Находясь в Париже, Мари вновь встретилась с г-жой де Монбретон.
Через г-жу де Монбретон она свела знакомство с мадемуазель де Николаи.
Не имея желания обсуждать спорный вопрос о краже бриллиантов, являющейся в глазах многих проступком куда более серьезным, чем убийство, мы просто-напросто призна́ем виновность Мари по двум причинам: во-первых, из уважения к вынесенному судебному решению, а во-вторых, высокая репутация семьи Николаи не позволяет ставить под сомнение ее свидетельские показания; однако мы выскажем свои соображения по этому поводу, исходя из медицинской точки зрения.
Дело в том, что в определенные моменты у Мари Каппель возникало болезненное влечение к воровству. Это совпадало у нее с днями тех недомоганий, каким Мишле, великий историк, великий поэт и великий философ, уделил так много внимания в своей книге «Женщина», что некоторые критики утверждали, будто с этим он перестарался.
Что до нас, то мы можем утверждать следующее.
Иногда в течение пяти или шести дней Мари подчеркнуто отказывалась от всех продуктов, составляющих обычную человеческую пищу: она не завтракала, а на обед просила подать ей толченый лед и сахар. Ничего другого она не ела.
Естественное отсутствие аппетита было тому причиной? Или стремление к оригинальности? Или истерия? Я был бы весьма склонен остановиться на этом последнем предположении, но вот что говорили еще.
Говорили, что с наступлением ночи желудок Мари Каппель сильными резями давал ей понять, что такой пищи ему недостаточно, и тогда, не зажигая свечи, она спускалась в буфетную и тайком уносила оттуда либо куропатку, либо половинку цыпленка, либо кусок говяжьей вырезки, исчезновение которых удостоверял на другое утро повар, отмечая также пропажу какого-нибудь серебряного столового прибора вроде вилки или ложки, служивших Мари Каппель для того, чтобы не есть говяжью вырезку, цыпленка или куропатку руками; то ли ей было трудно вернуть затем эти серебряные приборы на прежнее место, то ли ее небрежность была тому причиной, то ли дело было в ее болезненном стремлении к краже — лично я склоняюсь к этой последней причине, — но так или иначе их уже никогда не находили. Никому в голову не приходило обвинять Мари в этом воровстве — почти невольном, на мой взгляд, настолько непреодолимо влекло ее к себе все, что блестело. Старая служанка г-на Коллара, с которой я недавно беседовал в Суассоне, сказала мне, всем сердцем оплакивая Мари, которую она обожала, равно как и все то, что было с ней связано:
— Что поделаешь, сударь, ее привлекала не ценность вещи, а сама вещь.
Бедная девочка была настоящей сорокой-воровкой!..
Позднее у меня будет случай рассказать о краже, которую Мари совершила в своей собственной семье и в которой она сама мне призналась, оправдываясь при этом с помощью вполне благовидного предлога, способного послужить ей извинением.
X
Расскажу в нескольких словах историю первой любви Мари Каппель, любви уже недетской: ее героем стал незнакомец, который признался ей в любовной страсти, прибегнув к помощи букета роз, вовлек ее в переписку, а затем отказался от встреч с ней, узнав, что она всего лишь племянница г-жи Гара́, а не ее дочь.
Между тем развязка этой короткой истории стала для Мари Каппель одним из тех унижений, какие женщины с ее складом ума прощают с трудом, и, полагаю, она его и не простила.
Все началось с того, что однажды, когда Мари Каппель прогуливалась по бульвару, держа за ручку свою маленькую племянницу Габриель, та потянула ее за рукав и сказала: «Да послушай же этого высокого дядю: он сказал, что я красивее котенка».[26]
Мари обернулась, проследила, куда направлен взгляд девочки, и, в самом деле, увидела высокого молодого человека, который, догадавшись, что его заметили, проследовал за девушкой и ребенком до самых дверей Банка.
Спустя несколько дней она повстречалась с ним в Большой галерее Лувра; он пошел следом за Мари и, как и в первый раз, не отставал от нее ни на шаг, пока не увидел, что дверь Банка закрылась за ней.
На следующий день, вычислив время, когда Мари выходила из дома, высокий молодой человек вновь оказался на ее пути.
«Если мы заходили в магазин, — говорит Мари Каппель, — он ждал нас на улице; если мы шли кружным путем, он с неутомимым терпением повторял его вслед за нами; взгляд его не отрывался от меня; если я улыбалась, он начинал улыбаться вместе со мной; если я грустила, его участливый взор расспрашивал меня о причине этой грусти!.. Глаза мои, вначале искавшие незнакомца исключительно из любопытства, вскоре привыкли находить его и более не отворачивались, чтобы избежать как безмолвного приветствия, так и печального прощального жеста, который он адресовывал мне в ту минуту, когда дверь особняка закрывалась. Это было развлечение, на которое моя скука соглашалась без размышлений и которое чрезвычайно льстило моему тщеславию.
Осанка, лицо, одежда незнакомца, ставшего завсегдатаем наших прогулок, безошибочно выдавали в нем дворянина!.. Высокий, стройный и в достаточной степени бледный, чтобы можно было приписать ему какое-нибудь тайное горе или, по крайней мере, небольшое легочное заболевание, с выразительными глазами, в лаковых сапогах и желтых перчатках самого что ни на есть безупречного оттенка, он был аттестован как чрезвычайно достойный кавалер нашей старой английской гувернанткой, которая, привыкнув к весьма распространенному в Великобритании флирту и нисколько не обеспокоившись из-за этих встреч, сказала мне, что юные мисс у нее на родине всегда начинают таким образом романы, приводящие в итоге к замужеству, и явно была польщена тем, что одна из ее воспитанниц удостоилась свиты в лице этого благородного джентльмена».[27]
Как раз в это время великосветские дамы принялись сочинять романы, где любовная страсть всякий раз наталкивалась на препятствие в виде какого-нибудь физического изъяна одного из героев. Все или почти все эти романы были порождены прелестной повестью Бенжамена Констана, носящей название «Адольф». Среди них был роман «Урика» — история несчастной негритянки, влюбленной в белого человека, который получает от нее написанные изумительным слогом письма и, ни разу не увидев ее вживую, безумно влюбляется в нее; роман «Анатоль» с его обворожительным заглавным героем, у которого есть все, что нужно, чтобы сходу завладеть воображением любой женщины, и который повсюду следует за своей возлюбленной, спасает ей жизнь, а затем удаляется, не отвечая на проявления признательности с ее стороны, по той простой причине, что он глухонемой; но тогда спасенная девушка обращается за помощью к аббату Сикару, который приходит на подмогу автору, обучая героиню языку жестов; наконец, если не ошибаюсь, роман «Евгений», у героя которого отсутствовало нечто еще более существенное, чем речь, и которому его возлюбленная говорила, как Элоиза Абеляру: «Покрой меня всю поцелуями, остальное я воображу».
Изо дня в день сопровождаемая своим немым и неведомым обожателем, Мари в конце концов поверила, что ей выпало счастье встретить нечто исключительное, и приготовилась совершить во имя него какое-нибудь великое жертвоприношение или каким-либо образом выказать ему свою высочайшую преданность.
Сталкиваясь с ним на каждом шагу, она в конце концов стала называть его «моя тень».
Однажды, вместо того чтобы идти следом за Мари, молодой человек опередил ее на несколько шагов и раньше нее вошел к цветочнице в пассаже Вивьен, у которой Мари обычно покупала пармские фиалки и мелкоцветные розы для своей тетушки; в итоге цветочница уговорила девушку взять большой букет восхитительных белых роз и при этом отказалась брать за него какую-либо плату.
Подобное бескорыстие цветочница объяснила желанием начать свою утреннюю торговлю со столь очаровательной клиентки. Мари, соблазненная свежестью и красотой роз, не стала углубляться в расспросы и унесла букет с собой.
Однако на сей раз, то ли случайно, то ли под влиянием некоего предчувствия, она не отдала букет тетушке, а оставила его себе.
И это обернулось везением, поскольку, когда Мари возвратилась в свою комнату и разорвала веревочку, которой были связаны цветы, из них выскользнул и упал на ковер листок бумаги.
Не колеблясь ни минуты, Мари подобрала листок.
То было признание в страстной любви.
Со всей откровенностью девушка сознается в том, какое удовольствие доставило ей это первое в ее жизни признание в любви.
«Мне показалось, что это сон! — говорит она. — Я скомкала записку, желая убедиться, что она существует на самом деле. Затем посмотрелась в зеркало, чтобы проверить, стала ли я красивее с тех пор, как стала обожаемой; короче, я несколько повредилась в уме и, несмотря на испытываемое мною желание с полной сосредоточенностью вступить в эту главную фазу своей жизни, стала прыгать от радости как ребенок и раз двадцать перечитала все те очаровательные преувеличения, на какие вдохновила незнакомца моя особа.
Признаться, мысль показать записку тетушке или гувернантке ни на минуту не пришла мне в голову. Я знала, что поступаю дурно, однако говорила себе, что мне уже двадцать лет, что я сирота и вправе сама располагать собой!»[28]
Только по возвращении Мари Каппель в Виллер-Элон, когда эта водевильная любовная интрига, в которой было больше ребячества, нежели чего-то другого, длилась уже два или три месяца, она оказалась раскрыта; серьезным в ней было лишь то, что молодые люди обменялись двумя десятками писем. Госпожа Гapа́, которой ее собственное безупречное поведение давало право на строгость, осыпала несчастную Мари упреками, отобрала у нее, от первого до последнего, все эти письма, на протяжении двух месяцев наполнявшие ее дни надеждой, а ночи мечтами, заявила ей, что она обесчещена, и заперла бедняжку в ее комнате, ключ от которой унесла с собой.