Думаю, продолжать цитирование не стоит. Положение, в котором оказались два этих человека, с учетом их происхождения, характера, общественного положения, жизненной среды, обрисовано достаточно ясно. Два этих человека вечно будут пребывать во взаимной вражде: женщина никогда не исполнит своего супружеского долга, мужчина тщетно будет отстаивать свои права супруга.
Если только внезапно не произойдет нечто ужасное и непредвиденное.
XV
Мари не выбросилась из окна, Мари не отравилась мышьяком, который у нее был, Мари не сбежала.
Один лишь развод, вернув им свободу, мог вернуть счастье двум столь непохожим друг на друга людям.
Но во Франции развод отменен.
Мари покорилась, преодолела чувство отвращения и на деле стала женой г-на Лафаржа.
Древние изображали Необходимость в виде женщины со стальной цепью в одной руке и железными клиньями в другой.
Мари пытается сама рассказать нам о своем примирении с мужем, поверить в которое просто невозможно.
Послушаем ее, до сих пор она говорила правду.
Но теперь начнет лгать.
В качестве поэта, философа, анатома души и одновременно присяжного заседателя я готов заявить, что свое страшное решение Мари приняла в тот вечер, который она сейчас будет описывать!
«Однажды вечером, наблюдая в качестве зрителя за плавкой чугуна, я ощутила, что немного устала; г-н Лафарж предложил мне возвратиться домой на лодке. Было уже довольно поздно… на стихшей земле вольготно веял легкий ветерок, который шевелил листья высоких деревьев и, ласково покачивая уснувшие цветы, вбирал в себя волшебное благоухание этих прекрасных дочерей света. Время от времени какая-то легкомысленная цикада начинала распевать свою игривую песенку, способную разбудить целое полчище суровых муравьев, а какая-то лягушка, вероятно неоцененная по достоинству, издавала квакающий вздох; затем вдруг высокая дрожащая нота прерывала вздохи и песенки: это соловей призывал к тишине, чтобы исполнить серенаду для самой юной из роз, своей обожаемой возлюбленной …На небе сияли все звезды, а луна, глядя в водное зеркало, где отражался ее дивный бледный лик, радовалась своей красоте.
Господин Лафарж греб медленно и почти не прикладывая усилий… Затем он одной рукой обнял меня, чтобы поддержать, поскольку я перегнулась через борт лодки, опустив руку в волну, дарившую ей прохладу, и глядя, как без единой морщинки на водной глади, но с тайным шепотом течет речка.
Впереди нас, на зеркальной глади реки, покачивалась прелестная кувшинка; я сделала резкое движение, намереваясь сорвать ее, и в ответ г-н Лафарж испуганно вскрикнул.
— О, верно, вас все еще мучат мысли о моем желании покончить с собой? — со смехом спросила я. — Успокойтесь, ко мне вернулся разум, ведь моя фантазия, женская и тираническая, обретает власть надо мной лишь на несколько минут.
— Стало быть, вы не покинете нас?
— Ну… это зависит от вас.
— Вы знаете, Мари, что единственное мое желание — это повиноваться вам и угождать вам.
— Что ж, пообещайте мне, что главным образом я буду для вас сестрой и крайне редко женой. Вы молчите? Ну же, согласитесь с моими правилами, и вы увидите, что меня очень приятно любить как сестру.
— Но все-таки мне можно будет иногда любить вас как жену?
— Поглядим!.. Быть может, в один прекрасный день, когда вы будете очень, очень милы и к тому же придадите мне достаточно смелости… Ибо, признаться, я боюсь, ужасно боюсь!
— Я согласен на все, что вы пожелаете, маленькая капризница! Я безумно влюблен в вас! А вы любите меня хоть немного?
— Еще нет, но чувствую, что рано или поздно это случится с Божьей помощью, а главное, с вашей помощью. И для начала я позволяю вам трижды поцеловать меня; полагаю, что эти три поцелуя станут чем-то вроде трех подписей, необходимых для того, чтобы придать нашему договору законную силу.
Три поцелуя, вполне вероятно, превратились бы в бесконечную череду поцелуев, но, к счастью, я могла обороняться с помощью моей прелестной кувшинки, таившей в себе большой заряд воды; к тому же мы уже подплыли к пристани, так что надо было сходить на берег.
Наутро после того дня, когда мною были приняты на себя эти новые обязанности, я более терпимым взглядом окинула весь мой бедный полуразрушенный замок. Я начала строить множество планов, обдумывать множество проектов, нацеленных на то, чтобы украсить его и создать в нем уют, а затем написала письма всем, кого любила, и в первую очередь моей тетушке Гара́».[39]
Вот некоторые из этих писем, те, что нам удалось раздобыть. Или они искренни, и тогда остается совершенно необъяснимой изменчивость настроений в женщине, говорившей о себе: «Когда меня уязвляют в самое сердце, я не в силах побороть овладевающее мною негодование!»; или же чувство, выраженное в них, притворно, и тогда они служат уликой против Мари Каппель.
«Дорогая тетушка!
Я по-прежнему счастлива и избалованна; Шарль усердно ухаживает за мной, словно влюбленный жених, осыпает нежностями, окружает заботами и обожанием.
В мою честь дали бал в Юзерше, выглядел он жалко, однако внимание возместило блеск, а комплименты заставили меня не обращать внимания на фальшивую игру пиликающих музыкантов, так что я не скучала. Я была прекрасно одета и блистала красотой, что нередко случается со мной после замужества.
На мне было муслиновое платье с двухъярусной юбкой, нижняя часть которой была сплошь украшена ромашками; на рукавах и на голове — такие же цветы; выглядело это очаровательно, и, поскольку все находили меня красивой, я нашла бал весьма забавным.
Шарль сделал мне сюрприз — подарил красавицу-кобылу, серую в яблоках, я мечтала о такой десять лет! Она — моя собственность, кроме меня никто на ней не ездит, и это единовластие приводит меня в восторг.
Верхом на ней я объездила с визитами многих соседей и совершила прелестные прогулки; меня принимали с радушием и предупредительностью, весьма приятными мне и в особенности радовавшими Шарля. По правде сказать, я от всей души благодарю Господа и за Шарля, которого он даровал мне, и за ту жизнь, которую он предо мною открыл. Мне недостает лишь Вас, но я чувствую, что мы будем часто видеться с Вами и мне скорее понадобится благоразумие, чтобы отказываться от подобного счастья, нежели молитва о том, чтобы его получить.
Я по-прежнему ссорюсь с каменщиками; они совершенно не продвигаются в работе и невыносимы, как и все мастеровые на свете. Что до остального, то мои домашние дела обстоят превосходно. Свекровь во всем одобряет меня, муж всегда угадывает мои желания и упреждает их; слуги если и не безупречны, то, по крайней мере, старательны, веселы и всем довольны. Клементина — отличная горничная, которая прилежно работает, забывает чуть ли не обо всем, однако безропотно заглаживает свои промахи и, получая взбучку, не делает кислого лица.
До свидания, дорогая моя тетушка; я нацарапала тебе письмо, как кошка, и люблю тебя, как собака.
Вот еще одно письмо, которое, учитывая порядок дат, нам следовало бы, возможно, поместить первым; оно, и в самом деле, написано за несколько дней до того письма, которое Мари Каппель отправила своей тетке, и, должно быть, относится к началу октября.
Адресовано оно ее бывшему главному шталмейстеру, г-ну Элмору.
«Здравствуйте, дорогой г-н Элмор, как Вы поживаете?.. Если у Вас сохранилась память о нашей дружбе, Вы поймете по моему приветствию, что и я о Вас не забываю, хочу с Вами увидеться и поговорить. Хотя и став замужней дамой, счастливой, избалованной и обожаемой, я не желаю терять своих прежних прав и намерена отстаивать их, если только они еще существуют. Когда-то мы строили с Вами замки на песке, теперь я строю замок в Лимузене, Вас в нем ждут и очень хотят увидеть…
Я освоилась в этом диком краю; Вы не можете вообразить, в каком зачаточном состоянии находится здешняя цивилизация, однако у Вас будет возможность изучить ее в моем бедном Ле Гландье, который радует красотами природы, но в остальном ужасен. Не сомневаюсь, что здесь Вам будет хорошо, хотя на самом деле здесь очень скверно. Я часто езжу верхом, но пока у меня нет собственной лошади. Я жду Вас, чтобы Вы просветили меня и помогли мне сделать выбор. Лошади лимузенской породы изящны, а главное, у них очень проворные и крепкие ноги, что совершенно необходимо в краю, где не знают, что такое дороги, и где невозможно ездить в карете, даже имея твердое желание сломать себе шею».
Вот что в своих мемуарах, наряду с язвительным описанием бала, в письме г-же Tapi названного весьма забавным, Мари Каппель рассказывает о том самом Шарле, который «усердно ухаживал за ней, словно влюбленный жених, осыпал нежностями, окружал заботами и обожанием и за дарование которого ей она благодарила Господа».
Так где она лжет — в письме или в мемуарах?
«Чтобы дать мне возможность отвлечься от этого тяжкого ярма [речь о званых вечерах и балах], г-н Понтье предложил мне совершить небольшую прогулку в поместье Ла Гренери, принадлежащее г-ну Депласу, богатому железозаводчику. Я увидела великолепный замок, стоящий посреди великолепного леса. Меня радушно приняли г-жа Деплас, у которой достоинство, присущее женщине в годах, соединялось с доброжелательством, мягкостью и сердечностью, и ее невестка, остроумная и изящная женщина, особое очарование которой придавали два ее прелестных ребенка. Это возвращение в цивилизованный мир пошло мне на пользу, однако на обратном пути мы попали в страшную непогоду; дождь, который ураганный ветер задувал под откидной верх нашей брички, ручьем лился по нашим лицам и нашей одежде… В Юзерш мы прибыли промокшими до костей.