Под тяжестью этих подтверждений великодушия, богатства и блистательных личных качеств г-на Лафаржа, Мари более не осмеливалась говорить о его уродливости и вульгарности его манер, так неприятно поразившей ее в первую минуту.
«Уже в пятницу тетушка дала г-ну Лафаржу ответ, если и не вполне определенный, то, по крайней мере, благоприятный, так что, когда я вошла в гостиную, они беседовали вдвоем, доверительно обсуждая всякого рода приватные подробности, и не прервали разговор при моем появлении.
— Теперь, сударь, вам нужно пойти к моему нотариусу, чтобы вы тоже могли получить все необходимые сведения, — говорила тетушка.
— Необходимые сведения?! Да зачем они мне?.. После того как я познакомился с мадемуазель Мари, денежный вопрос для меня вообще ничего не значит.
Тронутая таким бескорыстием, я ощутила признательность к г-ну Лафаржу. Я протянула ему руку, и он заговорил со мной о своей матери, которая сможет полюбить меня, как дочь, а затем стал делиться своими планами на будущее. Господин Лафарж сказал мне, что поместье Ле Гландье расположено несколько обособленно, но он принимает там много гостей и, поскольку каждую весну дела призывают его в Париж, будет привозить меня повидаться с родными.
На следующий день г-н Лафарж принес нам отчетность по своему заводу; годовой доход предприятия составлял от тридцати до тридцати пяти тысяч франков; но когда, по словам г-на Лафаржа, власти департамента построят дорогу, которая свяжет Ле Гландье с Юзершем, что позволит отказаться от дорогостоящей перевозки железа на вьючных мулах, и капиталы, которые я принесу в качестве приданого, позволят расширить производство, этот годовой доход возрастет по меньшей мере до пятидесяти тысяч франков.
В воскресенье г-н Лафарж явился к нам на ужин. Когда я вошла в гостиную, тетушка и наш гость встретили меня с чрезвычайно таинственным видом; мне показали раскрашенный план большого красивого завода и дивного замка, синяя сланцевая кровля которого маняще сливалась с синевой неба, а белая терраса спускалась в парк, разбитый в виде симметричных квадратов с бордюрами из букса и фонтанами в стиле рококо. Противоположным фасадом замок был обращен к фруктовому саду, на лужайке которого покоились руины старинной готической церкви картезианского монастыря; длинная аллея тополей служила подъездной дорогой к замку, а живописная бурливая излучина небольшой речки, силой своего течения обеспечивавшая работу завода, служила границей сада. При виде этого очаровательного обиталища я вскрикнула от изумления.
— Все это ваше, мадемуазель, — сказала моя тетушка, обнимая меня и передавая мою руку г-ну Лафаржу. — Да, все это твое, дитя мое, ибо, не спросив твоего согласия, мы ускорили скучные свадебные приготовления, и объявления о предстоящем бракосочетании были опубликованы сегодня утром.
На мгновение меня охватил страх!..»[33]
Но как было не поддаться всем этим уверениям, всем этим обещаниям, а главное, той лихорадке покупок, что всегда сверх меры возбуждает юных невест? Мари полностью смирилась, она поверила в этот замок с его кровлей из синего сланца, поверила в этот фруктовый сад с его живописными развалинами, напоминавшими ей руины Лонпона, поверила в эту речку, обеспечивавшую работу завода и служившую границей парка, и даже сумела забыть о той личине пошлости и угодливости, какую природа наложила на физиономию г-на Лафаржа, словно настраивая против него, как вдруг ей стало известно обстоятельство, которое от нее скрывали и которое чуть было не заставило ее разорвать помолвку.
«Однажды, когда я вместе с г-жой фон Мартенс ходила по магазинам и выбирала себе оправу для гарнитура из бирюзы, тетушка вынудила меня купить массивный перстень из матового золота: она хотела, чтобы я подарила его жениху; внутри перстня выгравировали лишь дату нашей первой встречи и наши имена. Вернувшись домой, мы показали г-же Гapа́ нашу покупку и объяснили ее предназначение.
Госпожа Гapа́ выглядела встревоженной.
— Дитя мое, — сказал она, — я должна сообщить тебе новость, в которой нет ничего особенного, но тебя она огорчит: господин Лафарж — вдовец!
Для меня это стало ударом грома. Сама мысль о втором браке всегда казалась мне чудовищной; я говорила про себя, а порой и вслух, что у меня никогда не будет ни намерения, ни смелости выйти замуж за вдовца, и, тем не менее, через три дня должны были подписать мой брачный контракт, через три дня мне предстояло занять место той, чье хладное тело покоилось в гробу.
Мое первое побуждение состояло в том, чтобы разорвать помолвку, второе — разрыдаться, внимая ласкам и увещаниям моих тетушек»[34]
Несчастная Мари рыдала бы еще горестнее, если бы могла догадаться, какова была жизнь женщины, преемницей которой ей предстояло стать.
Показания отца этой несчастной молодой женщины, выступавшего перед присяжными, дают некоторое представление о ее судьбе.
Приглашенный в качестве свидетеля на заседание 7 сентября, г-н Куаншон де Бофор, отец первой жены г-на Лафаржа, заняв предоставленное ему место, заявил:
«Я должен предупредить суд, что сужусь с семейством Лафарж; я проиграл суд в Бриве, и теперь мое дело находится в производстве в Лиможе.
Председатель. — Означает ли это, что вы не чувствуете себя достаточно непредвзятым, чтобы давать свидетельские показания?
Свидетель. — Я заявил об этом заранее, поскольку могло возникнуть подозрение, что я свидетельствую из корысти и мои показания недостаточно беспристрастны. У меня нет сомнений в себе, однако я люблю ясность во всем и доказываю это своим заявлением.
Председатель. — Можете ли вы сообщить нам сведения, касающиеся ваших денежных дел с Лафаржем, равно как и связанных с этим более щекотливых вопросов?
Свидетель. — Проведя в Ле Гландье три дня, я уехал оттуда после очень серьезных пререканий с зятем. Спустя несколько месяцев после женитьбы на моей дочери господин Лафарж открыто заявил мне, что у него сорок тысяч долга, и признался в тех бесчестных уловках, на какие он пошел, чтобы отыскать себе жену.
«Мне нужно было облапошить кого-нибудь, — сказал он мне, — и я предпочел, чтобы это были вы, а не кто-либо другой».
«Весьма благодарен за это предпочтение», — ответил я.
Я расстался с ним, чтобы немного успокоиться, и пошел прогуляться по окрестностям.
Возвращаясь со стороны завода, я увидел свою дочь и зятя, которые весьма оживленно о чем-то беседовали. Дочь плакала. Лафарж, заметив меня, повелительным жестом приказал ей осушить слезы, а сам направился в мою сторону. Поравнявшись со мной, он с улыбкой на лице сказал мне, что у него есть верное средство разбогатеть.
«Оставьте меня в покое, — ответил я, пожав плечами. — Догадываюсь, что это за средство, и верю в него ровно так же, как и в ваше будущее богатство».
Он страшно вспылил и ответил мне:
«Если б я знал, кто ввел вас в курс моих финансовых дел, я бы тотчас же пустил ему пулю в лоб».
Из Ле Гландье я уехал после весьма сильной ссоры, поклявшись никогда более не переступать порога этого дома.
Председатель. — Ваша дочь была счастлива с господином Лафаржем?
Свидетель. — Нет, господин председатель. В Ле Гландье постоянно случались какие-то мелкие подспудные дрязги, которые все пытались скрыть от меня, но о которых я догадывался.
Как-то раз, когда я был там, господин Лафарж пришел ко мне и сказал: «Добрый день, отец».
Я ответил ему: «Добрый день, сударь».
Поскольку дверь комнаты, где мы находились, была открыта, я услышал звуки шумной ссоры, доносившиеся из соседней комнаты. Это моя дочь вступила в перепалку с госпожой Лафарж, своей свекровью.
«Послушайте, послушайте!» — сказал я зятю, указывая ему рукой на соседнюю комнату.
«Но я ничего не слышу», — с ошеломляющей уверенностью ответил он.
«Как это вы ничего не слышите? Ну так напрягите слух!»
«Будет вам, — промолвил он, — это же пустяки, успокойтесь: стоит мне появиться, и шуму конец!»
И в самом деле, он вошел в комнату моей дочери и погасил ссору.
Однако этот случай и множество разных мелочей привели меня к выводу, что замужество стало большим несчастьем для моего ребенка».
Нам кажется, что тетушкам Мари Каппель следовало обращаться за справками именно к этому человеку.
«В субботу 10 августа, в полдень, — говорит Мари Каппель, — нотариусы и мужская часть нашего семейства собрались, чтобы согласовать статьи брачного контракта. Ничего не понимая во всех этих юридических терминах, я не считала себя обязанной выслушивать их и, стоя у окна, беседовала о литературе с г-ном де Шамбином, моим бывшим нотариусом, который в этом согласовании никоим образом не участвовал, поскольку его самобытный ум незадолго перед тем сбросил с себя ярмо брачных контрактов и завещаний.
Наступившая тишина дала мне знать, что торговая сделка завершена и одобрена обеими сторонами; но, когда мне дали подписать контракт, в который два поднаторевших в своем деле нотариуса вложили весь свой здравый ум: один — чтобы продать как можно дороже, другой — чтобы купить как можно дешевле бедное человеческое существо, созданное по образу Божьему, я презрительно усмехнулась и лицо мое покраснело от стыда…
Неожиданно мне сообщают, что сочетать нас браком в понедельник, как это было условлено, невозможно, и отправляться в мэрию надо немедленно.
Не дав мне ни минуты на размышление, меня наряжают в самое красивое платье из моего приданого, сажают в карету и впихивают в какую-то темную комнатенку, где регистратор, наподобие обитателей Ботанического сада запертый в железную клетку, вымучивает радушную улыбку. Он открывает толстые регистрационные книги, в которые наши свидетели вписывают свои имена, а главное, свои титулы; затем сумрачными коридорами нас приводят в зал с грязными драпировками, увенчанными галльским петухом, где нас ждет, держа в руках Гражданский кодекс, какой-то человек, опоясанный шарфом.