«Всякий раз, когда речь заходила о моем отъезде, — говорит Мари Каппель, — я видела, что граф бледнеет и дрожит.
— Мне бы хотелось поговорить с вами наедине, — сказал он наконец.
— Я хотела бы того же.
Я повернулась к обеим моим тетушкам, сидевшим подле нас, и попросила их оставить меня на четверть часа для разговора с глазу на глаз с г-ном Шарпантье.
Они дали согласие и удалились.
Воцарилось долгое молчание… Наши глаза избегали встречи, равно как и наши мысли. Внезапно он взял меня за руку; я разрыдалась и сказала ему:
— Шарль, теперь я одна на этом свете… Вы желаете взять меня под свою защиту?
— О, — воскликнул он, — я люблю вас и буду любить всегда!
— Мой скорый отъезд в Париж вас устраивает?
— Как может он меня устраивать, если он сулит нам разлуку? Почему бы вам не остаться в Виллер-Элоне?
— Моя тетушка, госпожа Гара́, уже давно заменила мне мать… Я должна следовать за ней и повиноваться ей… до тех пор, пока не начну повиноваться…
Я не решилась закончить фразу.
Он ничего не ответил, и между нами вновь установилось молчание, на сей раз еще более жестокое, чем прежде. Я собрала все свои силы, желая нарушить его.
— Я верю, что вы любите меня, — поспешно произнесла я. — И знаю, что люблю вас. Глубокая привязанность соединила нас друг с другом… Но, во имя наших отцов, пребывающих на Небесах, скажите, Шарль, та ли я женщина, какую вы выбрали себе в жены?
— Послушайте, Мари, мои денежные дела идут все хуже и хуже. Вправе ли я увлечь вас в бездну полного разорения?.. Один, что ж, я его вынесу… Но я не могу допустить, чтобы вы делили со мной лишения… Нет, я хочу восстановить свое состояние, и тогда…
— И тогда, в счастье или в несчастье, вы выберете меня?
— Как можно связать вас подобным обещанием? Соединить вашу юную жизнь с моими печалями, с моими разочарованиями?
— Довольно, сударь, я поняла вас. Да простит вас Господь! Вы жестоко обманули меня.
— Мари, ради Бога, поверьте мне… Если я отказываюсь от своего счастья…
Он бросился передо мной на колени, целовал мне руки и сжимал меня в объятиях…
Но Бог дал мне сил.
Я поднялась, громко позвонила в колокольчик и приказала слуге посветить г-ну Шарпантье, желающему удалиться к себе в комнату.
Но, прежде чем дверь за ним закрылась, я без чувств рухнула на пол.
Всю ночь я провела, опустив голову на ладони моей бедной Антонины, которая, подобно мне, пребывала в угрюмом отчаянии.
На рассвете я услышала поступь лошади… Это была его лошадь!..
Когда он проезжал под моими окнами, его глаза искали меня… однако им не удалось встретиться с моими глазами, хотя я и провожала его взглядом. Трижды он оборачивался, и трижды мне приходилось собирать все свое мужество.
Наконец он пустил лошадь в галоп и скрылся из моего поля зрения.
Больше я никогда его не видела».[30]
Вот так, по словам Мари Каппель, происходила ее последняя встреча с графом Шарпантье, лишившая ее всякой надежды.
XII
Согласимся, что трудно было быть несчастнее бедной Мари.
В двадцать один год она потеряла четырех ближайших родственников, которые по всем законам природы служили ей опорой.
Наконец, только что на глазах у нее улетучилась ее единственная надежда выйти замуж по любви.
После раздела наследства деда ей досталось весьма скромное состояние — восемьдесят тысяч франков, насколько я помню.
Ей приходилось рассчитывать на гостеприимство одной из своих теток.
Ее взяла к себе г-жа Гapа́.
Мари жила у нее в доме уже около года, когда один из моих друзей, г-н Брендо, директор газеты «Вестник», зашел ко мне утром, часов в десять, и заявил:
— Сегодня я везу тебя ужинать в город.
— Меня?
— Да, тебя. И никаких возражений. Хочешь ты или не хочешь, поехать придется.
— Надеюсь, к кому-нибудь из моих знакомых?
— Да, но ты не виделся с ними лет десять.
— А ты не мог бы сказать, о ком идет речь?
— Мог бы, да не хочу; я намерен устроить тебе сюрприз.
— Надеть черный фрак и белый галстук?
— Да, черный фрак и белый галстук. Я заеду за тобой ровно в шесть.
— Так рано?
— С тобой хотят немного побеседовать до ужина.
— Ну раз так, приезжай в шесть.
Без пяти минут шесть Брендо приехал и усадил меня в карету; десять минут спустя наша карета пересекла двор Французского банка и остановилась у дверей человека, чья подпись обладала самой бесспорной коммерческой ценностью.
Однажды Александр написал мне из Марселя:
«Ответь немедленно и подпишись: Гapа́».
И в самом деле, меня пригласил на ужин г-н Гapа́, а точнее, г-жа Гapа́.
Пару раз я встречал г-на Поля Гapа́ в светском обществе, но никогда не был представлен ему и никогда не разговаривал с ним.
Мы поднялись на третий этаж. Госпожа Поль Гapа́ распорядилась, чтобы меня немедленно проводили в будуар, где она ждала меня.
И вновь я оказался в том же замешательстве, что и на балу у Лаффита, а то и в большем. Я находился у нее в доме, в присутствии ее мужа, в присутствии ее дочери, и обращаться к ней на «ты» было совершенно невозможно.
— Баронесса, — обратился я к ней.
— Маркиз, — смеясь, отозвалась она.
— Если мы будем говорить по-английски, — произнес я, — это выведет нас из затруднения.
— Да нет, говори со мной по-французски и так, как ты привык говорить со мной, ведь все знают, что мы выросли вместе, и никто не обратит на это внимания.
— Даже твой муж?
— Знакомя его с тобой, я шепну ему словечко.
— Ну и хорошо! А теперь позволь мне поглядеть на тебя.
Как и сказал Брендо, с г-жой Гapа́ мы не виделись лет десять. Ей было тридцать шесть лет, на десять лет больше, чем на балу у г-на Лаффита, где мы встретились с ней в последний раз, но она нисколько не утратила ни красоты, ни свежести.
— Ты давно не бывал в Виллер-Элоне? — спросила она.
— Со времен уток Монрона.
— Но ты, конечно, знаешь все наши горести: смерть моей сестры, смерть нашего отца, несостоявшийся брак Мари.
— С графом Шарпантье?
— Да.
— Я слышал, что Мари живет у тебя?
— А куда, по-твоему, ей было идти?
— Я увижусь с ней?
— Конечно! Более того, я очень хочу, чтобы ты увиделся с ней; обладая романтическим воображением, она питает к тебе чувство восхищения.
— Которое воздерживается разделять ее тетушка.
— Я никак не привыкну воспринимать тебя как великого человека.
— Мне было бы досадно, если бы ты воспринимала меня подобным образом; так ты сказала, что хочешь, чтобы я увиделся с Мари?
— Да.
— Мне доставило бы большое удовольствие увидеться с ней. Я не видел ее лет двенадцать, а то и четырнадцать.
— Ты возьмешься сделать ей внушение?
— Сделать внушение Мари? И по какому же поводу?
— Честно говоря, даже не знаю, как тебе это сказать.
— Сказать что?
Луиза понизила голос:
— Представь себе, она у меня ворует.
— Как, она у тебя ворует?
— Да, ворует.
— То есть время от времени она забирает у тебя какое-нибудь кольцо или какое-нибудь украшение? Но, признаться, она права! Твоя красота не нуждается ни в каких украшениях!
— Нет, она ворует у меня деньги.
— Деньги?! Не может быть!
— Неделю тому назад она украла из моего кошелька сто франков.
Я взял ее за обе руки.
— Позволь мне кое-что сказать тебе, милая Луиза. Если Мари взяла из твоего кошелька сто франков, то виновата в этом ты.
— Как, я виновата?
— Ну конечно. Как при твоем богатстве, имея шестьдесят или восемьдесят тысяч годового дохода, ты можешь допустить, чтобы Мари испытывала нужду в ста франках?
— Ах, вот ты о чем! Но неужели ты думаешь, что ей у нас чего-то не хватает?
— Девушкам всегда чего-то не хватает. И потом, разве ты не помнишь, что одно время, когда она питалась только льдом и сахаром, у нее была болезненная страсть к воровству? Разве мне не доводилось слышать, что ночью она спускалась на кухню и, если находила там ложку или вилку, уносила ее в свою комнату и там прятала?
— Но это же деньги! Деньги!
— Ну и что, по-твоему, я должен ей сказать? У нас есть куча комедий о племянниках, ворующих у своих дядюшек; теперь у нас будет комедия о племяннице, ворующей у своей тетушки.
— Если бы я знала, что ты сочтешь такое комичным, то не стала бы говорить тебе об этом ни слова.
— Надеюсь, ты не намерена донести на нее королевскому прокурору?
— Нет, но мне кажется, что если бы такой человек, как ты, серьезно поговорил с ней…
— Я не обещаю тебе поговорить с ней очень серьезно, поскольку особой серьезности тут не нахожу; однако я поговорю с ней настолько серьезно, насколько смогу, но для этого мне понадобится разрешение побеседовать с ней с глазу на глаз.
— Нет ничего проще; через минуту я тебе ее пришлю. Сейчас часы бьют половину седьмого, мы садимся за стол в семь, так что у тебя есть целых полчаса.
— Это больше, чем мне нужно.
Луиза вышла из будуара. Спустя несколько минут дверь, через которую она вышла, отворилась снова, и на пороге появилась Мари.
— Я предстаю перед другом или судьей? — спросила она.
— Перед другом! Но подойдите ближе, милая Мари, я хочу поглядеть на вас!
Я протянул ей обе руки, она подала мне свои.
— Глядите, хоть я и не красавица, чтобы мной любоваться, — промолвила она.
— Напрасно вы так говорите, Мари! Вы обладаете особой красотой, красотой тех, кто претерпел страдания: бледностью и грустью.
— Я не бледная, а желтая, и не грустная, а печальная, постаревшая и увядшая раньше времени. С вами говорили обо мне и рассказали немало дурного, в первую очередь тетушка, не так ли?