Между тем в Париже вновь объявился Жерар де Нерваль.
Как всегда приветливый, доброжелательный и застенчивый, он пришел пожать мне руку.
— Вы печальны и несчастны, дорогой Дюма, — промолвил он. — Не хотите немного отвлечься, одновременно оказав мне услугу?
— Охотно, друг мой, — ответил я, — но какую?
— Вы обещали написать вместе со мной пьесу…
— Да, помню.
— Согласны вы за нее приняться?
— Вполне. А сюжет у вас есть?
— Да, иллюминаты.
— Карл Занд?
— Нет, не Карл Занд, но примерно из той же эпохи и в том же духе.
— А вы не против того, чтобы поехать со мной в Германию и сочинять эту пьесу там?
— Я поеду куда пожелаете, лишь бы вы оплатили мою поездку.
— Сколько вам потребуется?
— Вексель на тысячу франков: прежде чем покинуть Париж, мне надо оплатить несколько мелких долгов.
— Как только вы присоединитесь ко мне, у вас не будет больше нужды ни в чем.
— А разве мы едем не вместе?
— В этом нет смысла. Я поеду через Брюссель и города Бельгии, где мне не доводилось бывать; затем поднимусь вверх по течению Рейна и буду ждать вас там, где пожелаете.
— Тогда ждите меня во Франкфурте-на-Майне, это очаровательный городок, спокойный и уединенный, как раз то, что нужно людям, которые хотят поработать.
— Ах, друг мой, люди, которые хотят работать, работают где угодно; но не суть важно, я буду ждать вас во Франкфурте.
— Как только вам будет ясно, когда вы там окажетесь, напишите мне.
— На какой адрес?
— Улица Дуайене, как всегда.
И правда, вместе с десятком художников, принадлежавших к тогдашней артистической богеме, Жерар жил в том чудовищном нагромождении домов, которое позднее было снесено, уступив место павильону Мольен.
— Ну а теперь, — произнес он, — главное: тысяча франков.
Я взял перо, чернила, бумагу и написал Антенору Жоли, директору театра Ренессанс:
«Дорогой Антенор!
Я сочиняю вместе с Жераром пьесу для Вашего театра; выдайте ему аванс в тысячу франков в счет его гонорара; обеспечением аванса послужит мой гонорар, если его собственного будет недостаточно.
Преданный Вам…»
— Когда вы уезжаете? — спросил меня Жерар.
— До вашего прихода я этого не знал, ну а теперь могу сказать: завтра.
— А вы уверены, что Антенор Жоли даст мне денег?
— Идите к нему сегодня же, и увидим.
— Вы правы, иду сейчас же.
Час спустя посыльный передал мне записку Жерара, где было всего три слова: «Все в порядке» и его подпись.
На следующий день я уехал.
Как и входило в мои планы, я посетил Брюссель, затем мрачной и кровавой памяти Ватерлоо, ставший одним из призраков моего детства; затем побывал в Антверпене, Генте, Брюгге; задержался в Мехелене, чтобы присутствовать на праздновавшемся там 850-летнем юбилее.
Я добрался до Льежа, где меня приняли за фламандца и где мне чуть было не пришлось умереть от голода в гостинице «Англетер»; из Льежа шагнул в Ахен, где с не меньшим волнением, чем Карл V, посетил гробницу Карла Великого и поклонился главным и малым реликвиям. Затем пришла очередь Кёльна с его недостроенным собором, который с одной стороны уже рушится от старости, а с другой продолжает возводиться; наконец, я достиг берегов Рейна. Три дня спустя я уже был во Франкфурте.
Из Кобленца я написал Жерару, что жду его во Франкфурте, как если бы уже добрался до него.
Рассчитывая пробыть во Франкфурте не меньше месяца, я снял там квартиру, одна из комнат которой предназначалась Жерару.
Через четыре дня после моего вселения туда я получил от Жерара письмо, помеченное гостиницей «Ворон» в Страсбурге.
Письмо извещало меня, что, растратив неизвестно как целую тысячу франков и оказавшись по уши в долгах, он застрял где-то между Страсбургом и Баденом. Жаль, что это письмо потерялось; для вас, дорогая сестра, поскольку вы хотите понять Жерара, оно стало бы настоящей зарисовкой с натуры; в этом письме он описывал мне все свои прогулки библиомана по набережным, все свои остановки в лавках старьевщиков; рассказывал, как, прельщенный невероятной дешевизной, купил старинные канделябры и алебастровую лампу — украшения для своей спальни, которые ему давно хотелось иметь; потом приобрел комод в стиле Людовика XVI, на прямых ножках, с инкрустациями из розового и черного дерева; за все эти предметы он дал задаток, взял расписки с продавцов и оставил у них свои приобретения. «Лео Буркхарт» — так называлась пьеса, которую нам предстояло написать (он уже придумал название, и это доказывало, что он хорошо поработал над ней) — «Лео Буркхарт» должен был оплатить остальное.
Короче говоря, в Страсбург он прибыл со ста пятьюдесятью франками и остановился в гостинице «Ворон», но, стоило ему там обосноваться, как подули первые сентябрьские ветры; в итоге он прельстился покроем и цветом одеяния, являвшегося в то время последним криком моды: то было пальто табачного цвета; удивленный дешевизной предмета одежды, способного заменить одновременно редингот, плащ и домашний халат, он купил его, и мне, моту, который платит своему портному по сто франков за редингот, предстояло увидеть, что можно приобрести за сорок франков; полностью оплатив счет за проживание в гостинице «Ворон», он отправился в Страсбург, имея при себе восемьдесят франков, которых было вполне достаточно для того, чтобы присоединиться ко мне во Франкфурте.
Однако, проезжая через Баден, он не мог отказать себе в удовольствии сделать там остановку и поселился в гостинице «Солнце», где поужинал за превосходным табльдотом, который обходится постояльцам в три франка, сумму вполне умеренную, но без учета вина. Из экономии он пил воду, хотя взор его манила бутылочка мозельского. Но вот после ужина он не устоял перед искушением и вошел в игорный зал.
Там ему пришла в голову блестящая мысль бросить на сукно луидор; если выпадет его номер, он выиграет тридцать шесть луидоров, то есть возместит почти все свои издержки, включая и траты на покупки.
Но выпал другой номер.
Он бросил второй луидор.
Потом третий.
Наконец, когда он решил бросить четвертый, выяснилось, что карман его пуст.
И он вернулся в свою комнату весьма изумленный.
Это его собственные слова, я прекрасно их помню.
В разгар этого изумления Жерар вспомнил, что по его просьбе гостиница оплатила ему место в дилижансе и что он еще не рассчитался за ужин.
И тогда, не желая увеличивать сверх меры счет в гостинице «Солнце», он надумал оставить там поутру свою дорожную сумку, чтобы внушить полное доверие хозяину, и с одной тросточкой в руке, будто прогуливаясь, возвратиться в Страсбург, в гостиницу «Ворон», где, естественно, ему окажут полное доверие, поскольку он прожил там два дня и расплатился до последнего сантима.
На другой день, на рассвете, он осуществил свой замысел и добрался до цели смертельно голодным, но вполне уверенным в завтраке, который светил ему в гостинице «Ворон».
И в самом деле, там он позавтракал, поужинал и лег спать.
Но в промежутке между завтраком и ужином он написал мне письмо, содержание которого, в кратком пересказе, сводилось к следующему.
Чтобы добраться до меня, ему требовалась небольшая сумма, всего сто франков, и, не зная заранее, в какой из двух гостиниц будет находиться, он просил меня ответить ему сразу по двум адресам — в гостиницу «Ворон» в Страсбурге и в гостиницу «Солнце» в Бадене.
Я получил это письмо, сидя за табльдотом.
Поскольку ни одного банкира во Франкфурте я не знал, то с присущей мне доверчивостью обратился к сотрапезникам, сидевшим за одним со мной столом:
— Господа, не может ли кто-либо из вас оказать мне услугу: принять от меня сто сорок франков и выдать мне переводный вексель на такую же сумму для погашения его в Страсбурге или Бадене?
Поднялся молодой человек.
— Я берусь сделать это, если подобный пустяк доставит вам удовольствие, — произнес он.
— Огромное удовольствие, сударь.
— Я сын господина Ирвуа, начальника конторы дилижансов в Париже, — продолжал молодой человек, — и могу выдать на имя его коллеги в Страсбурге, господина Ипже, вексель на сто сорок франков. Ровно столько же я получаю в качестве пенсиона, который назначил мне отец, а выплачивает господин Ипже.
— Благодарю вас, сударь, вот ваши сто сорок франков.
Господин Ирвуа позвал официанта, попросил у него перо, чернил и бумагу и выдал мне вексель на предъявителя, адресованный г-ну Ипже; я тотчас же написал Жерару письмо, отличавшееся чисто спартанской лаконичностью: «Получите, дорогой», после чего велел отнести его на почту и отправить в Баден, сделав приписку: «Переслать адресату в Страсбург» и из предосторожности оплатив эту пересылку.
Через два дня я получил от Жерара следующее письмо, почти столь же лаконичное, но, признаться, более красочное, чем мое.
«Г-ну Александру Дюма, во Франкфурт.
Баден я покидал, понадеясь уже,
Что месье Ирвуа или, может, Ипже
Привнесут в мою жизнь что-то счастия вроде,
И мой вечер закончится на пароходе.
Я отправился с этой мечтой голубой
От отеля «Солей» до отеля «Корбо».
Но напрасно: меня не щадила судьбина —
Господин Ирвуа не послушался сына,
И пустился я, плача над долей своей,
От отеля «Корбо» до отеля «Солей».[89]
Мое письмо Жерар получил в Бадене; просидев в гостинице «Ворон» двое суток и не получив от меня никаких известий, он спокойно оставил свою шляпу на самом видном месте в обеденном зале, чтобы все думали, будто ее хозяин где-то поблизости, и с непокрытой головой и тросточкой в руке отправился в Баден.
В Бадене он обнаружил мое письмо и вернулся в Страсбург.