несколько дней тому назад в «Маленькой газете», я объяснил, что заставило меня взяться за перо и, в свой черед, вернуться к событию, которое, благодаря полученной им широкой огласке и порожденным им жарким спорам, приобрело значимость одного из тех общественных явлений, какие привлекают к уголку света, где они происходят, взоры всей Европы.
Везде, куда доходила любая газета, освещавшая судебный процесс г-жи Лафарж, тотчас же возникали два лагеря, которые тотчас же с беспощадной яростью ополчались друг против друга: один отрицал виновность подсудимой, другой настаивал на ее вине; во всех европейских столицах, где мне пришлось с тех пор побывать, — будь то Мадрид, Неаполь, Петербург или Вена, — любой человек, прочитавший «Мои воспоминания» и узнавший о моем близком знакомстве с семьей Мари Каппель и с ней самой, непременно выспрашивал у меня подробности об этой странной отравительнице, на стороне которой были все симпатии зала суда, тогда как те, кто был более всего враждебно настроен против нее, к жертве испытывали лишь равнодушие или презрение.
Возможно, следуя правилам приличия, принятым в обществе, стоило бы и дальше сохранять тишину, установившуюся над могилой героини этой таинственной и страшной драмы, но пресса, служащая рупором общественного мнения, не может и, пожалуй, не должна соблюдать такого рода осмотрительность, так что она всего лишь воспользовалась своим неотъемлемым и неоспоримым правом, и возражать против этого не приходится. Что же касается меня, то, поскольку те обстоятельства, о каких мне предстоит рассказать, не были учтены ни в ходе судебных прений, ни в приговоре — либо потому, что они так и остались неизвестны судьям, либо потому, что уважение к главе царствующего в то время рода заставляло умалчивать их, — я намерен добавить к этой новой и, несмотря на прошедшие со времени тех событий годы, по-прежнему интересной публикации историческое дополнение, питая благую надежду, что будущие сочинители, не имея возможности сказать своим современникам что-нибудь новое о Мари Каппель, оставят в покое бедняжку, пробужденную неожиданным шумом, и позволят ей вновь забыться вечным сном в своей могиле.
I
У северо-восточного края леса Виллер-Котре, в паре километров от замка и руин величественного аббатства Лонпон, в конце вязовой аллеи, высится небольшой замок Виллер-Элон.
Это скромный загородный дом без всяких претензий на древность и, главное, без всяких ее признаков, который его учтивые гости нарекли замком, хотя сам он на такое звание никоим образом не притязает.
Дом состоит из двух боковых флигелей, которые тянутся в сторону ведущей к нему дороги и примыкают к главному зданию, имеющему, помимо флигелей, второй этаж и мансарды и украшенному великолепными часами.
Он окружен рвами с водой, которая вот уже сто пятьдесят лет тщетно пытается стать проточной; вода эта поступает из поэтичного пруда, который расположен по другую сторону дороги и, благодаря заболоченности своих берегов, окружен чудесными лужайками, пышными купами деревьев и клумбами цветов всевозможных оттенков.
Вот в этом зеленом гнездышке, залитом солнечным светом и овеянном благоуханиями, и родилась в 1816 году Мари Каппель.
При всей своей непритязательности замок Виллер-Элон имеет свою историю, которую следует рассказать, прежде чем переходить к истории его обитателей.
После Революции замок был объявлен государственным имуществом, и в начале 1794 года его купил изгнанный из Швеции граф Риббинг.
Оказавшись причастным к убийству Густава III, произошедшему, как известно, во время бала-маскарада в оперном зале в Стокгольме в ночь с 15 на 16 марта 1792 года, граф каким-то чудом избежал эшафота, на котором был казнен Анкарстрём.
Поспешим сказать, что подтолкнули графа Риббинга к участию в заговоре отнюдь не политические соображения. Дело в том, что Густав III, перенесший на трон Швеции нравы династии Валуа, решил вознаградить одного из своих фаворитов, графа фон Эссена, дав ему в жены кузину графа Риббинга, в которую тот был без памяти влюблен.
Когда затевался этот сговор против его счастья, граф Риббинг находился при французском дворе, где, благодаря покровительству графа фон Ферзена, знаменитого фаворита, был превосходно принят. Извещенный одним из своих друзей о том, что граф фон Эссен вот-вот женится на девушке, которую сам он считал своей невестой, г-н Риббинг покинул Париж и, не останавливаясь по дороге ни на миг, помчался в Стокгольм; прибыв туда в самую последнюю минуту, он вызвал графа фон Эссена на дуэль, сразился с ним и насквозь пронзил его шпагой.
Ранение сочли смертельным, однако король, не желая нарушать данного им слова, приказал устроить венчание in extremis.[1]
Все ждали смерти графа фон Эссена, но, ко всеобщему удивлению и к великому отчаянию графа Риббинга, спустя три месяца он выздоровел.
Зная, что против короля замышляется заговор, граф Риббинг пожелал вступить в него.
В итоге он был приговорен к изгнанию, а все его поместья оказались конфискованы. Но, поскольку ему было всего лишь двадцать лет, а мать его здравствовала и принадлежавшие ей поместья должны были перейти в его собственность лишь после ее смерти, она выручила от продажи части из них триста или четыреста тысяч франков золотом, которые граф Риббинг положил в чемодан и привез с собой во Францию.
В 1793 году четыреста тысячи франков золотом стоили миллионы: г-н Риббинг купил три или четыре замка и пять или шесть аббатств.
В число этих замков входили Брюнуа, позднее проданный им Тальма́, и Виллер-Элон, сразу же проданный им г-ну Коллару де Монжуи, которым мы займемся позднее и который был дедом Мари Каппель.
Ну а пока поясним, почему г-н Риббинг сразу же продал Виллер-Элон г-ну Коллару; история эта достаточно занимательна, чтобы рассказать ее.
Все эти владения граф Риббинг приобрел, полагаясь лишь на советы своих друзей или своего нотариуса. О Виллер-Элоне, как и о других купленных им поместьях, граф не знал ровным счетом ничего, однако ему говорили о нем как о совершенно очаровательном месте, и потому он решил не только посетить его, но и поселиться там.
В итоге он выехал на почтовых из Парижа, на короткое время остановился в Виллер-Котре, чтобы сменить лошадей, и тотчас же продолжил путь в Виллер-Элон.
К несчастью, момент для того, чтобы оценить все очарование поместья, был выбран неудачно. Мы уже говорили, что замок Виллер-Элон находился в государственной собственности, и местная коммуна передала его товариществу сапожников, изготавливавших башмаки для нужд армии.
Для какой из четырнадцати существовавших тогда во Франции армий, нам неизвестно, но, как и все, мы знаем, что в 1793 и 1794 годах французские солдаты маршировали быстро и много.
В итоге достойные ученики святого Криспина завладели замком, и, поскольку их торопили с изготовлением башмаков, они устроили свои мастерские прямо в гостиных, прихожих, обеденных залах и спальнях, то есть везде, и, дабы облегчить общение, пробили в потолках дыры. В каждой комнате замка, словно в Мамертинской тюрьме, зияла дыра. Если мастера нуждались всего лишь в устном общении, они переговаривались через эти отверстия, не покидая рабочего места; если же им нужно было подняться на верхний этаж или спуститься на нижний, чтобы нанести дружеский визит или прийти с инспекцией, то приставленные к этим отверстиям переносные лестницы избавляли от необходимости подниматься по круговой лестнице.
Понятно, что подобные постояльцы изрядно навредили облику замка, только что купленного графом Риббингом, и никак не вязались с тем, что он ожидал там увидеть; граф крикнул кучеру, что не надо распрягать лошадей, и, не пожелав взглянуть ни на сад, красоты которого ему так расхваливали, ни на рвы и пруд, которые, как его заверяли, изобиловали рыбой, напуганный тем, что предстало его глазам, а главное, тем запахом, что стоял в доме, поспешно вернулся в Париж.
Граф Риббинг, которого я имел честь знать и который на протяжении двадцати лет относился ко мне, как к родному сыну, обладал необычайно философским складом ума и, главное, прелестным чувством юмора; так что он воспринял это неприятное приключение философски и, через несколько дней после своей короткой поездки в департамент Эна, с присущим ему остроумием рассказывал о ней в присутствии г-на Коллара, который в ту пору был причастен к снабжению армии и, вполне возможно, с выгодой для себя поставлял туда те самые башмаки, что изготавливали в Виллер-Элоне; поднаторев в оценке материальной выгоды куда больше, чем благородный изгнанник, г-н Коллар предложил графу выкупить у него замок. Господин Риббинг ответил согласием, и с этого времени Виллер-Элон сделался собственностью г-на Коллара.
По счастью, как мы уже говорили, помимо Виллер-Элона у графа было еще три или четыре замка, где он мог обосноваться.
Он выбрал Брюнуа, который позднее, году в 1805-м или 1806-м, купил у него Тальма́.
Продав Брюнуа, граф поселился в замке Кенси и жил там на протяжении всего царствования Наполеона.
Давайте, однако, не терять графа Риббинга из поля зрения: нам еще предстоит вновь увидеть его в 1819 году в Виллер-Элоне, но уже не как хозяина, а как беглеца, обретшего там убежище.
С родом Риббингов, одним из самых древних и благородных в Швеции, связана трогательная легенда, за пересказ которой, мы уверены, читатели будут нам благодарны.
В 1520 году один из Риббингов поднял восстание против тирана Христиана II, который в ответ приказал обезглавить двух его сыновей — двенадцати и трех лет.
Палач отрубил голову старшему и принялся за младшего, чтобы казнить и его, как вдруг бедный малыш нежным детским голосом промолвил:
— Пожалуйста, не пачкай мне воротник, как ты испачкал его братцу Акселю, а то мама меня бранить будет.